Большие ожидания.
Глава XIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XIV. (старая орфография)

Глава XIV.

Тяжело стыдиться своего дома, очень может быть, что в этом чувстве таится черная неблагодарность, и тяжесть его является лишь должным возмездием; как бы то ни было, но могу засвидетельствовать, что оно очень мучительно.

Наш дом никогда не представлял для меня особенной прелести, благодаря характеру моей сестры, но Джо считал его святыней, и я верил Джо.

Я верил, что наша парадная гостиная была самым изящным из салонов; я верил, что наша парадная дверь есть таинственное преддверие храма роскоши, торжественное открытие которого всегда сопровождается принесением в жертву жареных кур; я верил, что наша кухня, если и не слишком пышное, то все же очень приличное помещение; я считал нашу кузницу блестящим путем к зрелости и независимости. Но прошел год, и все изменилось. Теперь все это казалось мне грубым и вульгарным, и я ни под каким видом не хотел бы, чтобы Эстелла и мисс Гевишам видели мой дом,

Сам ли я был виновен в таком неблагодарном состоянии, моей души, падала ли вина на мисс Гевишам или на мою сестру, теперь это ни для кого не важно. Я резко изменился - дело было сделано. Дурно ли, хорошо ли это было, простительно или непростительно, но факт был налицо.

Прежде мне казалось, что стоит мне только засучить рукава своей рубашки и войти в кузницу подмастерьем моего Джо, и я буду горд и счастлив. Теперь, когда мечта обратилась в действительность, я чувствовал только, что весь вымазан угольной пылью и что, на душе у меня, такая тяжесть, в сравнении с которой наковальня была перышком. В моей последующей жизни были случаи (как и в жизни большинства людей), когда я чувствовал, будто густая завеса спускалась на время на все её интересы и радости, застилая от меня все, кроме тупого страдания. Но никогда эта завеса не была так густа и тяжела, как теперь, когда мой жизненный путь разстилался прямо предо мною, и я уже вступил на него, сделавшись учеником Джо.

"ученья" я имел обыкновение, по воскресеньям, вечером, когда становилось совсем темно, отправляться на кладбище, я простаивал там подолгу, сравнивая свою будущность с видом пустынного болота и находя между ними огромное сходство, и то, и другое было плоско и низменно, и там, и здесь был неизвестный путь и густой туман, сливавшийся с морем. Как в первые, так и в последующие дни своего ученичества, я был одинаково несчастлив; но мне приятно сознавать, что во все это время Джо никогда, ни разу не слыхал от меня слова ропота; это почти единственная вещь, которую отрадно мне вспоминать, когда я думаю о годах моего ученичества!

Но и тут вся заслуга принадлежит не мне, а Джо. Я не убежал, не поступил в солдаты или матросы - не потому, чтоб я был верен своему слову и честен, а потому, что честен был Джо. Не моя вера в святость труда заставила меня работать с достаточным рвением, хотя и против воли, но глубокая вера в нее Джо. Нет возможности проследить, как далеко простирается в мире влияние хорошого честного человека, сознающого и понимающого свой долг, но вполне возможно определить, насколько такое влияние коснулось вас самих, и я хорошо знаю, что каждая капля добра, какое только проявлялось во мне во время моей ученической жизни, исходила от скромного, простого, всем довольного Джо, а не от меня, безпокойного, недовольного, терзаемого ненасытным честолюбием.

Чего мне недоставало - кто мог это сказать? Я и сам не мог бы, потому что не знал. Я боялся одного, что в какой-нибудь злосчастный день и минуту, когда я буду особенно грязен и вульгарен, я подыму глаза от работы и увижу, что Эстелла смотрит на меня в окно кузницы. Я не мог отделаться от страха, что рано или поздно она застанет меня за самой грязной работой, с лицом и руками, почерневшими от сажи, и станет издеваться надо мной и презирать меня. Часто по вечерам, когда я работал мехами, и мы вдвоем с Джо пели "Старого Клема", я вспоминал, как мы певали эту песню у мисс Гевишам; воображение мое разыгрывалось, и мне мерещилось в огне лицо Эстеллы с её прелестными, - развевающимися от ветра волосами и чудными глазами, презрительно смотревшими на меня; в такия минуты я с замиранием сердца всматривался в ночной мрак, глядевший в окна кузницы, и мне чудилось, что Эстелла сейчас только отвернулась от окна, и я верил, что она пришла наконец.

свой дом.