Большие ожидания.
Глава XXXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XXXII. (старая орфография)

Глава XXXII.

Однажды, когда я занимался с мистером Покетом, мне подали письмо, один вид которого поверг меня в сильное волнение, так как я сейчас же догадался, откуда оно, хотя никогда не видал почерка, которым был написан адрес. Письмо начиналось не со слов: "Дорогой мистер Пип", или "Дорогой Пип" или наконец "Дорогой" не знаю уже, право, кто; но гласило буквально следующее:

"Я приеду в Лондон послезавтра в полдень. Кажется, мы условились, что вы встретите меня. Таково во всяком случае желание мисс Гевишам, и я пишу вам, чтобы его исполнить. Она шлет вам свой привет. Преданная вам Эстелла".

Если б было время, очень может быть, что я заказал бы себе к этому дню несколько новых костюмов, но так как времени не было, то я должен был удовольствоваться наличными. Я сразу потерял аппетит и не знал ни сна, ни покоя, пока не настал желанный день. Но и он не вернул мне утраченного равновесия, а, напротив, я волновался еще больше. Я стал бродить около конторы дилижансов спозаранку, когда, должно быть, дилижанс, которого я ждал, не выехал еще из гостиницы "Голубого Вепря" в нашем городе. Я знал это очень хорошо, но меня охватывало безпокойство, как только я терял из виду контору дилижансов хоть на пять минут. Прошло полчаса этого возбужденного ожидания, а предстояло мне ждать еще часа четыре, пять, как вдруг я неожиданно столкнулся с мистером Веммиком.

-- Ого! Мистер Пип!? Как дела? - сказал он. - Вот никак бы не подумал, что вы здесь околачиваетесь.

Я объяснил ему, что ожидаю прибытия дилижанса, и спросил, как здоровье его отца и все ли благополучно в его "замке?"

-- Благодарю, - сказал он, - оба процветают, и старик в особенности. Удивительный старик! Скоро ему стукнет восемьдесят два годочка! Я хочу в день его рожденья отсалютовать восемьюдесятью двумя выстрелами, если не запротестуют соседи и выдержит такую стрельбу моя пушка. В Лондоне, впрочем, этим не интересуются. А куда я иду, - как вы думаете?

-- На службу, - сказал я, так как он шел в этом направлении.

-- Недалеко оттуда, потому что иду я в Ньюгет. У нас теперь возня с делом, - обокрали одного банкира, так я ходил осмотреть место действия, а теперь иду переговорить кое о чем с нашим клиентом.

-- Совершивший кражу и есть ваш клиент? - спросил я.

-- Господи, помилуй! Совсем нет, - ответил Веммик сухо, - его обвиняют в воровстве, как могли бы обвинять вас или меня. Любого из нас, как вам известно, могут обвинять в чем угодно.

-- Да, но не обвиняют же, - ответил я.

-- Право, - сказал Веммик, слегка ткнув меня пальцем в грудь, - вы большой шутник, мистер Пип. Не хотите ли взглянуть на Ньюгет. Есть вам время?

Мне предстояло столько времени околачиваться тут, что это предложение положительно являлось мне на выручку, хотя и не отвечало моему непроизвольному и непобедимому стремлению к конторе дилижансов, которую я боялся потерять из виду. Пробормотав в ответ, что сейчас справлюсь, есть ли мне время идти с ним, я вошел в контору и спросил у агента, когда самое раннее можно ждать прибытия дилижанса, хотя знал это так же хорошо, как и он сам. После этого я вышел к мистеру Веммику, взглянул на часы, притворился удивленным, что еще так рано, и принял его предложение.

Через несколько минуть мы были в Ньюгете и прошли через сторожку, в которой по стенам, рядом с правилами внутренних тюремных распорядков, висело несколько пар кандалов. В ту эпоху тюрьмы были в полном забросе, и еще далеко впереди было время преувеличенного увлечения ими, которое неизбежно следует за всякой общественной ошибкой и представляет собою самое тяжкое и продолжительное наказание за грехи прошлого. В то время преступники не пользовались лучшим помещением и содержанием, чем солдаты (не говоря уже о нищих), и не поджигали тюрем в извинительном раздражении за то, что суп их не совсем хорош. Мы пришли как раз в час, назначенный для посещения заключенных. Разносчик продавал пиво, а арестанты покупали и беседовали с родными через решетчатые перегородки. Картина была тяжелая, безобразная.

Я заметил, что Веммик прогуливался между заключенными, как садовник между своими растениями. Мне пришло в голову это сравнение, когда я увидел, как он обращался с новыми отпрысками, появившимися в эту ночь и говорил: "А, каптен Том? вы опять здесь? Право? Кто это там за фонтаном? Блек Биль? Я ведь не видал вас уже два месяца. Как же вы здесь себя чувствуете?" Останавливаясь у решеток, он отвечал что то на быструю и невнятную речь заключенных и говорил всегда с каждым по одиночке. Пока они говорили, Веммик безмолвно и неподвижно глядел на них, сложив рот в виде почтового ящика, и как будто изучал, насколько они подвинулись и подготовились со времени его последняго посещения к пышному цветению в день суда.

Он был очень популярен и, повидимому, представлял собою более доступную инстанцию в делах мистера Джаггерса, хотя и в его обращении проскальзывала частица Джаггерсовской недоступности, которая сдерживала фамильярность клиентов в известных пределах. Узнавая клиентов, он каждому кивал головою, потом поправлял на голове шляпу обеими руками, крепче закрывал свой почтовый ящик и запускал руки в карманы. Несколько раз он наталкивался на затруднения при определении гонорара. Тогда, называя сумму, которая значительно превосходила предложенную клиентом, он говорил:

-- Безполезно, безполезно, мой друг. Я сам человек подневольный и не могу согласиться. Нечего и толковать нам с вами. Если не можете уплатить этой суммы, обратитесь к кому-нибудь другому. Адвокатов много, вы сами знаете. Из за чего одному не стоит хлопотать, за то другой с радостью ухватится. Я вам советую, как человек подневольный. И не трудитесь напрасно. К чему? Ну, кто еще?

Так мы разгуливали по его плантации, пока он не обернулся ко мне и не сказал:

-- Обратите внимание на субъекта, которому я подам руку.

Я и так обратил бы на него внимание, так как до сих пор Веммик еще никому не подавал руки.

Едва он смолк, как к углу решетки подошел толстый и крепкий господин, как сейчас его вижу и теперь, в истасканном оливковом пиджаке. Его лицо, несмотря на свою природную красноту, было до известной степени бледно, а глаза разбегались в стороны, когда он старался взглянуть прямо. Он по-военному, полушутливо, полусерьезно приложил руку к козырьку своей засаленной, как будто вываренной в жирном бульоне, шляпы.

-- Всего хорошого, полковник! - сказал Веммик. - Как поживаете, полковник?

-- Прекрасно, мистер Веммик.

-- Да, весьма вески, сэр; но для меня это безразлично.

-- Нет, нет! - сказал Веммик хладнокровно, - для вас это далеко не безразлично. - Затем он обратился ко мне: - Этот господин служил Его Величеству, был в строю и выкупился в отставку

Я сказал: "неужели?" и господин военный взглянул на меня, затем в пространство над моей головой, затем оглядел все пространство вокруг меня, и наконец закрыл рот рукою и захохотал.

-- Я думаю, сэр, что выберусь отсюда в понедельник, - сказал он.

-- Может быть, - отвечал мой приятель, - но это еще неизвестно.

-- Я думаю, что мне с вами можно теперь окончательно распрощаться, мистер Веммик, - продолжал он, просовывая руку сквозь решетку.

-- Благодарю вас, - отвечал Веммик, пожимая ему руку, - я думаю то же самое.

-- Если бы все то, что было надето на мне во время моего ареста, было неподдельное, мистер Веммик, - сказал заключенный, не выпуская его руки, - я бы просил вас принять и носить еще одно кольцо в знак моей благодарности за ваше внимание.

-- Буду считать ваше доброе желание за исполнение, - возразил Веммик, - кстати вы были большим любителем голубей?

-- Мне говорили, что у вас была замечательная порода турманов, - продолжал Веммик, - не будете ли вы добры поручить кому-либо из ваших друзей доставить мне парочку, если вам они не нужны.

-- С удовольствием, сэр.

-- Прекрасно, - сказал Веммик, - о них будут заботиться, Всего хорошого. Прощайте, полковник!

Они снова пожали друг другу руки, и, когда мы отошли немного, Веммик сказал:

С этими словами он повернул голову, кивнул этому обреченному на смерть растению и, выходя со двора, огляделся кругом, как будто подыскивая, каким бы цветком заменить его. Когда мы опять проходили через сторожку, я убедился, что престиж моего опекуна в глазах тюремной стражи был не меньше, чем в глазах заключенных.

-- Ну, мистер Веммик, - сказал один из надзирателей, задерживая нас в тесном проходе между двумя железными дверьми, утыканными гвоздями, и запер одну из них, не отворяя еще другой, - как думает мистер Джаггерс обернуться с этим убийством на реке? Думает он свести дело на.непредумышленное убийство, или как? Как он намерен повести защиту?

-- Отчего ж вам не спросить его самого? - отвечал Веммик.

-- Так его и спросишь! - сказал надзиратель.

-- А этот молодой человек тоже из вашей конторы? - спросил надзиратель, посмеиваясь шутке.

-- Ну, вот опять! - вскричал Веммик, - я ведь говорил! Он задает мне уже другой вопрос, прежде чем я успел ответить на первый, потому что я человек подневольный. Вам-то что? Ну, мистер Пип нам свой человек.

-- В таком случае, - сказал надзиратель, снова улыбаясь, - он знает мистера Джаггерса?

-- Ого! - закричал Веммик, замахиваясь в шутку на надзирателя, - вы перед моим патроном немы, как ваш ключ, - сами знаете. Выпускайте-ка нас, старая лиса, или я упеку вас за незаконное задержание.

-- Обратите внимание, мистер Пип, - внушительно сказал мне на ухо Веммик и для пущей таинственности взял меня под руку,, - на обращение мистера Джаггерса. Я думаю, что в этом главная причина его могущества. Он так недоступен, что его недоступность поспорит с его талантами. Фальшивый монетчик не осмелился бы протянуть ему руки, а надзиратель - разспрашивать о планах его защиты в этом деле. И вот он для смягчения своей недоступности вводить в сношениях с клиентами новый элемент - своих помощников. Понимаете? Таким образом они вполне в его власти.

Я благоговел перед талантами моего опекуна; но, по правде сказать, нередко от всей души желал бы иметь другого опекуна - не такого талантливого.

Мы распрощались с мистером Веммиком у конторы в Литль-Бритен, где, как всегда, толпились клиенты мистера Джаггерса, и я опять пошел слоняться по улице у конторы дилижансов. Мне оставалось продежурить добрых три часа. Я провел все это время в размышлении о том, каким необычным образом попал я в соприкосновение и сношение со всею этой удушливой средою тюрьмы и преступления. Впервые я столкнулся с нею еще в детстве среди наших пустынных болот в тот памятный зимний вечер; затем два раза опять она являлась передо мною, как будто на мне лежало какое-то забытое, но не смытое пятно, - и теперь она же опять стояла на моей дороге к новому будущему. Затем моя мысль перенеслась к Эстелле - прекрасной и гордой, и контраст между её светлым образом и мрачною жизнью тюрьмы поразил меня ужасом. Я жалел теперь, что повстречался с Веммиком и что пошел с ним, потому что чувствовал, что всегда и всюду мне будет мерещиться Ньюгет. Я отряхивал ньюгетский прах от своих ног, с одежды, выдыхал ньюгетский воздух из своей груди. Я был до того взволнован в ожидании Эстеллы и до того считал себя недостойным её, что потерял всякое представление о времени. Поэтому прибытие дилижанса застало меня врасплох, и я не успел еще окончательно стряхнуть с себя грязи, в которую запачкался на плантации Веммика, как Эстелла уже высунулась в окно дилижанса и махала мне рукой.

Какая же это неуловимая тень только что омрачала мою душу?