Большие ожидания.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XIII. (старая орфография)

Глава XIII.

Мне было очень неприятно видеть, когда на следующее утро Джо нарядился в свое праздничное платье, чтобы сопровождать меня к мисс Гевишам. Но так как он находил необходимым приодеться для подобного случая, то мне было неловко сказать ему, что рабочее платье гораздо больше шло ему к лицу, тем более, что, как мне было известно, он переносил эту пытку единственно ради меня; ведь только для меня он подтягивал воротник своей рубашки так высоко, что волосы на его затылке поднимались торчком, как пучек перьев.

За завтраком сестра объявила о своем намерении сопровождать нас в город и подождать у дяди Пембльчука, куда мы зайдем за ней, когда "покончим дела с нашими важными барынями", - манера ставить вопрос не предвещала, по мнению Джо, ничего хорошого.

Кузницу заперли на целый день, и Джо написал на двери: "Вышел" (как делал всегда в тех редких случаях, когда уходил из дома в будний день), прибавив изображение стрелы, летящей в ту сторону, куда он ушел.

Мы отправились в город. Шествие открывала моя сестра в широкой касторовой шляпе; она несла торжественно, словно государственную печать Великобритании, плетеную соломенную корзину, а в корзинке пару калош, старую шаль и зонтик, хотя день был совершенно ясный. Не могу сказать наверное, делалось ли это в наказание себе, или из тщеславия; но скорее склонен думать, что все эти вещи выставлялись, как предметы личной собственности, вроде того, как Клеопатра и другия грозные царственные особы имели обыкновение выставлять свои сокровища при торжественных процессиях.

Когда мы подошли к дому Пембльчука, сестра разсталась с нами и стремительно вошла в него. Был почти уже полдень, и мы с Джо отправились прямо к мисс Гевишам. Калитку, пообыкновению, отворила Эстелла, и Джо, как только увидел ее, снял шляпу и стоял, держа ее в обеих руках за поля так, как будто какая-нибудь важная причина побуждала его с особенной точностью определить её вес.

Эстелла не обратила внимания ни на одного из нас и пошла вперед по хорошо известной мне дороге; я пошел за ней, а Джо за мной. Оглянувшись на неi`о в длинном коридоре, я увидел, что он продолжает старательно взвешивать свою шляпу и идет за нами на цыпочках большими шагами.

Эстелла сказала, что мы оба можем войти; поэтому я взял Джо за рукав и ввел его к мисс Гевишам. Она сидела у своего туалетного столика и тотчас же оглянулась назад.

-- A! - сказала она Джо. - Вы муж сестры этого мальчика?

Мог ли я когда-нибудь вообразить себе моего дорогого старого Джо в таком виде! Неподвижный, безмолвный, с торчащими волосами и разинутым ртом, он походил на какую-то необыкновенную заморскую птицу, готовую проглотить червяка.

-- Вы муж сестры этого мальчика? - повторила мисс Гевишам.

Мне это было очень досадно, но тем не менее это факт; во все время свидания Джо настойчиво обращался ко мне, а не к мисс: Гевишам.

-- Действительно, Пип, - заговорил он тоном в высшей степени убедительным и в тоже время исполненным некоторой таинственности. и величайшей учтивости; - дело, как то-есть я понимаю, было так: я ухаживал и женился на твоей сестре, а был я в то время человек, что называется, одинокий; ты можешь удостоверить это, если хочешь.

-- Хорошо, - сказала мисс Гевишам. - И вы воспитали мальчика с тем, чтобы сделать его потом своим подмастерьем; не так ли, мистер Гарджери?

-- Ты знаешь, Пип, - отвечал Джо, - что как мы с тобой всегда были друзьями, так и обсудили все вперед, как след быть, и вышло, что дело будет хорошее и веселое. Впрочем, Пип, если б ты имел сделать какие-нибудь возражения в смысле сажи, копоти и прочого, так, тебя никто не неволит., Понимаешь?

-- Разве мальчик был против этого? Любит ли он это ремесло? - спросила мисс Гевишам.

-- Ты сам знаешь, Пип, - возразил Джо, заметно усиливая, однако, в своем прежнем тоне дозы убедительности, таинственности и учтивости, - ты сам знаешь, Что это было твое сердечное желание. И ты не имел никаких возражений, Пип, да и с чего бы, коль скоро это было лучшее желание твоего сердца?

Напрасно пытался я дать ему понять, что он должен обращаться к мисс Гевишам. Чем старательнее я внушал ему это знаками и жестами, тем настойчивее становилась его откровенность, убедительность и вежливость по отношению ко мне.

-- Принесли вы с собой его документы? - спросила мисс Гевишам.

-- Ах, Пип, ведь ты знаешь, - отвечал Джо, тоном упрека: - ты сам видел, как я положил их в шляпу, значит, они и теперь там:

С этими словами он вынул бумаги и подал, но не мисс Гевишам, а мне. Боюсь, что я стыдился моего дорогого, доброго товарища; да, я стыдился его, когда увидел, что Эстелла стоит за стулом мисс Гевишам, и глаза её лукаво смеются. Я взял от него бумаги и передал их мисс Гевишам.

-- Может быть, вы разсчитываете получить вознаграждение за мальчика? - спросила она, просмотрев бумаги.

-- Джо! сказал я ему, Так как он молчал, - что же ты не отвечаешь?

"нет". Ведь ты знаешь, что "нет", Пип, зачем же ты спрашиваешь?

Мисс Гевишам взглянула на него так, как будто поняла теперь, что это за человек, и, взяв со стола небольшой кошелек, сказала:

-- Пип заслужил, награду, вот она. В этом, кошельке двадцать и пять гиней. Передай их твоему хозяину, Пип.

Совершенно ошеломленный, и. этой, удивительной особой, и не менее удивительной комнатой, Джо даже. и теперь продолжал обращаться ко мне.

-- Ты очень щедр, Пип, - сказал он, - и подарок твой принимается с благодарностью, хотя его и не добивались, нет и не думали. Ну, а теперь, старина (тут меня бросило сначала в жар, а. потом в холод ибо я чувствовал, что это фамильярное выражение относится к мисс Гевишам), теперь, старина, нам следует, исполнить нашу обязанность! Да, исполнить нашу обязанность обоим вместе и каждому порознь - по отношению к тем, кто передал твой щедрый подарок и... дабы... успокоились их души... так как... никогда...

Тут бедный Джо почувствовал себя в страшно затруднительных обстоятельствах, из которых, однако выпутался с торжеством, сказав: "Обо мне и говорить нечего!" Эти слова показались ему до такой степени удачными и убедительными, что он повторил их два раза.

-- Прощай, Пип, - сказала мисс Гевишам. - Проводи их, Эстелла.

-- Приходить мне опять, мисс Гевишам? - спросил я.

-- Нет, теперь твой хозяин Гарджери. Гарджери, останьтесь на одно слово.

Выйдя за дверь, я слышал, как она сказала ему отчетливо и выразительно.

-- Мальчик вел себя прекрасно и получил себе награду. Само собою разумеется, что вы, как честный человек, не будете разсчитывать на большее.

Я никогда не мог себе объяснить, каким образом Джо вышел из комнаты: знаю только, что, очутившись на площадке, он преспокойно отправился наверх, вместо того, чтобы идти вниз, и оставался глух ко всем увещаниям, пока я не догнал его и не направил на путь истинный. Минуту спустя, Эстелла выпустила нас и заперла калитку.

Когда мы снова вышли на дневной свет и остались одни, Джо прислонился к стене и пробормотал: "Удивительно!" В этой позе он оставался так долго и повторял свое "удивительно" так долго, что я начал подумывать, уж не рехнулся ли он. Наконец, он решился несколько распространить свою фразу и сказал: "Уверяю тебя, Пип, это просто удивительно!" Таким образом, мало по малу, к нему вернулись и дар слова, и способность продолжать путь.

Я имею основание думать, что это обыкновенное свидание заставило разсудок Джо просветлеть и что по дороге к Пембльчуку в голове его зародился один очень тонкий, и глубокий замысел. Догадка моя подтвердилась тем, что произошло вслед за нашим появлением в гостиной мистера. Пембльчука, где мы застали сестру в оживленной беседе с этим ненавистным лабазником.

-- Ну-с, что скажете? - закричала сестра, обращаясь к нам обоим. - Удивительно, как вы снизошли еще до нашего скромного общества; право, меня это удивляет!

-- Мисс Гевишам, - начал Джо, пристально смотря на меня, как будто силился что-то припомнить, - поручила нам передать её, как, Пип, поклон или почтение?

-- Поклон, - сказал я.

-- Да, так и мне кажется, - подхватил Джо, - поручила передать её поклон мистрис Гарджери.

-- Очень он мне нужен! - заметила, сестра, видимо, впрочем, польщенная.

-- И сожаление, - продолжал Джо, с новым взглядом на меня и новым усилием памяти, - что состояние её здоровья не позволяет ей, как дальше, Пип?..

-- Не позволяет ей пользоваться, - подсказал я.

-- Дамским обществом, - заключил Джо и тяжко вздохнул.

-- Ну, что ж, - проговорила, смягчившись, сестра и поглядела на мистера Пембльчука. - Конечно, она могла передать это мне и раньше, но лучше поздно, чем никогда. А что она дала этому вертопраху?

-- Ему она ничего не дала, - сказал Джо. Мистрис Джо собиралась уже разразиться, но Джо продолжал:

"дала его друзьям". А под его друзьями, так и сказала, "под его друзьями я разумею: сестру его, мистрис Джо Гарджери". Этими самыми словами: "сестру его, мистрис Джо Гарджери". Вот только не разобрал хорошенько, сказала ли она Джо или Джордж; но, разумеется, этого она могла, и, не знать, - прибавил Джо как бы в раздумьи.

Сестра взглянула на мистера Пембльчука, который поглаживал ручки своего кресла и утвердительно кивал головой, как человек, заранее все знавший и предвидевший.

-- Сколько же вы получили? - спросила сестра и засмеялась, положительно засмеялась!

-- Как бы отнеслась почтенная компания, скажем примерно, к десяти фунтам? - спросил Джо.

-- Мы бы сказали - недурно, - живо подхватила сестра. - Не слишком много, но достаточно.

-- Так подымайте выше, - сказал Джо.

Этот безсовестный плут, Пембльчук, сейчас же кивнул головой и сказал, поглаживая ручки кресла:

-- Да-с, сударыня, подымайте-ка выше.

-- Уж не хотите ли вы сказать... - начала было сестра.

-- Именно, - перебил ее Пембльчук, - но имейте немного терпения. Продолжай, Джозеф. Не робей! Продолжай!

-- Что скажет почтенная компания на двадцать фунтов? - продолжал Джо.

-- Чудесно, лучше и желать нельзя, - отвечала сестра.

-- Подымайте выше, - сказал Джо.

Этот низкий лицемер, Пембльчук, снова кивнул головой и сказал с покровительственным смехом.

-- Подымайте выше, сударыня, побольше двадцати фунтов. Хорошо, хорошо! Продолжай, Джозеф.

-- Ну, чтоб уж вас не томить, - сказал Джо, подавая моей сестре кошелек, - извольте получить двадцать пять фунтов.

-- Получите двадцать пять фунтов, сударыня, - откликнулся каналья Пембльчук, вставая, чтоб пожать ей руку. - Но эта сумма не превышает ваших заслуг; то же самое я говорил и прежде, когда спрашивали моего мнения, - и дай Бог, чтоб эти деньги послужили вам на удовольствие.

Роль этого подлеца была и так уже достаточно гнусна, но он пошел дальше, заявив с покровительственным видом свои права на меня и тем удесятерил свои прежния преступления.

-- Вот видите ли, Джозеф и его достойная жена, - сказал Пембльчук, взяв меня за руку повыше локтя, - я из тех людей, которые всегда доводят до конца начатое дело. Мальчика нужно сдать в науку сейчас же. Таковы мои правила. Записать его поскорее, и дело с концом.

-- Мы отлично знаем, дядя Пембльчук, - сказала сестра, сжимая в руках кошелек, - как много мы вам обязаны,

-- Речь не обо мне, племянница, - возразил этот каторжный торгаш. - Дружба дружбой, так уж ведется на свете; но дело в том, что надо сдать мальчика в науку. Сказать вам по правде, я взялся об этом позаботиться.

Судьи заседали в ратуше в двух шагах разстояния, и мы немедленно отправились туда, чтобы узаконить мое поступление в подмастерья К Джо.

что я был пойман на месте преступления, потому что, пока Пембльчук проталкивал меня сквозь толпу, я слышал, как они говорили: "Что он сделал?" а другие: "Такой молодой, а уж смотрит мошенником". Один господин с коротким лицом и мягкими манерами даже подарил мне брошюрку, украшенную изображением молодого преступника в оковах, похожих на сосиску и озаглавленную: "Прочти в твоем заключении".

Зала суда поразила меня. Скамьи здесь были выше, чем в церкви, на скамьях толпились люди; судьи смотрели такими важными(один был даже с напудренной головой), сидели они, развалившись в креслах, одни просто сложа руки, другие нюхали табак или дремали, третьи писали или читали газеты. По стенам висели темные портреты, казавшиеся, по крайней; мере на мой малоартистический взгляд, какою-то смесью жженого сахара и липкого пластыря. В одном из уголков этой залы бумаги мои были подписаны и засвидетельствованы по всей форме; и я стал подмастерьем. Все это время мистер Пембльчук держал меня за локоть так, как будто, мы были на пути к эшафоту и остановка была только за кое-какими предварительными формальностями.

там сестра пришла в такой азарт по поводу двадцати пяти гиней, что пожелала непременно.отпраздновать этот неожиданный дар обедом в "Голубом Вепре", и Пембльчук должен был скакать в своей тележке за Геббльсами и Вопслем.

Её предложение было принято, и я провел очень печальный день. Казалось, все общество единодушно решило, что. я был каким-то совершенно излишним придатком на. этом празднестве, и в довершение моих бед каждый, от времени, до времени, за неимением ничего, лучшого, спрашивал меня, почему я не веселюсь. Мне оставалось только уверять, что, напротив, я очень веселюсь, хотя на самом деле я не знал, куда деваться от скуки.

Но они были взрослые, могли делать, что хотели и пользовались этим. Мерзавец Пембльчук, считавшийся, виновником торжества, сидел на первом месте и, обратившись к присутствующим с речью, которой я был главным предметом, ехидно заявил, что, как значится в моих бумагах, я подвергаюсь тюремному заключению, если буду играть в карты, пьянствовать, посещать дурное общество и поздно возвращаться домой, или окажусь замешанным в каких-либо других предосудительных поступках, при чем, чтобы лучше иллюстрировать свои замечания, поставил меня на стул возле себя.

вечера мистер Вопсль продекламировал нам оду Коллинза и бросил в нас свой окровавленный меч с таким эффектом, что служитель пришел нам доложить: "Негоцианты из нижняго этажа свидетельствуют вам свое почтение и просят вспомнить, что здесь не цирк!" В-третьих, на обратном пути все были, в прекрасном расположении духа, и пели: "О, дева прелестная", при чем мистер Вопсль пел громовым басом и (в ответ на нелепые и дерзкие разспросы несносного запевалы этой песни, который от нечего делать интересуется частной жизнью остальных поющих) утверждал, что он человек с седыми пышными власами и он же злополучный странник с усталыми ногами. Помню, наконец, что когда я добрался до своей маленькой спаленки, я чувствовал себя совершенно несчастным и был глубоко убежден, что никогда не полюблю ремесла Джо. А ведь и любил его прежде; но, что было, то прошло!