Большие ожидания.
Глава XLII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XLII. (старая орфография)

Глава XLII.

"Милый мой мальчик и вы, товарищ Пипа! Не буду рассказывать вам мою жизнь с разными там околичностями, словно сказку какую-нибудь или балладу. Ее можно уместить в двух словах: из тюрьмы в тюрьму, в тюрьму и из тюрьмы, - коротко и ясно.

"Такова была, почитай, вся моя жизнь до того дня, как меня увезли в ссылку, - это случилось немного погодя после того, как мы с Пипом свели дружбу. Чего со мною ни делали, - только не вешали: запирали-то меня, словно серебряный сервиз, возили-то меня с места на место, гоняли-то меня из одного города, да из другого, набивали колодки, стегали плетью, колотили, издевались. Где я родился не ведаю; из своего детства помню только, как я в Эссексе воровал репу для своего пропитания. Потом помню, как какой-то человек, должно быть странствующий медник, бежал от меня и унес с собой жаровню с огнем, а я остался один и очень озяб.

"Я знаю, что меня^зовут Мегвич, а крестное мое имя Авель. Откуда я это узнал? Да так же, как знал, что одну птицу зовут зябликом, другую воробьем, третью дроздом; могло статься, что все это враки, но только птицы, как оказалось, действительно так звались, значит, решил я, и мое имя настоящее.

"Не могу припомнить ни одной человеческой души, которая взглянула бы ласково на маленького Авеля Мегвича, - правда, привлекательного-то в нем было мало: его пугались, его гнали прочь или сажали в тюрьму. И столько раз меня хватали и сажали, что я, можно сказать, и вырос-то в тюрьме.

"Таким-то образом и вышло, что я прослыл закоренелым, еще когда был крохотным мальченком-оборвышем, на которого и смотреть-то нельзя было без жалости, - не то, чтоб я гляделся в зеркала, мне тогда не случалось бывать в этаких домах, где есть зеркала. Да, так и прозвали закоренелым: это вот закоренелый, - говорили в тюрьме посетителям, указывая на меня - этот парень из тюрьмы не выходит. И все глазеют на меня, а я на них гляжу; некоторые, бывало, пощупают мне череп, - лучше бы пощупали мое пустое брюхо; некоторые давали мне душеспасительные книжки, которых я прочесть не мог, или говорили назидания, которых я не понимал. И всегда-то толковали они про дьявола, но какого дьявола им было от меня нужно?! Должен же я был чем-нибудь набить свое брюхо, не так ли? Но, вижу, я чуть было опять не прорвался. Только, милый мальчик, и вы, Пипов товарищ, не бойтесь: я не покажу себя невежей, я помню, как при вас следует вести себя.

"Так я и рос, бродяжничая, попрошайничая, воруя, работая, когда наклюнется какая-нибудь работишка, - хотя это и не так часто бывало, как вы, быть может, думаете, но только скажите, положа руку на сердце: вы сами охотно бы дали мне работу? Перебывал я браконьером, чернорабочим, извозчиком, косарем, разносчиком, перепробовал всякия занятия, которые дают мало, а труда требуют много, и вот незаметно как-то стал взрослым мужчиной. Солдат-дезертир, скрывавшийся у придорожного кабачка в картофельной куче, куда зарывался до самого подбородка, обучил меня читать, великан из ярмарочного балагана, получавший от публики пенни за каждую свою подпись, научил меня писать. Теперь меня запирали уже не так часто, как прежде, но все же из-за меня перепадала иногда работа тюремным замкам.

"На Эпсомских скачках, лет этак двадцать тому назад, свел я знакомство с одним человеком, которому проломил бы башку, как ореховую скорлупку, вот этой кочергой, будь он сейчас тут передо мной. Настоящее его имя было Комписон¹

"Он корчил из себя джентльмена, Комписон то этот, он в благородном пансионе получил образование; речь у него была медовая, манеры барския, по этой части он был большой ловкач, и собою тоже был не дурен. Я встретился с ним впервые вечером, накануне главных скачек, на площади за ипподромом, в одном бараке, который был мне хорошо знаком! когда я вошел, он с большой компанией сидел за столом; хозяин - я его давно знал, он барышничал лошадьми, - подозвал его и сказал, указывая на меня: "Мне кажется, этот человек для вас подойдет".

"Комписон внимательно оглядел меня, я тоже оглядел его: на нем были часы с цепочкой, перстень, золотая булавка, платье дорогое и с иголочки.

" - Судя по вашему виду, вам не везет в жизни, - сказал мне Комписон.

" - Мне никогда не везло, сударь. (Действительно, я тогда только что вышел из Кингстонской тюрьмы, где отсиживал за бродяжничество: меня могли бы упечь туда и за что-нибудь худшее, но на этот раз я кроме бродяжничества ничем не провинился.)

" - Счастье изменчиво, - проговорил Комписон, - быть может, ваша судьба изменится к лучшему.

" - Надеюсь, - сказал я. - Пора бы уж.

" - Что вы можете делать? - спросил Комписон.

" - Есть и пить, - отвечал я, - если вы поставите нужный материал.

"Комписон засмеялся, еще раз окинул меня внимательным взглядом, дал мне пять шиллингов и назначил явиться завтра вечером в указанное место; на другой день я явился, куда следовало, и Комписон взял меня к себе в помощники и компаньоны. Что же это были за дела у Комписона, в которых он взял меня в участники? А дела эти были мошенничества, подделки векселей и всяких подписей, сбыт краденных ассигнаций и все такое. Разставлять всякия ловушки, какие он мог только выдумать, разставлять эти ловушки, не рискуя своей шкурой, загребая себе всю выгоду, а ответственность сваливая на других, - вот было дело Комписона. В нем было столько же чувства, как в железной пиле, он был холоден, как смерть, а умен, как дьявол, о котором мне столько натвердили благочестивые люди.

"У Комписона был другой товарищ, звали его Артуром: не думайте, что это было его крестное имя, это было только прозвище. У него была чахотка, он весь был кожа да кости. За несколько лет перед тем, они с Комписоном сварганили одно дурное дело, поживились около какой-то богатой леди и загребли кучу денег, но Комписон играл в карты, держал большие пари и спустил все до чиста. Артур умирал в нищете и на пороге смерти терзался ужасными видениями; жена Комписона, - уж как же Комписон колотил ее! - жалела о нем, как могла, но у Комписона не было жалости ни к кому.

"Пример Артура мог бы послужить мне предостережением, но я им не воспользовался; уверять вас, что я был очень совестлив, не стану, - что проку? Итак, я начал помогать Комписону, но я был только жалким орудием в его руках. Артур жил на чердаке, в доме Комписона; этот дом был неподалеку от Брентфорда. Комписон записывал аккуратно, сколько он ему должен за стол и квартиру, чтоб отработать, когда поправится. Но Артур очень скоро свел все свои счеты. Однажды, - это было второй или третий раз, что я его видел, - он в самом ужасном виде ворвался поздно вечером в гостиную Комписона в одном фланелевом халате, с совершенно мокрыми волосами.

" - Салли! - кричал он жене Комписона, - она теперь у меня наверху, и я никак не могу ее прогнать! Она вся в белом с белыми цветами в волосах: она страшно сердита, в руках у нея саван, она грозится надеть его на меня в пять часов утра.

Говорит ему Комписон:

-- Глупец! разве ты не знаешь, что она еще жива! Да и как могла она очутиться наверху, когда не входила ни в дверь, ни в окно и по лестнице не проходила?

" - Не знаю, как она там очутилась, - отвечает Артур, а сам весь трясется от ужаса, - только она стоит в углу в ногах кровати страшно сердитая, а на том месте, где должно быть её разбитое сердце, - ты ведь его разбил, - на том самом месте капли крови.

"Комписон на словах храбрился, а на деле был отчаянный трус.

" - Отведи наверх этого выжившого из ума дурака, - сказал он жене, - а ты, Мегвич, ей помоги.

"Сам же и не двинулся с места.

"Мы с женой Комписона уложили Артура в постель; он стал еще хуже бредить.

" - Да посмотрите же на нее! - кричал он. - Видите, как она потрясает надо мною саваном? Взгляните ей в глаза. Как ужасно видеть ее сумасшедшей!

"И потом как закричит:

" - Ах! она накинет его на меня, и тогда все кончено. Отнимите от нея саван, отнимите.

"И тут ухватился за нас, заговаривает с призраком, который ему мерещится, отвечает ему, - так что и мне уж стало чудиться, будто я ее вижу.

"Жена Комписона не в первый уже раз видела его припадки, она дала ему водки, чтобы он успокоился, и он начал понемножку утихать.

" - А! она ушла. За нею приходил тот, кто ее сторожит.

" - Да, - отвечала жена Комписона.

" - Сказали вы ему, чтоб он запер её комнату крепким замком и заложил засовом?

" - Да, сказала.

" - А велели вы отнять от нея это ужасное покрывало?

" - Да, да, все сделано.

" - Вы добрая женщина, - говорит он; - пожалуйста не оставляйте меня. Благодарю вас за все, что вы для меня сделали.

"Он успокоился, но когда время подошло к пяти часам, вдруг заметался, вскочил со страшным воплем:

" - Она опять здесь! Опять у нея в руках саван, она развертывает его, выходите из угла!.. Приближается к постели. Держите меня, держите меня крепко, не давайте ей до меня дотронуться. А, промахнулась! Не давайте ей накинуть его мне на плечи, не давайте ей поднять меня и обернуть меня этой отвратительной тряпкой! Ох, она меня подымает, держите меня крепче!

"Тут он вдруг приподнялся и упал мертвый.

"Комписон был доволен, что смерть их развязала. Вскоре мы с ним принялись за дела. Хитрая бестия! Он прежде всего заставил меня присягнуть над моей собственной Библией, вот над этой маленькой, черной книжкой, над которой присягнул твой товарищ, мой милый мальчик.

"Не стану рассказывать вам, какие предприятия Комписон задумывал, а я обделывал, так как для этого понадобилась бы неделя времени. Скажу вам просто, мои милые: этот человек опутал меня такими сетями, что сделал меня своим рабом. Я вечно был у него в долгу, вечно в его руках, вечно на него работал и подвергал себя опасности. Он был моложе меня, но хитрее, ученее, и не под силу было мне с ним тягаться. Как раз в ту пору, мне круто приходилось с моей хозяйкой. Да, о ней я еще не..."

их на прежнее место.

" - Впрочем, о ней тут не к чему говорить, - вымолвил он наконец, еще раз оглянувшись вокруг. - Словом, время, прожитое мною с Комписоном, было самым тяжелым в моей жизни, этим все сказано. Разсказывать ли вам, как меня одного таскали в суд за преступления, которые были совершены мною сообща с Комписоном?"

" - Ну, так запомните только, что меня судили и приговаривали. Да еще, в продолжение этих четырех или пяти лет, пока продолжалась наша совместная работа, меня два, а не то три раза оставляли под подозрением - улик было недостаточно. Наконец нас обоих предали суду за уголовное преступление. Обвинялись мы в том, что пустили в обращение краденые банковые билеты, и кроме того еще в других преступлениях. Комписон и говорит мне: будем защищаться каждый порознь, никакого, дескать, сообщничества между нами нет. Сказано, сделано. Этим советом он и ограничился, а я был в такой нищете, что распродал все, какое у меня было, платье, чтобы взять Джаггерса; только на плечах осталась кое-какая одежонка.

"Когда нас обоих посадили на скамью подсудимых, я сейчас заметил, что Комписон со своими кудрявыми волосами, щегольской черной парой и белым платочком казался настоящим джентльменом, а я рядом с ним смотрел настоящим жуликом.

"Прочли обвинительный акт, вызвали свидетелей, тут я заметил, что обвинение тяжело ложилось на меня и очень мало затрагивало его. Как стали давать показания, оказалось, что на сцене всегда был я: свидетели могли присягнуть, что именно со мною они расплачивались, что повидимому я был всему делу голова, и мне доставались все барыши.

"Когда наступил черед защитников, тогда для меня еще яснее стало, какой план задумал Комписон; его адвокат говорил:

"Милорды и джентльмены! здесь перед вами рядом двое обвиняемых; при взгляде на них вы замечаете огромную разницу: один гораздо моложе, хорошо воспитан, сообразно с этим и будем к нему относиться; другой, старший, получил дурное воспитание - сообразно с этим и поведем о нем речь. Младший редко, вернее никогда, не был уличен в таких делах, за которые они посажены на скамью подсудимых, на него только падало подозрение; старший попадался поминутно, против него все улики. Если виновен один из подсудимых, можете ли вы сомневаться, который из двух? если виновны оба, можете ли сомневаться, чья вина больше? И пошел катать все в том же роде.

"А уж как добрались до наших репутаций, тут пошло и того лучше. Комписон учился в благородном пансионе, его школьные товарищи занимали такие-то и такие-то важные посты, его видали в таких-то и таких-то клубах и обществах, за ним не знали ничего предосудительного. А я? Судился я не в первый уже раз, и дорожка в тюрьму и смирительный дом была мне хорошо знакомы. Ну, настала наконец наша очередь говорить в свою защиту. Комписон говорит, а сам поминутно подносит к глазам белый платочек, - как же! и стихи даже вставил в свою речь. Я же мог только сказать: "Джентльмены! человек, что сидит рядом со мною, мерзавец, каких свет не производил". И, что же вы думали? Когда дошло дело до постановления приговора, так Комписона-то предлагали помиловать, - надо, дескать, принять в разсчет его хорошую репутацию, дурное общество, в которое он попал, и чистосердечие, с каким дал все показания против меня. А для меня не нашлось другого слова, как: виновен.

" И, разумеется, когда я сказал Комписону: "Погоди! дай срок, выйдем из суда, я тебе всю рожу исколочу! " так Комписон просил у судьи защиты, и поставили между нами двух приставов.

"Ну и назначили Комписону семь лет, а меня закатали на целых четырнадцать, да притом еще судья пожалел его, потому что из него мог бы выйти хороший человек, а меня то уж где же пожалеть! во мне все видели закоренелого, неисправимого преступника, который наверное худо кончит".

"Не бойся, милый мальчик, невежей себя не покажу!" От своей речи он так разгорячился, что, прежде чем продолжать, должен быть вынуть платок и вытереть себе лицо, голову, шею и руки.

"Я пообещал Комписону избить ему рожу и дал себе клятву непременно это сделать. Только хотя мы с ним были на одном понтоне, я, как ни старался, никак не мог до него добраться. Наконец мне удалось подкрасться к нему сзади, я ударил его в щеку, чтобы заставить повернуться и хорошенько расквасить ему рожу. Но меня заметили и посадили в карцер. Карцер на этом понтоне был не слишком страшен для человека, привычного ко всяким арестантским, умеющого плавать и нырять. Я бежал и скрывался на берегу, между могилами, завидуя тем, кто в них лежит и для кого все в жизни кончено. Тут-то впервые я и увидел моего милого мальчика. - Он посмотрел на меня таким любящим взглядом, что все мое отвращение воскресло с прежней силой, хотя его рассказ и возбудил во мне глубокую жалость к нему.

"От моего милого мальчика я узнал, что Комписон тоже скрывается в болотах. Клянусь душой, я почти уверен, что он бежал только со страху, в надежде от меня избавиться, - он не знал, что я нахожусь на берегу. Я выследил его и расквасил ему рожу. "А теперь, чтоб тебе удружить окончательно, - сказал я, - доставлю тебя обратно в тюрьму; - о себе я не безпокоюсь, мне все равно, что со мною будет". И, если б до того дошло, я потащил бы его за волосы вплавь и представил бы в тюрьму без помощи солдат.

"Разумеется, в конце концов он и тут благополучно выкрутился - он ведь пользовался хорошей репутацией! Он решился бежать в полубезумном состоянии, напуганный моими покушениями на его жизнь, так объяснили его побег: и его подвергли легкому наказанию, меня же заковали в кандалы, вторично судили и приговорили к пожизненной ссылке. Но я не остался там на всю жизнь, милый мальчик и товарищ Пипа, вот теперь я здесь".

Он опять отер пот с лица, головы, шеи и рук, медленно достал щепотку табаку из кармана, вынул трубку из петлицы сюртука, медленно набил ее и раскурил.

"Молодого Гевишамазвали Артур. Комписон - фамилия того человека, который притворялся влюбленным в мисс Гевишам".

Я ответил Герберту легким наклонением головы, захлопнул книгу и отложил ее в сторону; ни один из нас не промолвил ни слова, мы безмолвно смотрели на Провиса, курившого трубку у камина.