Большие ожидания.
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XVI. (старая орфография)

Глава XVI.

Голова моя была еще полна Джорджем Барнвелем, и сначала я был склонен думать, что я непременно как-нибудь причастен к этому нападению на мою сестру, и что во всяком случае меня скорее, чем всякого другого, должны заподозрить в этом преступлении, как близкого её родственника и притом многим ей обязанного, как это всем было известно. Но на следующее утро, обсуждая этот вопрос при ясном дневном свете и прислушиваясь ко всевозможным толкам, я стал на иную, более благоразумную точку зрения. Вот что я узнал:

Джо покуривал свою трубку в кабачке "Трех Веселых Гребцов" с четверти девятого до десяти без пятнадцати минут. Пока он был там, сестру видели у дверей нашей кухни: видел, работник одного фермера, который возвращался домой и раскланялся с ней, проходя мимо. Этот человек не мог с точностью определить время, когда он ее видел (и при первой же попытке сделать это совсем запутался), но он твердо помнил, что еще не было и девяти. Когда в десять часов без пяти минут Джо вернулся домой, он уже нашел ее лежащей на полу и стал звать на помощь. Огонь в камине пылал еще довольно ярко, и нагар у свечки был невелик; впрочем, свеча была потушена.

Все в доме было цело, и в кухне не оказалось никакого особенного безпорядка; только свеча, стоявшая на столе (между дверью и сестрой, и притом так, что приходилась у нея за спиной), была погашена, да пол залит кровью. Но на месте преступления нашли одну очень важную улику. Удар был нанесен в голову и спину тяжелым тупым орудием, и было видно, что, когда жертва уже упала,,ив нее "бросили еще чем-то тяжелым. И когда Джо поднял ее, на полу возле нея оказались распиленные пополам ножные кандалы.

Джо. Они не могли определить, когда именно владелец этих кандалов покинул галеры, но ручались, что они не принадлежали ни одному из двух каторжников, бежавших в последнюю ночь. К тому же один из них был уже пойман, и кандалы оказались на нем.

Зная то, что я знал, я, разумеется, сделал свои собственные выводы. Я был уверен, что кандалы принадлежали моему каторжнику, что это было то самое железо, которое он распилил на болоте, но я ни на минуту не приписывал ему самого преступления. Я думал, что одно из двух других лиц завладело этим железом и воспользовалось им для своего страшного дела - или Орлик, или тот незнакомец, что показывал мне украдкой подпилок.

Что касается Орлика, то он действительно был в городе, как говорил нам при встрече у заставы, его там видели весь вечер в различных компаниях и во многих кабачках, а вернулся он со мной и с мистером Вопслем. Против него не было никаких улик, кроме недавней ссоры, но ведь сестра десятки тысяч раз ссорилась и с ним, и со всеми ее окружавшими. С другой стороны, не было улик и против незнакомца, ведь он приходил за своими банковыми билетами, между ним и сестрой не могло быть никаких недоразумений, так как сестра всегда была готова возвратить их. К тому же тут, очевидно, и не было никакой ссоры: нападавший подкрался так тихо и внезапно, что она упала, не успев даже обернуться.

Страшно было подумать, что я, хоть и невольно, все-таки доставил орудие, и эта мысль преследовала меня. Я страдал невыразимо, передумывая на все лады, не раскрыть ли Джо эту тайну моего детства, не рассказать ли ему откровенно все, как было. В течение нескольких месяцев я каждый день решал этот вопрос отрицательно, и на другое же утро начинал колебаться. Наконец я пришел к следующему заключению: тайна эта была теперь уже так стара, так срослась со мною, до такой степени стала частью меня самого, что я не в силах был с ней разстаться. В виду недавняго несчастья, к которому она привела, эта тайна теперь, более чем когда-либо, могла оттолкнуть от меня Джо, если бы он даже мне поверил. Но я боялся, что он не поверить мне и сочтет мой рассказ за чудовищную выдумку, вроде баснословных собак и телячьих котлет. Но и тут в своем колебании между добром и злом, я вошел в компромисс с своею совестью, и решил открыть Джо свою тайну при первом удобном случае, если только увижу, что мое сознание может помочь открыть преступника.

Лондонские полицейские и сыщики торчали у нас в доме около двух недель и занимались тем же, чем, судя по тому, что я слышал и читал, эти господа обыкновенно занимаются в подобных случаях. Они хватали явно невинных людей, ломали головы над явно нелепыми догадками и старались подогнать факты под свои выводы, вместо того, чтобы выводить заключения из фактов дела. Они любили стоять в дверях "Веселых Гребцов" с видом скрытных, но все знающих людей, возбуждая удивление всего околотка, и умели тянуть свое пиво с необыкновенно таинственным видом, что, пожалуй, стоило уменья ловить преступников, впрочем несовсем, потому что преступника они все-таки не поймали.

настоящих; слух и память тоже сильно пострадали, а речь сделалась почти непонятной. Когда она поправилась настолько, что ее можно было снести вниз, нужно было всегда держать при ней мою доску, чтобы она могла изобразить письменно то, что была не в силах пояснить словами. Так как (не говоря уже о почерке) она была очень плохой грамотей, а Джо такой же чтец, то между ними возникали частые недоразумения, разрешать которые обыкновенно приходилось мне. Но и мне часто случалось подавать ей мясо вместо мяты, чулки вместо булки, или звать Джо, когда нужно было заварить чай, и это еще были самые незначительные из моих промахов.

Но характер её изменился к лучшему: она сделалась терпелива. Все члены её постоянно дрожали, это сделалось теперь её нормальным состоянием, и через каждые два три месяца с ней делалось что-то в роде столбняка; она хваталась руками за голову и оставалась иногда по целым неделям почти без сознания. Мы решительно терялись, где найти для нея подходящую сиделку, пока нас не выручил случай. Бабушка мистера Вопсля победила наконец глупую привычку жить, с которой столько лет напрасно боролась, и Бидди стала членом нашей семьи.

Спустя около месяца после того, как сестра снова появилась в кухне, Бидди пришла к нам с маленьким пестрым сундучком, в котором было все её имущество, и стала истинным благословением для^всего нашего дома и прежде всего для Джо. Бедный малый был страшно подавлен постоянным созерцанием своей изувеченной жены, и часто, ухаживая за нею по вечерам, оборачивался ко мне со словами: "А какая красивая была женщина, Пип", и голубые глаза его затуманивались слезами. Бидди стала сразу так ловко ухаживать за больной, как будто знала ее с самого детства; Джо имел теперь возможность лучше оценить свою новую спокойную жизнь и мог даже навещать "Веселых Гребцов", что, разумеется, для него было полезно. Кстати, очень характерная черта проницательности полиции: все бывшие у нас сыщики более или менее подозревали бедного Джо (он то этого не знал) и единодушно признавали его хитрейшим из плутов.

Первым триумфом Бидди в её новой роли было то, что она разрешила задачу, перед которой я окончательно становился в тупик, хотя сильно ломал над ней голову. Дело было так. Сестра моя постоянно рисовала на доске какую-то фигуру, немного похожую на изуродованное печатное Т, и всячески старалась обратить наше внимание на этот знак, который, видно, должен был выражать собою то, в чем она особенно нуждалась. Я перебирал все предметы на Т, начиная с тагана и кончая теркой, но никак не мог угадать. Наконец мне пришло в голову, что фигура напоминала собою молоток; когда я прокричал ей в ухо это слово, она принялась радостно стучать по столу, явно подтверждая мою догадку. Я принес ей один за другим все молотки, но оказалось опять не то; тогда я вспомнил про костыль, имевший почти такую же форму, сбегал за костылем в деревню и с полной уверенностью, что на этот раз угадал, поднес его сестре. Но она так закачала головой, что мы испугались, как бы при своем болезненном состоянии она не вывихнула шеи.

Когда сестра заметила, что Бидди легко понимает ее, таинственный знак снова появился на доске. Бидди внимательно посмотрела на него, выслушала мои объяснения, поглядела, что-то соображая, на сестру, на Джо (который всегда обозначался на доске большим Д) и побежала в кузницу; мы с Джо пошли за ней.

Орлика, разумеется! Она забыла его имя и обозначала его рисунком молотка. Мы сказали ему, зачем зовем его в кухню; он не спеша положил свой молоток, вытер лоб рукавом, потом фартуком и поплелся, переваливаясь и приседая в коленях-тою ленивою походкой, которой он особенно отличался.

Каюсь, я ожидал, что сестра уличит его, и почувствовал некоторое разочарование, увидев совершенно противоположный результат. Больная явно выразила желание быть с ним в дружеских отношениях, очень радовалась его присутствию и показывала знаками, чтобы его угостили вином.

Она следила за выражением его лица, как бы желая удостовериться, что он остался доволен её приемом, и всячески старалась задобрить его, с тем робким видом, какой бывает у ребенка, когда он о чем-нибудь просит у строгого учителя. После этого редко проходил день без того, чтобы на доске не появилось изображение молотка, и вслед затем Орлик вваливался в кухню, становился перед сестрой и тупо глядел на нее, как будто не лучше меня понимая, что же наконец все это должно означать.