Большие ожидания.
Глава XXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XXV. (старая орфография)

Глава XXV.

Бентли Дремль был очень мрачный юноша. Он даже за книгу принимался так, как будто её автор нанес ему личное оскорбление; так же любезно относился он и к своим знакомым. Массивный, неуклюжий, тяжелый на подъем, с неповоротливым умом и таким-же языком, который, казалось, цеплялся у него во рту, как сам он цеплялся за мебель, когда ходил по комнате, он был ленив, заносчив, скуп, скрытен и подозрителен, что ясно проглядывало в тупоумном выражении его лица. Он был родом из Сомерсетшира, сын богатых родителей, которые заботливо развивали это редкое сочетание прелестных качеств, пока не открыли, что их сын совершеннолетний и совершенный болван. Таким образом, когда Бентли Дремль явился к мистеру Покету, он был целой головой выше этого джентльмена и вшестеро толще любого джентльмена.

Стартоп был избалован своей матерью, женщиной слабой, державшей его дома, когда его давно пора было отдать в школу; но он обожал свою мать и ценил ее выше всего на свете. У него были нежные, совсем женския черты лица, одним словом, он был вылитая мать, "как вы легко можете судить, хотя никогда её не видели", как говорил Герберт. Весьма естественно, что я сошелся с ним, а не с Дремлем, что с первых же вечеров нашего катанья на лодках мы со Стартовом плыли рядом и разговаривали, а Бентли Дремль держался поодаль, вдоль нависших берегов и между камышей. Он всегда держался берега, как какая-нибудь амфибия, даже когда отлив относил его к середине реки; мне так и представляется, как он плывет за нами в темноте или тянется по отмели, тогда как две наши лодки разсекают яркую полосу солнечного заката или лунного света посредине реки.

Герберт сделался самым моим близким товарищем и другом. Я предложил ему пользоваться моей лодкой, и это побуждало его часто приходить в Гаммерсмит, а сам я снимал половину его квартиры и потому часто бывал в Лондоне. Мы безпрестанно и во всякое время совершали эти переходы в Лондон и обратно, до сих пор люблю эту (теперь не особенно приятную) дорогу по впечатлениям юности и неразлучных с нею радужных надежд.

Я уже жил в семействе мистера Покета с месяц или с два, когда к нам приехали мистер и мистрис Камилла. Камилла была сестра Покета. Джорджиана, которую я видел вместе с ними у мисс Девишам, тоже была у нас. Эта несносная старая дева, называвшая свою безсердечную сухость - религией, а желчную печень - любовью, была кузиной мистера Покета. Все они ненавидели меня со всею ненавистью алчности и обманутых надежд, и конечно, в виду завидной участи, выпавшей мне на долю, льстили мне самым подлым образом. К мистеру Покету они относились с кроткой терпимостью, считая его взрослым ребенком, не понимающим собственных интересов, как они не раз выражались при мне. Мистрис Покет они презирали, но допускали, что эта бедная женщина испытала сильное разочарование в жизни, причем конечно подразумевалось, что горечь разочарования известна им лучше, чем комулибо другому.

Такова была окружающая меня среда и условия, при которых мне приходилось заниматься моим образованием. Я скоро приобрел привычку к роскоши и истратил такую массу денег, которая несколько месяцев тому назад показалась бы мне просто баснословной, но при всех своих сумасбродствах я не бросал своих книг. Впрочем в этом с моей стороны^ не было особенной заслуги, а просто у меня хватило здравого смысла понять, насколько недостаточно мое образование. При помощи мистера Покета и Герберта я быстро подвигался вперед, и я был бы просто олух не лучше Дремля, если б делал меньше, имея всегда под рукою двух таких помощников.

Я уже несколько недель не видел Веммика и надумал написать ему, что в такой-то день зайду за ним в контору, а оттуда вместе с ним отправимся в Вальворт. Он отвечал, что очень рад и будет ждать меня к шести часам. Я пришел в контору, когда только-что пробило шесть, и заметил, что он прячет себе за спину ключ от своего несгораемого шкапа.

-- Не хотите ли пройтись пешком до Вальворта? - спросил он.

-- Конечно, если вы согласны.

-- Я с удовольствием разомну ноги, - сказал Веммик; - оне у меня совсем затекли. Теперь я скажу вам, мистер Пип, что у нас будет к ужину: кусок тушеной говядины домашняго приготовления и холодная жареная курица из бакалейной лавки. Я надеюсь, что курица будет недурна, потому что хозяин этой лавки был присяжным по одному нашему делу несколько дней тому назад, и мы скоро отпустили его. Покупая курицу, я ему это напомнил и сказал: "Выбирайте-ка, земляк, штучку пожирнее, потому что если бы мы захотели, то продержали бы вас лишний день или два на вашей скамье". И на это он мне ответил: "Позвольте мне презентовать вам лучшую курицу, какая только имеется у меня в лавке". Я конечно позволил, потому что это все таки собственность и притом удобоносимая. Вы ведь не брезгаете старостью?

Я думал, что он все еще ведет речь про курицу, но он сейчас же пояснил: - Потому что со мной живет престарелый родитель. - Я отвечал ему, как того требовала учтивость.

-- Так вы еще не обедали у мистера Джаггерса? - спросил он меня по дороге.

-- Нет еще.

-- Он говорил мне это сегодня, когда узнал, что вы придете ко мне. Я полагаю, что завтра вы получите приглашение. Он хотел позвать и ваших товарищей. Их, кажется, трое?

Хотя я и не считал Дремля в числе своих близких приятелей, но все таки ответил:

-- Да.

-- Так вот он собирается пригласить всю вашу ватагу (последнее выражение не особенно мне понравилось), и все, что у него подадут, будет хорошо. Не ожидайте особенного разнообразия, но все будет замечательно хорошо. И есть у него в доме еще одна замечательная вещь, - продолжал Веммик, после минутной остановки, как будто собирался опять заговорить об экономке: - он никогда не запирает на ночь ни окон, ни дверей,

-- И его никогда не обкрадывали?

-- В том то и штука, - подхватил Веммик. - Он постоянно твердит всем и каждому: "Хотел бы я видеть человека, который решится ограбить меня". Бог ты мой! Сколько раз я своими ушами слышал, как он говорил в нашей конторе самым отъявленным жуликам: "Вы знаете, где я живу; у меня ни один замок не запирается; отчего вы никогда не ограбите меня? Милости просим, попытайте счастье!" Но ни один человек ни за какие деньги не осмелится напасть на него.

-- Его так сильно боятся? - спросил я.

-- Боятся! Да, конечно, и боятся. Но он хитрит даже в своем пренебрежении к ним. У него в доме нет серебра: каждая ложка из британского металла.

-- Так что они не очень поживились бы, если б даже...

-- Да. Но он-то поживился бы, - перебил меня Веммик. - И они это знают. Вся их шайка поплатилась бы жизнью. Он взял бы с них все, что только можно. А трудно сказать, что он сможет, если только захочет.

Я задумался над могуществом моего опекуна, когда Веммик заметил:

-- Что же до отсутствия серебра, так это просто природная глубина его ума. У реки есть своя природная глубина, а у него своя. Взгляните на его часовую цепочку: она настоящая.

-- Массивна! - повторил Веммик. - Я думаю. А часы - золотой репетитор и стоят сотню фунтов, ни одного пенни меньше. Мистер Пип, в этом городе по крайней мере семьсот человек воров знают эти часы; нет между ними ни одного, - будь то мужчина, женщина или ребенок, - который не признал бы самого крошечного колечка в цепочке этих часов и не выронил бы его из рук, как раскаленное, если б даже отважился прикоснуться к нему.

В беседе о Джаггерсе и других более общих предметах мы с мистером Веммиком незаметно дошли до Вальворта. Я увидел перед собой ряд темных переулков, целую сеть канав и много маленьких садиков. Все вместе производило довольно унылое впечатление. Дом Веммика был маленький деревянный коттедж, посреди крошечного садика, с высокой крышей, отделанной и раскрашенной в виде батареи с маленькими пушками.

-- Мое произведение. Не правда ли красиво? - сказал Веммик.

Я похвалил. Это был самый маленький домик, какой мне когда-либо случалось видеть, с пресмешными готическими окнами, большею частью глухими, готической дверью, такой маленькой, что в нее едва можно было пролезть.

-- Это настоящий флагшток, как видите, - сказал Веммик, - и по воскресеньям я подымаю настоящий флаг. А теперь смотрите: я перехожу этот мост, приподымаю его за собой - вот так, - и всякое сообщение прерывается.

Мост был простая доска, перекинутая через канаву в четыре фута шириной и два глубиной. Но приятно было видеть, с какою гордостью он поднял этот мост, не переставая улыбаться радостной, совсем не механической улыбкой.

-- Каждый вечер, ровно в девять часов по Гринвичской обсерватории, пушка стреляет, - продолжал Веммик. - Вот она, видите? И когда вы услышите, как она палит, вы наверно скажете, что она умеет постоять за себя.

Артиллерийское орудие, о котором шла речь, помещалось в отдельной крепостце, выстроенной из дранок, и защищалось от дождя затейливой брезентовой крышей в виде зонтика.

-- А тут, сзади, - продолжал Веммик, - в стороне, чтоб не нарушать цельности впечатления, которое производит крепость, потому что таково мое правило: доводить каждую идею до конца, не знаю, насколько вы это разделяете...

Я сказал, что совершенно разделяю.

-- Так вот, сзади, во дворе помещаются у меня свиньи, куры, кролики; а вот эта стекляная рамка - парник огурцов; я сам ее сколотил, и за ужином вы будете иметь случай оценить мой салат. Таким образом, сэр, - заключил Веммик, покачивая головой, и снова улыбаясь, но на этот раз очень серьезно, - если вы представите себе, что это маленькое местечко находится в осаде, то оно продержится чорт знает как долго, по крайней мере, что касается продовольствия. Потом он повел меня в беседку, находившуюся от нас в каких-нибудь двенадцати ярдах, но тропинка к этой беседке извивалась так хитроумно, что нужно было употребить не мало времени, чтобы добраться до нея. В этом мирном убежище уже поставлены были для нас стаканы. Наш пунш охлаждался в искусственном озере, на берегу которого возвышалась беседка. Это водохранилище с островом по середине (на котором можно было смело поместить салат для нашего ужина) имело круглую форму, и тут же был устроен фонтан, который, когда вы приводили в движение маленькое колесико сзади и вынимали пробку из трубочки, бил так сильно, что и от вполне смочить ладонь вашей руки.

-- Я сам здесь и инженер, и плотник, и слесарь, и садовник, словом, мастер на все руки, - сказал Веммик в ответ на мои похвалы. - И знаете, это очень полезно: это счищает с вас Ньюгетскую паутину и доставляет удовольствие. Вы ничего не имеете против того, чтоб я теперь же представил вас родителю?

Я выразил свое полное согласие, и мы направились в замок. Тут, в кресле у пылающого камина мы нашли очень древняго старичка в фланелевом халате, чистенького, живого, добродушного, но совершенно глухого. Видно было, что заботливая рука ухаживала за ним,

-- Ну, престарелый родитель, как мы сегодня здравствуем? - спросил шутливо Веммик, пожимая ему руку самым дружелюбным видом.

-- Отлично, Джон, отлично! - ответил старик.

-- Это мистер Пип, родитель, и он был бы очень рад, если бы ты мог разслышать, его имя. Кивните ему хорошенько, мистер, Пип, он очень это любит. Кивайте, вот так, чем чаще, тем лучше.

-- Чудесная дачка у моего сына, сэр, - кричал старик, пока я кивал ему изо всех сил. - Отличный садик. Понастоящему это местечко со всеми его сооружениями должно бы после смерти сына содержаться на счет, нации для увеселения публики.

-- Ты до смешного гордишься всем этим, не правда ли, родитель? - спросил Веммик, поглядывая на старика счастливыми и умиленными глазами. - Вот тебе поклон, - и он кивнул головой, что есть мочи, - а вот и другой. (Новый кивок еще энергичнее первого.) - Ты ведь любишь это? Если вы не устали, - мистер Пип, - я знаю, с непривычки это очень утомительно, - кивните ему пожалуйста еще раз. Вы не можете себе представить, как он это любит.

усадьбу до её настоящого совершенства.

-- Это ваша собственность, мистер Веммик?

-- О, да! Я скупал понемножку. Это моя полная и нераздельная собственность, клянусь честью.

-- В самом деле! Я думаю, мистер Джаггерс очень восхищается этим местечком?

-- Он никогда его не видал. Никогда не слыхал о нем. Никогда не видал моего старика. Никогда не слыхал про него. Нет, знаете, служба одно, а частная жизнь другое. Когда я иду в контору, я забываю о замке, а когда прихожу в замок, забываю о конторе. Если вам все равно, - я попрошу и вас сделать то же. Я не хочу, чтобы в конторе знали о моих частных делах.

-- Скоро пора палить. Это любимая забава моего родителя.

раскаленную докрасна кочергу и бежать на батарею. Он пошел наверх, и вслед затем грянула пушка, и игрушечный домик весь затрясся, как будто готов был разсыпаться, и вся посуда в буфете запрыгала и задребежала. При этом родитель, который, вероятно, свалился бы с кресла, еслиб не держался за ручки, закричал с полным восторгом: "Выпалила!", а я принялся ему кивать и кивал, пока у меня буквально не потемнело в глазах.

До -ужина Веммик показывал мне свою коллекцию редкостей. Почти все оне носили уголовный характер. Тут были, например: перо, которым была совершена замечательная подложная подпись, две-три знаменитые бритвы, несколько клоков волос и штук пядь рукописных; исповедей, написанных после приговора. Последним Веммик придавал особенную ценность, потому что, выражаясь его словами, - "каждая из этих бумажек была отменнейшеё вранье, сэр". Все редкости были изящно расположены между фарфоровыми и стекляными вещичками, разными красивыми безделушками, собственной работы владельца этого музея, и палочками для набивки трубок, работы родителя. Все это помещалось в той комнате замка, куда меня ввели сначала и которая служила не только общей гостиной, но и кухней, судя по кастрюле, стоявшей на камине, и медному крючку над очагом, с висевшим на нем вертелом.

Нам прислуживала чистенькая девочка, ходившая за стариком в течение дня. Когда она подала нам ужин, Веммик опустил подъемный мост, и она отправилась на ночь домой. Ужин был превосходный, и хотя весь замок до того пропитался плесенью, что в нем пахло гнилым орехом, а помещенье свиньи могло бы быть; несколько подальше, но я остался как нельзя более доволен угощеньем. Ничего нельзя было сказать и против моей спальни, помещавшейся под сдмой крышей маленькой башенки; разве только, что потолок, отделявший меня от флагштока, был немного тонок, так что, когда я лег в постель, мне все казалось, что я должен буду всю ночь балансировать этот шест у себя на лбу.

любовно кивал ему головой. - Завтрак был нисколько не хуже ужина, и около половины девятого мы, отправились к Литль-Бриден.

По мере приближения в конторе, Веммик становился все суше и суровее, и рот его все больше вытягивался, принимая форму отверстия почтового ящика. Когда же мы пришли в контору, и он вытащил из за спины свой ключ, то, казалось - до такой степени забыл о существовании своей Вальвортской недвижимой собственности, - как будто и замок, и мостик, и беседка, и озеро, и фонтан, и сам родитель взлетели на воздух и разсеялись в пространстве с последним выстрелом пушки.