Большие ожидания.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XVII. (старая орфография)

Глава XVII.

Теперь потекла для меня обычная рабочая жизнь, не выходившая за пределы деревни и болот. Единственным разнообразием в эту скучную эпоху были для меня дни моего рождения. В эти дни я отправлялся с визитом к мисс Гевишам. Калитку всегда отпирала мисс Сара Покет; мисс Гевишам я заставал всегда в том же месте, и она всякий раз тем же тоном и едва ли не в тех же выражениях говорила мне об Эстелле. Свидание продолжалось несколько минут, а когда я уходил, она на прощанье давала мне гинею и приказывала приходить в следующий день моего рождения. Это повторялось из года в год. В первый раз я пытался было отказаться от гинеи, но она так сердито спросила меня, не ожидаю ли я большого, что после этого я счел за лучшее принимать её деньги без всяких объяснений.

Все в мрачном старом доме оставалось попрежнему неизменным: все тот же желтый свет в темных комнатах, все тот же поблекший призрак перед туалетным зеркалом; порой мне казалось, что вместе с часами и само время приостановило свое течение, в этом таинственном жилище, где ничто не изменилось, тогда как вне его все росло и старилось. Дневной свет никогда не проникал ни в этот дом, ни в мое представление о нем. Его фантастическая обстановка ошеломляла меня, сбивала меня с толку, и под её влиянием я продолжал от всего сердца ненавидеть мое ремесло и стыдиться моего дома.

Мало-по-малу я стал замечать сильную перемену в Бидди. Её башмаки уже не сваливались с ног, длинные волосы были приглажены, руки всегда чисты. Она не была красива, она была простая деревенская девочка и не могла сравниться с Эстеллой, но в ней было много доброты, миловидности и неподдельного веселья. Она пробыла у нас уже около года (я помню, что она тогда только что сняла траур), когда, как то раз вечером, я заметил, что у нея необыкновенно задумчивые, глубокие глаза, очень красивые и очень добрые.

Случилось это так: я сидел над книгой, списывая из нея отрывки с двоякой целью образовать свой ум и свой почерк, и вдруг поднял случайно глаза и заметил, что Бидди внимательно следит за мной. Я положил перо, а Бидди перестала шить, но продолжала держать в руках работу.

-- Бидди, - сказал я, - как это вы ухитряетесь? Или я очень глуп, или вы уж очень умны.

-- Как это ухитряюсь? В чем? Я не понимаю, - отвечала она улыбаясь.

Она ухитрялась вести одна все наше домашнее хозяйство и делала это превосходно, но я разумел не это, хотя то, что я разумел, казалось еще удивительнее, благодаря этому обстоятельству.

-- Как вы ухитряетесь, Бидди, - продолжал я, - выучивать все, что и я, и никогда не отставать от меня?

Я в это время начинал гордиться своей ученостью, потому что тратил на нее все гинеи, которые получал в день рождения, и большую часть своих карманных денег. Хотя теперь я нахожу, что то немногое, что я знал тогда, было куплено очень дорогою ценой.

-- То же самое я могла бы спросить и у вас, - отвечала Бидди.

-- Нет, потому что, когда я по вечерам возвращаюсь из кузницы, все видят, как я принимаюсь за книгу, а вас никто не видит за книгой!

-- Должно быть, ученье пристает ко мне, как кашель, - ответила спокойно Бидди и принялась за шитье.

Прислонившись к спинке деревянного стула и глядя на Бидди, склонившую голову над своим шитьем, я продолжал развивать свою мысль и начал находить, что Бидди необыкновенная девушка. Я вспомнил, что она отлично знала все термины нашего ремесла, названия всевозможных кузнечных работ и инструментов. Словом, все, что знал я, знала и Бидди. В теории она была такой же кузнец, как и я, пожалуй, даже почище,

-- Вы из тех людей, Бидди, которые умеют пользоваться каждым удобным случаем; до поступления к нам у вас не было таких случаев, и посмотрите, как вы усовершенствовались.

Бидди мельком взглянула на меня и продолжала шить.

-- Однакож я была первым вашим учителем; разве не правда? - спросила она.

-- Бидди! - воскликнул я с удивлением. - Вы плачете!

-- И не думаю! - сказала улыбаясь Бидди. - С чего вы взяли?

желают отделаться. Я вспомнил удручающую обстановку, окружавшую ее в жалкой маленькой лавченке, вспомнил эти жалкие, шумные вечерние уроки, и жалкую старую развалину, с которой ей приходилось постоянно возиться.

И я подумал, что верно даже и в те злополучные времена в Бидди уже таилось все то, что развивалось теперь. Ведь недаром же я, при первом сомнении и недовольстве собою, обратился за помощью к ней, и считал это вполне естественным. Бидди спокойно шила и больше не плакала, и пока я глядел на нее, припоминая все прошлое, мне показалось, что я был недостаточно благодарен ей. Я, может быть, был с ней слишком скрытен и слишком мало удостаивал ее (мысленно я употребил другое слово) своим доверием.

-- Да, Бидди! - заметил я после этих размышлений. - Вы были моим первым учителем, и это в то время, когда мы и не думали, что нам придется сидеть вот этак, вдвоем в этой кухне.

-- Ах, бедняжка!

Это замечание относилось к моей сестре. Бидди забыла о себе и, встав с места, принялась возиться с больной. Это было так похоже на нее!

-- К сожалению, это верно, - ответила она мне наконец.

-- Вот что, Бидди, - сказал я, - будем мы с вами почаще беседовать, как бывало в старину, и я буду всегда советоваться с вами, как прежде. Пойдемте-ка в следующее же воскресенье гулять на болота и там хорошенько потолкуем.

Сестру мы никогда не оставляли одну; но Джо очень охотно взялся присматривать за ней в это воскресенье, и мы с Бидди отправились гулять. Было лето, и погода стояла прекрасная. Когда мы миновали деревню, церковь и кладбище и очутились на болотах, и когда я увидел паруса, мне, как всегда, представились мисс Гевишам и Эстелла. Дойдя до реки, мы уселись на берегу; волны мягко ударялись у самых наших ног, и этот звук еще сильнее оттенял царившую кругом тишину. Я решил, что это совершенно подходящее время и место для откровенной беседы с Бидди.

-- Бидди, - начал я, обязав ее предварительно хранить мою тайну, - я хочу быть джентльменом.

-- Ох, я бы не захотела, будь я на вашем месте, - воскликнула она. - Вот уж не стоит!

-- Но, Бидди, - продолжал я с некоторою суровостью, - у меня есть особые причины желать быть джентльменом.

-- Конечно, вам лучше знать, Пип; но неужели вы думаете, что вы были бы тогда счастливее, чем теперь?

-- Бидди, - воскликнул я нетерпеливо, - теперь я вовсе не счастлив. Мне опротивела и моя жизнь, и мое ремесло. С тех пор, как я записан в подмастерья, я возненавидел и то, и другое. Не будьте же дурочкой.

-- Разве я сказала какую-нибудь глупость? - спросила спокойно Бидди и удивленно подняла брови. - Если так, то мне очень жаль, потому что я не хотела этого. Я хочу только, чтобы вы были довольны и счастливы.

-- Ну, так поймите, Бидди, раз навсегда, что я никогда не буду и не могу быть счастлив, что я всегда буду самым несчастным человеком, пока буду вести такую жизнь, какую веду теперь.

-- Это жаль, - сказала Бидди, грустно покачивая головой.

Я сам, часто думал, что это жаль, в этом-то и заключался тот странный род борьбы, которую я постоянно вел с самим собою; и теперь, когда Бидди высказала мне мои собственные чувства, я готов был заплакать с досады и отчаяния. Я сказал ей, что она права, и что я сам знал, как это грустно, но что помочь этому невозможно.

-- Если бы я только мог примириться, - говорил я, обрывая росшую поблизости траву совершенно так, как некогда рвал свои волосы и колотился лбом об стену пивоварни, чтобы вырвать из груди эти самые чувства, - если б я только мог примириться со своей участью и хоть наполовину полюбить кузницу так, как я любил ее в детстве, я знаю, что это было бы лучше для меня. Все мы, и Джо, и я, и вы, были бы спокойны и счастливы. Я кончил бы ученье, стал бы товарищем Джо, а потом, может быть, женился бы на вас, и мы сидели бы по воскресеньям на этом самом берегу совсем другими людьми. Ведь я бы годился для вас, Бидди, не правда ли?

Бидди вздохнула, поглядела на плывшие мимо корабли и ответила: "Да, я не слишком разборчива". Это было не особенно лестно, но я знал, что она не хотела сказать ничего обидного.

-- И вместо того, - продолжал я, - вырывая новый пучек травы и принимаясь жевать одну былинку, - и вместо того, вот я какой! И недовольный, и безпокойный, и.. конечно то, что я такой грубый и неотесаный, было бы мне нипочем, если б мне никто этого не сказал,

-- Не совсем было вежливо это говорить, да и несправедливо к тому же, - сказала она, принимаясь опять глядеть на корабли. - Кто это сказал?

Я сконфузился, потому что эти слова как-то сами собой сорвались у меня с языка, и я еще не придумал, что скажу дальше. Но отступать было поздно.

-- Мне это сказала хорошенькая молодая леди у мисс Гевишам. Лучше её нет никого на свете. Я страшно в нее влюблен и только ради нея хочу быть джентльменом.

Сделав это сумасшедшее признание, я начал с таким неистовством бросать в реку сорванную траву, как будто намеревался и сам последовать за нею.

-- Вы хотите быть джентльменом, чтобы досадить или чтобы понравиться ей? - спокойно спросила Бидди, немного помолчав.

-- Не знаю, - отвечал я.

-- Потому что если это затем, чтобы досадить ей, - продолжала Бидди, - то мне кажется, - впрочем, конечно, вам лучше знать, - что это можно сделать вернее, а главное благороднее, не обращая внимания на её слова. Если вы хотите понравиться ей, то я думаю, - но опять-таки вам лучше знать, - я думаю, что она не стоит того.

Именно то, что я и сам думал не раз, и что мне было совершенно ясно в эту минуту. Но мог ли я, бедный, ослепленный деревенский мальчик, избежать той странной непоследовательности, в которую ежедневно впадают лучшие и мудрейшие из людей?

-- Может быть, все это и правда, - сказал я Бидди, - но я страшно в нее влюблен.

С этими словами я уткнулся лицом в землю, запустил обе руки в волосы и стал немилосердно их рвать, все время сознавая, до какой степени глупо и неуместно мое сердечное горе, и чувствуя, что было бы гораздо логичнее оставить в покое волосы и не прятать лица, а хорошенько разбить его о камни за то, что оно принадлежало такому идиоту, как я.

Бидди была умная девушка. Она не пыталась более урезонивать меня, но протянула свою славную, хоть и огрубелую от работы ручку и тихонько отвела мои руки от моих несчастных волос. Потом она стала ласково гладить меня по плечу, а я продолжал реветь, уткнув лицо в рукав (точь в точь, как на дворе пивоварни), в твердом, хотя и смутном убеждении, что кто-то, а может быть и все - наверное не знаю - жестоко меня разобидели.

-- Я рада одному, - сказала Бидди, - тому, что вы решились довериться мне, Пип, и еще тому, что я заслуживаю вашего доверия, и вы это знаете. Можете быть покойны, я сохраню вашу тайну. Если бы ваш первый учитель, Пип (такой жалкий, что его самого еще нужно учить), мог и теперь быть вашим учителем, кажется, он знал бы, какой задать вам урок. Но этот урок не легкий, и потом вы уже опередили вашего учителя, так что теперь это безполезно.

Спокойно вздохнув обо мне, Бидди встала и уже другим, свежим и веселым голосом спросила:

-- Что же, пойдем дальше или вернемся домой?

-- Бидди! - воскликнул я, обнимая ее за шею и целуя. - Я всегда буду говорить вам все.

-- Пока не сделаетесь джентльменом, - сказала Бидди.

-- Но ведь вы знаете, что этого никогда не будет, значит - всегда. Впрочем, что я вам буду говорить? Вы и так знаете все, что знаю я. Помните, я вам уж это говорил в тот вечер.

-- Ах! - тихонько вздохнула Бидди, и стала опять смотреть на корабли. Потом вдруг обернулась ко мне и повторила прежним веселым тоном: - Что же, пойдем дальше или вернемся домой?

Я сказал "пойдем дальше", и мы пошли. Ясный летний день клонился к вечеру; погода была очаровательная. Я начал раздумывать, не было ли мое положение при настоящих условиях более естественно и разумно, чем когда я играл в дурачки при свечах среди белого дня в комнате с остановившимися часами, презираемый Эстеллой. Я думал о том, как было бы хорошо, если б я мог выбросить ее из головы со всеми остальными нелепыми воспоминаниями и фантазиями, если б я мог полюбить мою работу и работать спокойно, никуда не порываясь, ничего не желая. Я спрашивал себя, не думаю ли я, что будь со мной в эту минуту не Бидди, а Эстелла, она сумела бы отравить мне этот вечер? Я должен был сознаться что не только думаю, но вполне уверен в этом, и я сказал себе: "Какой же ты дурак, Пип!"

не могло бы доставить удовольствие мучить меня; она скорее сделала бы больно себе, а не мне. Как же могло случиться, что я любил ее меньше Эстеллы?

-- Бидди, - сказал я, когда мы повернули домой, - мне очень бы хотелось, чтобы вы направили меня на истинный путь.

-- И мне тоже, - сказала Бидди.

-- Если б я только мог влюбиться в вас! Вы не сердитесь за мою откровенность? ведь мы старинные знакомые, Бидди,

-- Конечно нет! - сказала Бидди. - Да и не во мне дело.

-- Если б я мог только заставить себя влюбиться в вас, как бы это было хорошо для меня.

-- Но вы никогда не влюбитесь в меня, - сказала Бидди.

Теперь мне это казалось менее невозможным, чем несколько часов тому назад. Поэтому я сказал ей, что далеко в этом не уверен. Но Бидди сказала, что она уверена, и сказала весьма решительно. В глубине души я соглашался с ней, и все-таки мне было неприятно, что она так положительно решала этот вопрос.

Когда мы подошли к кладбищу, нам пришлось перейти запруду и перелезть через плетень возле шлюза. Вдруг, неизвестно откуда - из ворот, из камыша или из канавы - прямо перед ними выскочил старик Орлик.

-- Эге, - проворчал он, - куда это вы идете?

-- Как куда? Конечно, домой.

-- Так пусть меня припечатают на том свете, если я не провожу вас.

Эта условная угроза насчет "припечатыванья" была самым его обыкновенным излюбленным выражением. Сколько я знаю, он не придавал ей никакого определенного смысла, но употреблял так же, как и свое воображаемое имя собственное, в виде вызова всему человечеству и общого напоминания о чем-то строгом и свирепом. Когда я был помоложе, мне всегда представлялось, что если бы Орлик вздумал припечатать меня, то сделал бы это непременно при помощи острого железного крючка.

Бидди очень не хотелось, чтоб он шел с нами, и она шепнула мне: "Не позволяйте ему идти с нами, я его не люблю". Так как я тоже не долюбливал его, то и взял на себя смелость заметить ему, что мы очень благодарны, но не нуждаемся в провожатых. В ответ на мои слова он громко разсмеялся и отстал от нас, но продолжал ковылять в нескольких шагах позади.

Мне хотелось узнать, не подозревает ли его Бидди в том зверском покушении на мою сестру, по поводу которого сама сестра никогда не могла дать никаких объяснений, и я спросил ее, за что она его не любит.

-- Разве он когда-нибудь вам говорил, - спросил я с негодованием.

-- Нет, - отвечала Бидди, продолжая со страхом поглядывать назад через плечо, - нет, он мне не говорил, но он всегда прыгает передо мной, как только увидит, что я на него гляжу.

Как ни был нов и своеобразен этот способ проявления влюбленности, я ни мало не сомневался, что Бидди верно поняла его значение. Я страшно разсердился на старика Орлика за то, что он осмелился влюбиться в нее, так разсердился, как будто он нанес оскорбление мне.

-- Но вам ведь это все равно, - заметила спокойно Бидди.

-- И я тоже, - сказала Бидди; - но ведь и это для вас безразлично.

-- Совершенно верно, но не могу не сказать вам, Бидди, что я был бы о вас очень дурного мнения, если б он прыгал с вашего согласия.

С этого дня я зорко следил за Орликом, и как только ему представлялся удобный случай попрыгать перед Бидди, я становился перед ним и мешал его демонстрациям. Он прочно прижился в нашем доме, благодаря внезапному пристрастию к нему со стороны моей сестры, и не будь этого обстоятельства, я давно бы настоял на том, чтобы его расчитали. Он отлично понимал мои чувства к нему и отвечал мне взаимностью, в чем я впоследствии имел случай убедиться.

И теперь, как будто мой разсудок был еще недостаточно отуманен, я в пятьдесят тысяч раз усложнял наполнявшую его путаницу: бывали минуты, когда я убеждался, что Бидди неизмеримо лучше Эстеллы, и что мне решительно нечего стыдиться той простой, честной трудовой жизни, для которой я был рожден, и которая одна могла дать мне и счастье, и самоуважение. В такия минуты я был твердо убежден, что мое охлаждение к милому Джо и к кузнице совершенно прошло и что меня ожидает радостная будущность, как компаньона Джо и мужа Бидди. Но вдруг проклятое воспоминание о часах, проведенных у мисс Гевишам, падало на меня, как бомба, и все мои добрые мысли разлетались без следа. А разлетевшияся мысли трудно собрать, и часто, прежде чем это мне удавалось, дикая мечта, что, может быть, мисс Гевишам устроит мою судьбу, когда кончится срок моего учения, снова поднимала в моей голове хаос, в котором я окончательно не мог разобраться.

которых я и намерен теперь перейти.