Большие ожидания.
Глава XXX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XXX. (старая орфография)

Глава XXX.

Одеваясь утром в гостинице "Голубого Вепря", я, по зрелом размышлении, решился рассказать своему опекуну, что по моему мнению Орлик вряд ли способен оправдать оказываемое ему доверие и едва ли был подходящим человеком для занимаемой им в доме мисс Гевишам должности.

-- Я не сомневался, Пип, что он человек не подходящий, - сказал мой опекун, как будто мое сообщение вовсе не было для него новостью. - Всегда ведь неподходящий народ нанимают на должности, на которых нужны верные люди.

Казалось, его даже обрадовало открытие, что в данном случае подобную должность не занимал в виде исключения верный человек, по крайней мере он, повидимому, был вполне удовлетворен тем, что я мог сообщить про Орлика.

-- Прекрасно, Пип, - сказал он, когда я смолк, - я распоряжусь, чтобы нашего приятеля моментально разсчитали.

Несколько смущенный такою решительностью, я осмелился заявить, что, по моему мнению, следовало бы немного повременить с разсчетом, и не скрыл, что с нашим приятелем не так-то легко можно будет поладить.

-- Ладно! - сказал мой опекун, величественно разворачивая свой носовой платок, хотел бы я посмотреть, как он не станет ладить со мною!

Так как мы должны были в полдень отправиться в Лондон в одном дилижансе, и так как за завтраком я почти не мог держать чашки от страха, что вот-вот нагрянет Пембльчук, - то я при первом удобном случае заявил моему опекуну, что я хочу прогуляться и пойду вперед по лондонской дороге, пока мистер Джаггерс окончит свои дела, если он будет любезен предупредить кондуктора, что я займу свое место, когда дилижанс меня догонит. Таким образом я мог скрыться из "Голубого Вепря" сейчас же после завтрака. Дав мили две крюку по полям, чтобы обойти благополучно дом Пембльчука, я вышел на главную улицу и чувствовал себя в относительной безопасности, не попавшись в эту ловушку.

Большое удовольствие доставляла мне прогулка по нашему старому, тихому городу, и не могу сказать, что бы мне было неприятно, когда я замечал, что меня узнали и с любопытством оглядывали. Чтобы взглянуть на меня поближе, некоторые приказчики выскакивали даже из лавок, забегали по улице вперед и потом неожиданно оборачивались, как будто вспомнив о чем-то. Не знаю, право, кто в этом случае лучше выдерживал роль: они ли, делая вид, что не смотрят на меня, или я, притворяясь, что не замечаю их. Во всяком случае я соблюдал свое достоинство и чувствовал себя прекрасно, как вдруг судьба столкнула меня с этим негодным созданием - мальчишкой Трабба.

Я заметил его издали. Он шел мне навстречу и шлепал себя по бедрам пустым синим мешком. Сообразив, что для разрушения его злостных намерений лучше всего будет при встрече с ним как бы случайно окинуть его равнодушным и спокойным взором, я принял самый мирный вид и готов был уже поздравить себя с успехом, как вдруг негодяй весь затрясся, шапка слетела у него с головы, волосы пришли в живописный безпорядок, колени подогнулись, он отскочил в сторону и неистово заорал:

-- Караул!.. Помогите!..

Он кривлялся перед публикой, как будто созерцание моей персоны повергло его в неописанный ужас. Когда я поравнялся с ним, он громко застучал зубами и повалился на земь, выражая глубочайшую покорность и унижение.

Каково было мое положение! Но не то еще ожидало меня впереди. Не прошел я и двухсот шагов, как с великим ужасом, невыразимым удивлением и глубоким негодованием увидал, что негодяй опять идет мне навстречу. Он появился из за угла боковой улицы. Синий мешок был перекинут через плечо, а в его- глазах светились самые лучшия намерения, в походке выражалась решимость как можно скорее вернуться в мастерскую хозяина. Увидав меня, он опять испугался. С ним повторился тот же припадок, только теперь он завертелся, бегал вокруг меня, приседал и вздымал руки, как бы моля о пощаде. Его ужас приводил в восторг собравшихся зевак, а я был смущен до последней степени.

Едва миновал я почтовую контору, как опять появился этот негодный мальчишка, снова забежав мне навстречу по боковым улицам. Теперь он был в новом виде; задрапированный в свой мешок и подражая моей манере носить плащ, он выступал навстречу мне по другой стороне улицы в сопровождении радостной толпы маленьких оборванцев и, помахивая рукою, гордо обращался к ним:

"Я с вами не знаком! Не знаком! Даю слово, - не знаком!"

Нет слов для выражения всей глубины насмешки и обиды, нанесенной мне мальчишкой Трабба, когда он, поравнявшись со мною, вытащил воротник своей рубашки, закрутил вихры, подбоченился, приосанился и с удивительными гримасами заорал своим спутникам: "Не знаю вас! Не знаю! Клянусь честью, - не знаю!"

Вслед затем вся компания сорванцов принялась преследовать меня до самого моста диким гвалтом, и мне казалось, что за мною гнался в полном составе целый птичий двор, представители которого знавали меня, когда я был еще мальчишкой в кузнице. Они прекратили преследование и насмешки только тогда, когда я вышел в поле и оставил город позади.

Не знаю, право, что мне можно было предпринять при подобных обстоятельствах. Оставалось только терпеливо выносить все или туг же укокошить негодяя. Нелепо и унизительно было бы драться с ним на улице или прибегнуть к иному мщению. Да его к тому же мудрено было поймать; он был ловок и увертлив, как ящерица, и, припертый в угол, сумел бы выскользнуть у вас между ног. Я написал со следующею же почтой мистеру Траббу, что мистер Пип вынужден прекратить всякия отношения с человеком, способным пренебрегать своими обязанностями к публике и держать у себя мальчишку, который возбуждает отвращение во всяком благовоспитанном джентльмене.

Дилижанс с мистером Джаггерсом нагнал меня через несколько времени, я занял место на империале и прибыл в Лондон целым и невредимым, если не считать сердечных ран. Сейчас же по приезде я послал Джо трески и боченок устриц в качестве искупительного дара, чтобы хоть как-нибудь загладить свою вину, и тогда отправился в Барнардово подворье.

Герберт собирался обедать и очень обрадовался моему возвращению. Я послал "мстителя" в ресторан за прибавкой к скромному обеду Герберта и решил сегодня же открыть ему свою душу. Мститель заседал в передней, и его нелепая фигура была видна даже в замочную скважину, что, конечно, мешало моим излияниям, и потому я отпустил его в театр. Невозможно подыскать лучшого доказательства всей полноты моего рабства перед этим субъектом, чем эти унизительные выдумки, к которым я вынужден был прибегать, чтобы отыскать ему, хоть какое-нибудь дело. Я был до того неизобретателен, что иногда посылал его на угол Гайд-Парка взглянуть, который час.

После обеда мы расположились у камина, и я сказал Герберту:

-- Буду слушать, дорогой Гендель, с подобающим случаю вниманием и уважением, - отвечал он.

-- Дело касается меня, Герберт, - сказал я, - и еще одной особы.

Герберт заложил ногу за ногу, поглядел в огонь, склонив голову; но, видя, что я остановился, вопросительно взглянул на меня.

-- Герберт, - произнес я, кладя руку ему на колено, - я люблю, я обожаю Эстеллу!

Без признака удивления, как ни в чем не бывало, Герберт отвечал мне:

-- Прекрасно. Так что же?

-- Так что жеи Неужели тебе больше нечего сказать мне?

-- Я хотел сказать: что ж далее? А это и без тебя я давно знаю.

-- Откуда ты узнал? - вскричал я.

-- Откуда я узнал, Гендель? От тебя.

-- Я тебе никогда не говорил этого.

-- Не говорил? Конечно, не говорил... Когда стригся, например!.. Да у меня-то довольно смысла в голове, чтобы догадаться. Ты давно обожаешь ее, с тех пор, как я тебя знаю. Ты сюда привез свою любовь вместе с чемоданом. Ты никогда не говорил мне!.. Да ты об этом твердил с утра до вечера!.. Когда ты мне рассказывал свою собственную биографию, то совершенно ясно дал понять, что полюбил ее с первого взгляда, когда был еще весьма и весьма молод.

-- Ну, нечего с тобой делать, - сказал я, ни мало не сердясь на Герберта за его открытие, - я ее обожал все время, а теперь она стала так хороша и восхитительна, как только можно себе вообразить. Я вчера виделся с ней, и если любил ее раньше, то теперь люблю вдвое сильнее.

-- В таком случае твое счастье, Гендель, что ты избран и предназначен для нея. Умалчивая о том, чего касаться нам запрещено, мы можем, кажется, согласиться, что по этому поводу не может существовать сомнений. Но вот что, сочувствует тебе Эстелла?

Я печально покачал головою;

-- Увы, нисколько!

-- Терпение, Гендель! Впереди довольно времени, довольно! Но ты еще что-то хотел сказать?

-- Мне стыдно признаться, - отвечал я, - но думать это так же стыдно, как высказать. Ты назвал меня счастливым, и я... счастлив, конечно. Меня мучит, что еще вчера я был чумазым мальчишкой в кузнице, а теперь?.. Кто же я теперь?

-- Прежде всего славный малый, - сказал Герберт, улыбаясь и пожимая мне руку, - прекрасный малый, представляющий довольно странную смесь колебания и нерешительности, самоуверенности и недоверия к себе, одушевления и мечтательности.

Я задумался на минуту, чтобы проверить мысленно, действительно ли мой характер представляет собою такую невообразимую смесь. Я не находил в себе некоторых из указанных Гербертом черт, но об этом не стоило разговаривать.

-- Когда я спрашиваю, Герберт, кто я такой в настоящее время, - продолжал я, - я только выражаю словами чаще всего занимающую меня мысль. Ты назвал меня счастливым. Подумай, ведь я ничего не сделал для себя, а все получил из рук судьбы. Конечно, у меня много шансов на успех, но когда я подумаю только об Эстелле...

-- Нет. Тогда, дорогой Герберт, я не знаю, до чего я теряюсь: будущее кажется мне не верным, и мне сдается, что тысячи случайностей готовы обрушиться на меня. Обходя молчанием запрещенную область, как только что вполне разумно, обошел и ты, я могу еще прибавить, что- все мои надежды основаны на постоянстве одной особы, - об имени которой также умолчу, - и что оне еще весьма смутны и неопределенны.

Высказав это, я облегчил свою душу от гнета, постоянно тяготевшого на ней и ставшого особенно невыносимым со вчерашняго дня.

-- Во всяком случае, - возразил Герберт своим веселым и ободряющим тоном, - мне кажется, что ты в своем ослеплении смотришь в зубы даровому коню сквозь слишком сильную лупу. Мне кажется также, что, занятый этим исследованием, ты не замечаешь весьма почтенных свойств животного. Ведь ты говорил мне, что твой опекун, мистер Джаггерс, с самого начала объявил тебе, что на твою долю причитаются не одне только надежды? Да если мистер Джаггерс и не говорил тебе ничего подобного, - хотя, я полагаю, тут это "если" не при чем, - то ведь он, во всяком случае, менее всякого другого в целом Лондоне способен был бы так относиться к тебе, не имея твердой почвы под ногами.

Я отвечал, что вынужден признать его доказательство веским, но, как это нередко бывает в подобных случаях, соглашался с ним неохотно, против воли подчиняясь неотразимым аргументам и не будучи в состоянии спорить против очевидности.

-- Несомненно, это веское доказательство, - сказал Герберт, - и я думаю, что лучшого не требуется. А в остальном тебе приходится ожидать, пока опекун соблаговолит предпринять что-либо, как и ему приходится ожидать распоряжений своих клиентов. Не успеешь, брат, и оглянуться, как стукнет тебе двадцать один год, тогда, может быть, выяснится еще что-нибудь. Во всяком случае тогда ты будешь ближе к разгадке, потому что должна же когда-нибудь вся эта история кончиться.

-- Какой у тебя счастливый характер! - сказал я, удивляясь его бодрому и веселому настроению.

-- Немудрено, - отвечал Герберт, - в этом все мое богатство.

Я должен оговориться, что высказанные только что мною благоприятные для тебя соображения принадлежат не мне, а моему отцу. Относительно тебя я слышал от него одно замечание "если взялся за дело мистер Джаггерс, так значит, оно прочно и надежно". А теперь, прежде чем продолжать про моего отца или про его сына, я вынужден, чтобы отплатить откровенностью за откровенность, уронить себя в твоих глазах, даже возбудить твое отвращение к моей особе.

-- Ну, это тебе не удастся, - сказал я.

-- Посмотрим! - отвечал Герберт. - Ну, раз, два, три, - начинаю, дорогой Гендель...

Он волновался, хотя и говорил в шутливом тоне.

-- Я раздумывал, пока мы болтали тут у камина о том, что женитьба на Эстелле, вероятно, не входит в число необходимых условий получения тобою наследства, если мистер Джаггерс никогда не говорил тебе об этом. Ведь я, кажется, правильно понял тебя? Он ведь ни разу не намекал тебе об этом, ни словом не упоминал о ней, не давал никогда понять, чтобы твой покровитель имел какие-нибудь виды на твою женитьбу?

-- Никогда.

-- Ну, Гендель, клянусь честью, я вовсе не хотел бы подливать тебе в мед дегтю! Вы ведь не связаны. Можешь ты жить без нея? Я ведь говорил, что буду тебе неприятен.

Я отвернулся. Мной овладело то же леденящее чувство, которое я испытывал в памятное для меня утро, когда я стоял, опершись на верстовой столб, перед тем как покинуть кузницу, а туман торжественно застилал все кругом. Несколько секунд длилось молчание.

-- Да, дорогой Гендель, - продолжал Герберт, как будто ничто не прерывало нашей беседы; - вся беда в том, что любовь пустила очень глубокие корни в твоем сердце, которое и природа, и обстоятельства сделали слишком влюбчивым. Но подумай о её воспитании и о мисс Гевишам! Подумай, что из себя представляет она сама. Теперь я просто гадок тебе, и ты меня ненавидишь; это может иметь печальные последствия...

-- Все это я знаю прекрасно, Герберт, - сказал я, продолжая сидеть отвернувшись, - да толку от этого мало.

-- Так ты не можешь подавить своей страсти?

-- Нет, я не в силах!

-- Не можешь ли хоть попытаться?

-- Нет, безполезно!

Он обошел комнаты, поправил занавеси, разставил по местам стулья, прибрал книги и другия мелочи, заглянул в переднюю, обревизовал ящик для писем, запер дверь и опять уселся в угол у камина, поджав и обхватив руками левую ногу.

-- Я хотел сказать тебе два слова, Гендель, про моего отца и про его сына. Полагаю, что сыну моего отца нет особой надобности распространяться перед тобой о том, что хозяйство в доме моего отца далеко не в блестящем положении.

-- Там всего вдоволь, - сказал я, чтобы сказать что-нибудь.

-- О, без сомнения; но ведь то же самое могут сказать с неменьшим правом про свои склады тряпичник и старьевщик, что живут тут в боковой улице. Нет, серьезно, Гендель, - потому что я не шучу теперь, - ты ведь не хуже меня знаешь, что там творится. Надо полагать, что было время, когда и мой отец относился к этому не так безучастно; но, что было, то прошло. А теперь скажи, не замечал ли ты, - что дети не совсем удачно женившихся отцов особенно склонны к браку?

Совершенно не ожидая подобного вопроса, я сам спросил его.

-- Разве это общее правило?

-- Не знаю, - отвечал Герберт, - но желал бы знать, потому что именно это наблюдается в нашей семье. Поразительный пример - бедняжка Шарлотта. Она была немного младше меня и умерла, когда ей не было еще четырнадцати лет. То же самое и с маленькой Джен. Она так стремится выйти замуж, что можно бы подумать, будто она в течение своего короткого существования все время наслаждалась созерцанием безмятежного семейного счастья. Маленький Алик, не доросший еще до чести носить штаны, уже заботится однако об устройстве своего благополучия с весьма благовоспитанной маленькой девицей, которая живет в Кью. Я думаю, что все мы помолвлены, кроме разве самого младшого члена семьи, грудного младенца.

-- Так и ты тоже? - спросил я.

-- И я, - сказал Герберт, - только это секрет.

Я уверял его в своей скромности и просил рассказать мне обо всем подробнее. Он так деликатно и симпатично отнесся к моей слабости, что мне хотелось услышать что-нибудь о его душевной мощи.

-- Как ее зовут? - спросил я.

-- Клара, - отвечал Герберт.

-- Она живет в Лондоне?

требованиям моей матери. Её отец был морской интендантский чиновник, что-то в роде корабельного комиссара.

-- А теперь?

-- А теперь он инвалид.

-- И живет?

-- В первом этаже, - отвечал Герберт невпопад, потому что я хотел спросить об источниках средств к существованию.

орудием.

-- Герберт взглянул на меня и от души расхохотался.

На некоторое время к нему вернулось его обычное веселое настроение.

-- Да, я постоянно на это надеюсь, - отвечал Герберт. - Я так и жду, что он когда-нибудь провалится к нам сквозь потолок, но не знаю, сколько времени еще выдержат балки.

-- Нельзя же ведь жениться, пока только высматриваешь подходящее дело!

Созерцая огонь в камине и размышляя о том, как трудно иногда бывает сколотить капитал, я засунул руки в карманы и нащупал в одном из них сложенную бумажку. Я вытащил ее и увидал, что это была театральная афиша, которую мне дал Джо и которая объявляла о дебюте знаменитого провинциального любителя, равного по славе Росцию.

-- Боже мой, - невольно вскричал я, - ведь это сегодня!

Наш разговор принял моментально другое направление, и мы решили немедленно отправиться в театр. Я еще раз поклялся Герберту, что всеми возможными и невозможными средствами буду содействовать осуществлению его планов; он объявил мне, что его невеста уже знает меня по его рассказам и что скоро он познакомит меня с нею; мы горячим рукопожатием скрепили наш союз, задули свечи, поправили огонь в камине, заперли дверь и отправились разыскивать мистера Вопсля в образе Гамлета, принца Датского.