Большие ожидания.
Глава XXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XXIV. (старая орфография)

Глава XXIV.

Дня через два или через три после того, как я устроился в своей комнате, побывал несколько раз в Лондоне и заказал своим поставщикам все, что мне было нужно, у меня с мистером Покетом произошла довольно продолжительная беседа. Он знал больше меня о предстоявшей мне будущности, потому что, по его словам, мистер Джаггерс говорил ему, что меня не предназначают ни для какой профессии, и что я должен быть воспитан так, чтобы стоять в уровне с молодыми людьми зажиточных семейств. Я, конечно, согласился с ним, так как не имел никаких данных для протеста.

Он советовал мне посещать некоторые учебные заведения для приобретения элементарных сведений, в которых я нуждался, и брался разъяснять мне все непонятное и вообще руководить моими занятиями. Он надеялся, что при внимательном отношении к делу мне не встретится особенных трудностей, и что я скоро буду в состоянии ограничиваться исключительно его содействием.

Все это он говорил так хорошо и просто, что приобрел полное мое доверие, и я могу теперь же сказать, что и потом он исполнял всегда свои обязанности по отношению ко мне так равностно и честно, что заставлял и меня так же честно и ревностно относиться к нему. Если б он выказывал равнодушие ко мне, как учитель, я без сомнения отвечал бы ему тем же, как ученик; но он не давал мне ни малейшого повода к такому отношению, и мы оба честно исполняли свои обязанности; я при этом забывал все смешные его стороны и видел в нем только серьезного, добросовестного и доброго наставника.

Когда наши отношения таким образом определились, и я стал серьезно заниматься, мне пришло в голову, что, еслиб я мог удержать за собой мою комнатку в Барнардовом подворье, моя жизнь была бы разнообразнее, а мои манеры конечно не пострадали бы от общества Герберта. Мистер Покет ничего не имел против этого, но сказал, что я должен прежде всего спросить согласия моего опекуна. Я догадался, что его деликатное отношение к этому вопросу происходило от того, что с осуществлением моего плана сокращались расходы Герберта на наем квартиры. Поэтому я отправился в Литль-Бритен и передал мое желание мистеру Джаггерсу.

-- Если б я мог купить мебель, взятую теперь для меня на прокат, и приобрести еще несколько необходимых вещей, - сказал я, - я был бы там совсем, как дома.

-- Так, так. Я ведь вам предсказывал, что вы не остановитесь на малом, - заметил мистер Джаггерс с отрывистым смехом. - Ну, сколько же вам нужно?

Я отвечал, что не знаю.

-- Однако все таки сколько? Пятьдесят фунтов?

-- О, этого много.

-- Так пять фунтов?

Это была другая крайность, и я сконфуженно ответил: - Нет, больше.

-- Больше, э? - спросил мистер Джаггерс и в ожидании моего ответа запустил руки в карманы, скривил голову на бок и устремил глаза на противоположную стену. - Ну сколько же больше?

-- Мне очень трудно определить сумму, - отвечал я нерешительно.

-- Трудно, но нужно, - сказал мистер Джаггерс. - Ну давайте решать вместе. Дважды пять фунтов - мало? Трижды пять? Четырежды пять?..

Я сказал, что этой суммы, я думаю, будет вполне достаточно.

-- Вы говорите, четырежды пять фунтов будет вполне достаточно? - переспросил мистер Джаггерс, намарщивая брови. - Ну-с, а сколько это выйдет?

-- Сколько выйдет?

-- Да, - сказал мистер Джаггерс, - сколько это составит?

-- Я полагаю, что это и по-вашему составит двадцать фунтов, - сказал я, улыбаясь.

-- Сколько это будет по-моему - не ваше дело, мой милый, я желаю знать, сколько это будет по вашему, - проговорил мистер Джаггерс, лукаво покачивая головой.

-- Конечно, двадцать фунтов.

-- Веммик, - крикнул Джаггерс, отворяя дверь в контору, - возьмите росписку с мистера Пипа и выдайте ему двадцать фунтов.

Такая строгая точность в манере вести дела произвела на меня очень сильное и нельзя сказать чтобы приятное впечатление. Мистер Джаггерс никогда не смеялся, но он носил большие лакированные сапоги со скрипом, и часто, когда он стоял перед вами, ожидая ответа, слегка покачиваясь и опустив свою большую голову со сморщенными бровями, эти сапоги скрипели, точно смеялись за него сухим, подозрительным смехом.

После нашего разговора он ушел из конторы, и так как Веммик был в очень веселом и разговорчивом настроении духа, то я сказал ему, что решительно не понимаю обращения мистера Джаггерса,

-- Скажите это ему, - заметил Веммик, - и он примет ваш отзыв за комплимент; он вовсе не желает, чтоб вы его понимали. О это не касается его частных отношений, - прибавил он, заметив мое удивление, - а только профессиональных, исключительно профессиональных.

Веммик сидел за своей конторкой, закусывая сухим жестким бисквитом, который отправлял по кусочкам в свой плоский, широкий рот, как письма в почтовый ящик.

-- Мне всегда кажется, - продолжал Веммик, - будто он понаставил капканов на людей и ждет.Хлоп! пружинка соскочила, глядишь, человек и попался.

-- Ум глубокий, как Австралия, - сказал Веммик и показал пером на пол конторы, давая этим понять, что Австралия помещается на противоположной от нас точке земного шара, и таким образом поясняя свое сравнение. - Если есть что-нибудь еще глубже, так это он, - добавил Веммик, принимаясь снова писать.

Тогда я сказал, что вероятно дела мистера Джаггерса идут хорошо, и Веммик отвечал: - Ве-ли-колепно!

На мой вопрос сколько у них клерков, он ответил:

-- Мы не особенно гоняемся за клерками, потому что нет другого Джаггерса, а публика желает иметь дело непосредственно с ним. Нас всего четверо. Желаете видеть остальных? Ведь вы здесь свой человек, смею сказать.

Я принял предложение. Веммик отправил в почтовый ящик остатки бисквита, выдал мне деньги из кассы, помещавшейся в несгораемом шкапу, ключ от которого он хранил где-то за спиной и вытаскивал из-за воротника точно железную косичку, и мы отправились на верх. Дом был темный и ветхий, и засаленные спины, оставившия жирные следы на стене комнаты мистера Джаггерса, казалось, много лет терлись о стены этой лестницы.

В передней комнате первого этажа один из клерков, представляющий из себя нечто среднее между кабатчиком и крысоловом, высокий, бледный, опухший человек, был занят серьезной беседой с тремя или четырьмя оборванными личностями и обращался с ними так же безцеремонно, как, повидимому, обращались здесь со всеми, содействовавшими наполнению сундуков мистера Джаггерса.

"Составляют показания для Бейли" {Old Bailey - уголовный суд.}, пояснил Веммик, когда мы вышли. В комнате, этажом выше, другой клерк, похожий на отощавшого террьера с длинными космами волос по плечам (точно его забыли остричь, когда он был щенком), был занят тем же самым делом с подслеповатым субъектом, которого Веммик отрекомендовал мне, как плавильщика, прибавив, что он всегда имеет раскаленный тигель на-готове и может расплавить все, что угодно. В ту минуту он весь обливался потом, как будто проделывал над собою чудеса своего искусства. В задней комнате широкоплечий человек с распухшей щекой, обвязанной грязной фланелью, и в старом черном сюртуке со следами усиленной чистки, согнувшись в три погибели, готовил для личного употребления мистера Джаггерса копии с заметок, составленных двумя другими присутствовавшими здесь джентльменами.

Тут была и вся контора. Когда мы сошли вниз, Веммик привел меня в кабинет моего опекуна и сказал: - С этой комнатой вы уже знакомы.

-- Скажите пожалуйста, чьи это изображения? - обратился я к нему, когда два бюста с отвратительно искривленными лицами снова бросились мне в глаза.

-- Это? - спросил Веммик, становясь на стул и смахивая пыль с отвратительных голов, прежде чем снять их с полки. - Это две знаменитости. Известнейшие из наших клиентов, доставившие нам громкую славу. Вот этот... - Ты что же это, старый мошенник, видно слезаешь по ночам и заглядываешь в чернильницу, что у тебя чернильное пятно над бровью, - вот этот укокошил своего хозяина, и если принять во внимание, что преступление осталось недоказанным, он обделал дело недурно.

-- И бюст похож? - спросил я, невольно попятившись от этого зверя, между тем как Веммик, поплевав ему на бровь, стирал пятно рукавом.

-- Похож ли? Да это вылитый он. Маска была сделана в Ньюгете, как только его сняли с петли. А что, признайся, старый плут, ты ведь питал ко мне особенную слабость?

И в пояснение такого любовного воззвания Веммик указал мне на свою брошку, изображавшую деву под плачущей ивой над могилой, украшенной урной, и сказал:

-- Он заказал это нарочно для меня.

-- Эта леди изображает какую-нибудь живую женщину? - спросил я.

-- Нет, - отвечал Веммик, это так, просто шутка. - Ты таки любил пошутить, приятель. - Нет, мистер Пип, какие там к чорту леди. В его деле не было замешано женщин, кроме одной, да и та была не из числа сухопарых дамочек и не стала бы заглядывать в урны, разве в урну с добрым вином.

Внимание Веммика обратилось теперь на брошку; он поставил слепок на место и принялся тереть ее носовым платком.

-- А другой так же кончил? - спросил я. - Они очень похожи.

-- Вы угадали, - сказал Веммик. - Они все на одно лицо. Одна ноздря как будто подхвачена на удочку. Да, его постигла та же участь, очень обыкновенная в нашей практике, смею вас заверить. Этот молодец подделывал завещания, - если только не отправлял на тот свет и мнимых завещателей. Впрочем ты был джентльмен (продолжал Веммик, обращаясь к маске) и уверял, что умеешь писать по-гречески. Ах ты, хвастунишка! И лгал же ты. В жизнь свою не встречал такого лгуна!

Прежде чем поставить на полку бюст своего покойного друга, Веммик показал мне самое толстое из своих траурных колец и сказал:

-- Послал купить его для меня только за день до казни!

Пока он ставил слепок на место и слезал со стула, у меня мелькнула догадка, что, вероятно, и все остальные его украшения получены им из таких-же источников. Так, как он не проявлял ни малейшей щепетильности по этому вопросу, то я решился высказать ему свою мысль, как только он слез на пол и стал передо мною, отряхивая руки от пыли.

-- О да! - отвечал он, - это все подарки в том же роде. Один ведет за собой другой; так понемножку вещи и накапливаются. Я всегда принимаю. Ведь это все редкости, вместе с тем имеют некоторую ценность. Я не говорю, что оне особенно ценны, но все же чего-нибудь да стоят, и потом их можно носить, как украшение. Конечно, вам, с вашей блестящей будущностью, оне кажутся ничтожными, но я - другое дело; моей путеводной звездой всегда было правило: держись собственности, которую можешь носить с собой.

Я согласился с мудростью этого правила, и он продолжал в дружеском тоне.

-- Если вы выберете свободный денек и надумаете посетить меня в Вальворте, то я сочту это за особенную честь и могу предложить вам ночлег. Конечно, у меня немного интересного, но все-таки есть штучки две довольно любопытные и на которые вы, может быть, взглянете с удовольствием; моя страсть - это садики и беседки.

-- Благодарю вас, - отвечал он. - Итак, мы уговоримся, что вы пожалуете, когда вам это будет удобно. Обедали ли вы когда-нибудь у мистера Джаггерса?

-- Нет еще.

обратите внимание на его экономку.

-- Разве, она представляет что-нибудь необыкновенное?

внимательно, и вы сами увидите, насколько возвысится ваше мнение о могуществе мистера Джаггерса.

Я отвечал, что буду наблюдать со всем вниманием, на какое я способен, тем более, что его предупреждение сильно возбудило мое любопытство. Затем я собрался уходить, но он спросил меня, не пожелаю ли я уделить несколько минут, чтобы посмотреть мистера Джаггерса за делом.

Я охотно согласился по многим причинам и больше всего потому, что несовсем ясно понимал, за каким именно делом увижу я мистера Джаггерса. Мы отправились в Сити и вошли в полицейский суд, битком набитый народом, где убийца одного любителя драгоценностей стоял у решетки и что-то обдумывал про себя, а мой опекун делал допрос (простой или перекрестный - хорошенько не знаю), какой-то женщине, внушая ужас и ей, и судьям, и всем присутствующим. Лишь только кто-нибудь - к какому бы классу он ни принадлежал - произносил хоть слово, которое приходилось не по вкусу моему опекуну, последний немедленно требовал, чтоб оно было занесено в протокол. Если кто-нибудь медлил с нужным ему показанием, он кричал: "Я вытяну его из вас", а как только требуемое показание было дано, он говорил: "Ну, что, попались?". Судьи трепетали, когда он кусал свой палец. Воры и сыщики ловили в немом восторге каждое его слово и пятились в ужасе, как только хоть один волос его бровей поворачивался в их сторону. Я никак не мог понять, кого он защищал! мне казалось, что он, как тяжелый жернов, обращает весь суд в какую-то труху; знаю только, что когда я на цыпочках выходил вон, он не был на стороне суда, потому что ноги пожилого джентльмена, сидевшого посредине, конвульсивно дергались под столом от громоносных обличений моего опекуна, безцеремонно заявлявшого, что преседатель компрометирует своим поведением британские законы и суд.