Большие ожидания.
Глава XXVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XXVI. (старая орфография)

Глава XXVI.

Предсказание Веммика сбылось: мне скоро представился случай сравнить домашнюю обстановку моего опекуна с жилищем его клерка и кассира. Когда мы с Веммиком пришли в контору, мистер Джаггерс был у себя в кабинете и мыл руки душистым мылом. Он позвал меня к себе и удостоил меня и моих друзей приглашением, о котором я был уже предупрежден Веммиком.

-- Приходите завтра, - сказал он, - и без церемоний. Парадных костюмов не надо.

-- Куда же приходить? - спросил я, так как не имел понятия, где он живет.

Твердо следуя своему правилу никогда не давать прямого ответа, он сказал:

-- Заходите сюда, и мы отправимся вместе.

Здесь кстати будет заметить, что он всегда умывался, когда уходили его клиенты, как какой нибудь доктор или дантист. Рядом с его кабинетом был чуланчик, предназначенный для этой цели и весь пропитавшийся запахом душистого мыла, точно парфюмерная лавка. В чуланчике за дверью висело огромных размеров полотенце; он мыл руки и долго тер их этим полотенцем всякий раз, кал возвращался из суда или отпускал клиента. Когда на следующий день я и мои товарищи зашли за ним в шесть часов, то, должно быть, перед тем он был занят каким-нибудь особенно грязным делом, потому что мыл не только руки, но и лицо, и даже полоскал горло. Мало того: покончив с омовением и употребив на утирание все полотенце, он стал чистить ногти перочинным ножем, и только уничтожив последние следы грязного дела стал наконец одеваться.

Когда мы вышли на улицу, около его дома по обыкновению бродило несколько человек с очевидным намерением поговорить с ним, но в атмосфере душистого мыла, окружавшей его особу, было нечто до, такой степени внушительное, что никто из них не решился к нему и подойти. Дорогой нам безпрестанно попадались люди, узнававшие его; тогда он, говоря со мной, нарочно возвышал голос и делал вид, что ничего не замечает и никого не узнает. ,

Он привел нас в Джерард-Стрит и остановился у одного дома на южной стороне улицы. Дом был в своем роде красив, но давно не крашенный и с грязными окнами. Он достал ключ, отпер дверь, и мы вошли в каменные сени, темные, пустые, точно в нежилом доме. Мы поднялись по темной лестнице в первый этаж и вошли в квартиру, состоявшую из трех комнат, тоже мрачных и темных. Стенные обои были украшены резными гирляндами, и когда мой опекун, стоя под этими гирляндами, приглашал нас войти, я помню, на какие петли оне показались мне похожи.

Обед был накрыт в самой лучшей из трех комнат; следующая была его уборная, а дальше спальня. Он сказал нам, что занимает весь дом, но пользуется только этим небольшим помещением. Стол был сервирован прекрасно, но, конечно, без настоящого серебра. У стула его стояла этажерка с графинами, бутылками и четырьмя тарелками фруктов для десерта. Я заметил, что он держал у себя под рукой и все подавал сам.

В комнате был шкап с книгами. По корешкам книг я убедился, что все это были сочинения по уголовному праву, уголовные хроники и процессы, парламентские акты и т. п. Меблировка была хороша и солидна, как часы и цепочка хозяина, но на всем лежал отпечаток деловитости, и не было ни одной вещи, которая служила бы просто украшением. В углу стоял небольшой столик с бумагами и, лампой с абажуром. Очевидно, мистер Джаггерс и домой приносил с собой контору и занимался делами даже по вечерам.

До сих пор он почти не видал моих трех товарищей, так как все время шел рядом со мною, и теперь, позвонив, чтоб давали обедать, он стоял спиной к камину и внимательно их разсматривал. К моему удивлению он, главным образом, если не исключительно, заинтересовался Дремлем.

-- Пип, - сказал он, взяв меня за плечо и отводя к окну, - я ведь совсем не знаю их; как зовут этого паука?

-- Паука? - перепросил я.

-- Ну да этого угреватого, неуклюжого, угрюмого малого?

-- Это Бентли Дремль, - сказал я; - а тот с нежным лицом - Стартов.

Не обратив ни малейшого внимания на юношу с нежным лицом, он продолжал:

-- Так его зовут Бентли Дремль? Мне он нравится.

И он тотчас же заговорил с Дремлем, нисколько не смущаясь его угрюмостью и молчаливостью, но, напротив, усиленно стараясь: заставить его разговориться. Я наблюдал за обоими, пока не явилась экономка с первым блюдом и не отвлекла моего внимания. На мой взгляд, это была женщина лет сорока, впрочем, может быть, я и преувеличил её годы, как это свойственно молодости. Она была довольно высока, с тонкой грациозной фигурой, очень бледным лицом, большими светлыми глазами и густыми распущенными волосами. Не знаю отчего, может быть, у нея был порок сердца, - но только рот её был полуоткрыт, точно она задыхалась, и это придавало её лицу странное выражение торопливости и испуга. Дня два тому назад я видел "Макбета", и её лицо напоминало мне страшные лица, которые поднимались из котла ведьм.

по другую его сторону. Экономка подала нам превосходную рыбу; затем явилась очень вкусная баранина и прекрасная дичь. Отличные соусы, вина и приправы передавались самим хозяином с этажерки и, обойдя всех, ставились им на прежнее место. Точно так же подавал он нам после каждого кушанья чистые тарелки, ножи и вилки, а грязные опускал в две корзинки, стоявшия на полу у его Стула. Кроме экономки, не было никакой прислуги. Она подавала каждое блюдо и всякий раз мне казалось, что я вижу одно из прозрачных огненных лиц, появляющихся из котла в "Макбете". Много лет спустя мне удалось с поразительной ясностью воскресить в своей памяти образ этой женщины, поместив за синим огнем пылающого пунша в темной комнате другое женское лицо, вовсе на нее непохожее, но тоже с густыми распущенными волосами.

Наблюдая за экономкою с особенным вниманием отчасти благодаря её поразительной наружности, отчасти вследствие предупреждения Веммика, я заметил, что, когда она была в комнате, она не спускала глаз, с моего опекуна и всегда быстро, отдергивала руки от блюда, как будто боялась, что он вернет ее или заговорит с нею. И мне казалось, что он отлично это знал и с умыслом держал ее под постоянным страхом.

Обед прошел довольно весело, и хотя мой опекун, повидимому, только поддерживал, а не направлял общий разговор, я отлично однако сознавал, что на самом деле он руководил им, очень ловко выведывая слабые стороны каждого из нас. Что касается меня, то моя склонность к мотовству, тщеславное желание покровительствовать Герберту и хвастовство моей завидной будущностью выплыли наружу, казалось, прежде даже, чем я успел открыть рот. То же было и с остальными, но больше всего с Дремлем; его завистливая, подозрительная натура и наклонность издеваться над другими обнаружились прежде, чем успели убрать со стола рыбу.

В конце обеда, когда подали сыр, разговор перешел на наши катанья по реке, и мы начали подтрунивать над Дремлем за его привычку ползти вдоль берега на манер черепахи. В ответ на это Дремль поспешил заявить хозяину, что он предпочитает кататься один, потому что не интересуется нашим обществом, хотя в деле ловкости он смело может быть нашим учителем, и стоит ему только дунуть, чтоб мы разлетелись в разные стороны, как солома. Какими-то одному ему известными уловками опекун успел довести его до последней степени задора, и Дремль, засучив рукава, принялся считать и разгибать свою руку, чтобы похвалиться своими мускулами; мы тоже засучили рукава и стали сгибать и разгибать свои руки, представляя из себя преглупые фигуры.

Как раз в это время экономка убирала со стола; опекун, повидимому, не обращал на нее никакого внимания и сидел, откинувшись на спинку стула, отвернув от нея лицо, кусая свой указательный палец и обнаруживая совершенно для меня необъяснимый интерес к Дремлю. Вдруг он вытянул свою огромную руку и поймал, как в западню, руку экономки, которая в это время тянулась зачем-то через стол. Он сделал это так внезапно и резко, что все мы разом замолчали, позабыв о своем споре.

-- Уж если толковать о силе, так я покажу вам кулачек, - сказал мистер Джаггерс. - Молли, покажите им вашу руку.

Её пойманная рука лежала на столе, но другую она сейчас же спрятала за спину.

-- Хозяин, - сказала она тихим голосом, устремив на него умоляющий взгляд. - Не надо, оставьте!

-- Я покажу вам кулачек, - повторил мистер Джаггерс с непоколебимой решимостью. - Молли, покажите вашу руку.

-- Хозяин! пожалуйста! - прошептала она опять.

-- Молли, - сказал м-р Джаггерс, глядя не на нее, а на противоположную стену - покажите им обе руки. Покажите обе. Ну!

И он освободил её руку, лежавшую на столе. Тогда она вынула другую из за спины и протянула нам обе. Вторая рука была вся изборождена рубцами и очень обезображена. Теперь она уже не глядела на мистера Джаггерса, а зорко и выжидательно вглядывалась в каждого из нас по очереди.

-- Да, в этих кулаках есть таки сила, - сказал мистер Джаггерс, хладнокровно проводя пальцем по жилкам на руке Молли. - Редкий мужчина может похвастаться такой силой. Удивительно, как эти руки умеют хватать. Я видал много рук, но никогда ни у мужчин, ни у женщин не встречал более цепких.

Пока он произносил эти слова небрежным тоном знатока, она продолжала внимательно обводить нас глазами. Как только он замолчал, она опять взглянула на него.

-- Ну, довольно, Молли, - сказал мистер Джаггерс, кивнув ей головой. Вами полюбовались, теперь можете идти.

Она спрятала руки и ушла, а мистер Джаггерс снял с этажерки графин с вином, налил себе и передал нам.

-- В половине десятого, господа, мы должны разойтись, - сказал он, - и потому не теряйте даром времени. Я очень рад вас видеть. Пью ваше здоровье, мистер Дремль.

Если, отличая таким образом Дремля, мистер Джаггерс имел в виду заставить его выказать себя еще больше, то он вполне этого достиг. В своем глупом торжестве Дремль обнаруживал высокопарное презрение к нам все в более и более обидной форме и под конец стал просто невыносимым. Мистер Джаггерс продолжал следить за ним с тем же странным интересом. Казалось, он смаковал Дремля, запивая его вином.

Со свойственным мальчишкам отсутствием сдержанности, мы, кажется, слишком много пили и, без сомнения, слишком много болтали. Мы страшно разгорячились, задетые грубой насмешкой Дремля по поводу того, что мы не умеем беречь деньги, и я с большей откровенностью, чем бы следовало, заметил Дремлю, что не ему бы это говорить, потому что не дальше как неделю тому назад Стартоп дал ему взаймы денег в моем присутствии.

-- Чтож из этого! возразил Дремль. - Я ему заплачу.

мере, я думаю.

-- Вы думаете! Скажите пожалуйста!

-- Полагаю, - продолжал я, стараясь казаться очень строгим, - что вы никому из нас не ссудили бы денег, как бы мы сильно ни нуждались.

-- Вы правы, - сказал Дремль. - Никому из вас я не дам взаймы ни копейки. Никому ни копейки.

-- На это я вам только скажу, что не совсем красиво занимать при таких условиях.

-- Вы скажете! - повторил Дремль. - Прошу покорно!

-- Это было так обидно, тем более, что его наглость (я ясно это видел) ни на волос не сдавалась перед моими колкостями, не взирая на старания Герберта удержать меня, я все-таки сказал:

-- Хорошо же, мистер Дремль, раз уж мы коснулись этого предмета, я разскажу вам, какой у нас с Гербертом вышел разговор после того, как вы заняли эти деньги.

-- Я нисколько не интересуюсь знать, какой разговор вышел у вас с Гербертом, - проворчал Дремль, и мне даже показалось, что он при этом послал нас к чорту.

-- Интересуетесь вы или нет, а я все-таки разскажу, - продолжал я. - Мы говорили, что, пряча эти деньги в карман, вы смеялись в душе над Стартопом, который имел глупость дать их вам.

Тут вмешался Стартоп и принялся убеждать его (впрочем, гораздо добродушнее, чем я) быть немного полюбезнее в обществе. Стартоп был живой, веселый малый, прямая противоположность Дремлю, и последний всегда видел в нем как бы личное для себя оскорбление. Онъи и теперь ответил ему грубым, нахальным тоном, но Стартоп постарался покончить дело шуткой, которая нас всех разсмешила. Ужасно разобидевшись этим успехом Стартопа, Дремль, ни слова не говоря, вынул руки из карманов, опустил плечи, послал сквозь зубы какое-то ругательство и уже схватился за стакан, намереваясь запустить им в голову противника, но наш хозяин ловко выхватил у него стакан в тот момент, когда он приподнял его с этим намерением.

-- Господа, - сказал мистер Джаггерс и, осторожно поставив стакан на стол, вытянул за массивную цепочку свой золотой репетитор, - мне очень прискорбно, но я должен вам сказать, что уже половина десятого.

Мы встали и начали прощаться. Мы еще недошли до выходной двери, как Стартоп уже весело назвал Дремля "старым товарищем", как будто ничего не случилось. Но "старый товарищ" далеко не отвечал тем же и даже перешел на другую сторону улицы, так что мы с Гербертом, остававшиеся в городе, видели, как они направились в Гамерсмит по разным сторонам улицы, причем Стартоп шел впереди, а Дремль полз сзади, в тени домов, совершенно так, как делал это, когда катались на лодках.

Дверь за нами еще не заперли, и я, оставив на минутку Герберта на улице, вбежал снова наверх, чтоб сказать несколько слов моему опекуну. Я застал его в его уборной посреди кучи сапог; он стоял перед умывальником и усердно тер руки, смывая с них наши следы.

-- Надеюсь, - прибавил я, - что вы не поставите мне это в вину.

-- Пустяки, Пип, - отвечал он, отфыркиваясь, потому что в ту минуту мыл лицо. - Пустяки. Мне все-таки нравится этот паук.

Говоря это, он повернулся ко мне и качал головой, вытирая лицо и отдуваясь.

-- Мне очень приятно, сэр, что он вам нравится, но я его не люблю.

Выглянув из-за полотенца, он заметил, что я смотрю на него.

-- Но я не колдун, - заключил он и, уткнув лицо в полотенце, принялся полировать свои, уши. - Вы знаете, кто я, не так ли? Покойной ночи Пип.

-- Покойной ночи, сэр.

Приблизительно через месяц после этого окончился срок пребывания "паука" у мистера Покета и, к великому удовольствию всего, дома, кроме мистрис Покет, он отправился домой в свою семейную нору.