Большие ожидания.
Глава XLIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XLIII. (старая орфография)

Глава XLIII.

Стану ли я останавливаться на вопросе, насколько в моем отвращении к Провису была виновата Эстелла? Стану ли я замедлять свое повествование сравнением того душевного состояния, в котором я находился, когда, перед свиданием с Эстеллой в конторе дилижансов, старался стряхнуть с себя пятно тюрьмы, с тем, в каком я был теперь, думая о пропасти, разделяющей надменную красавицу Эстеллу и беглого каторжника, скрывавшагося у меня? Нет. К чему? - от этого мой путь не станет легче, а конец лучше; этим я ничего не поправлю и себя не обелю.

Разсказ Провиса заронил новое опасение в мою душу, или, вернее, придал определенную форму и направление моим прежним опасениям; теперь я почти не сомневался, чего следует ждать, если Комписон жив, если он узнает о его возвращении. Что Комписон его смертельно боялся, об этом, конечно, никто не знал лучше меня; что такой человек, каким по описанию был Комписон, не задумается прибегнуть к столь безопасному и верному средству, как донос, чтоб навсегда избавиться от своего смертельного врага, в этом я ни минуты не сомневался.

Само собою разумеется, я ни слова не говорил Провису об Эстелле и решил никогда не говорить, но Герберту, когда мы с ним остались вечером с глазу на глаз, я сказал, что перед отъездом за границу хочу непременно повидать Эстеллу и мисс Гевишам. Я решил на следующий же день ехать в Ричмонд; - так и сделал.

Когда я явился к мисс Брендли, ко мне вышла служанка Эстеллы и доложила, что её госпожа уехала в деревню. - Куда? - В Сатис-Гауз, по обыкновению. - Нет, не по обыкновению, сказал я, потому что раньше она никогда не ездила туда одна, без меня. Когда она должна вернуться? - Мое безпокойство возросло, когда я заметил, что служанка чего-то не договаривает: она полагала, что Эстелла вернется лишь на короткое время. Из этого ответа я понял, что желают, чтоб я ничего не понял, и вернулся домой совершенно разстроенный.

Вечером, после, того как Провис ушел к себе (я всегда сам провожал его до дому и смотрел, не следит ли кто нибудь за ним), мы с Гербертом держали совет и решили не заводить речи о моем отъезде из Англии, пока я не побываю у мисс Гевишам. За это время я и Герберт должны были обдумать, в какой форме удобнее предложить Провису уехать за-границу: сочинить ли, будто у нас есть опасение, что за ним следят, или выставить тот предлог, что я никогда еще не бывал в чужих краях. Мы знали, что он примет такое мое предложение, и оба были согласны, что оставлять его долгое время в настоящем опасном положении немыслимо.

На следующее утро я имел низость притвориться, будто волей-неволей должен ехать к Джо, чтобы сдержать данное ему обещание, - по отношению к Джо и к его имени я был способен на всякую низость. Провис обещал соблюдать величайшую осторожность все время, пока я буду в отлучке, а Герберт должен был взять на себя все обязанности, какие лежали на мне. Я намеревался пробыть в отсутствии только одни сутки, и Провис заставил меня дать слово, что, вернувшись в Лондон, я удовлетворю его нетерпение и начну жить на широкую ногу, как подобает богатому джентльмену. У меня, - и у Герберта, как я после узнал, - тогда же мелькнула мысль: увезти его на континент под предлогом различных покупок, каких потребует роскошная обстановка моей будущей квартиры.

Расчистив себе таким образом путь, я мог безпрепятственно отправиться к мисс Гевишам. Я выехал первым утренним дилижансом задолго до разсвета; мы отъехали уже довольно далеко от Лондона, когда робко и неуверенно к нам подкрался дрожащий и слезливый день, кутаясь, точно нищий, в клочья облаков и разорванную пелену тумана. Когда мы подъехали к "Голубому Вепрю" под мелким дождем, преследовавшим нас всю дорогу, как бы вы думали, кто был тот джентльмен, который с зубочисткой в руках вышел на крыльцо гостиницы посмотреть на приехавший дилижанс? Не кто иной, как Бентли Дремль! Он сделал вид, будто не заметил меня, я сделал вид, будто не заметил его; и с его и с моей стороны притворство вышло в высшей степени неудачно, тем более, что мы оба вошли в общую залу гостиницы, где он только что кончил завтракать и куда я приказал подать мне чаю.

Видеть его здесь для меня было пыткой, так как я догадался, зачем он приехал в этот город. Сидя за своим столом в ожидании завтрака, я притворился, будто читаю старую засаленную газету, в которой невозможно было разобрать внутренних известий под внешним слоем пятен от кофе, пикулей, соусов, подливок, топленого масла и вина, придававших газетному листу такой вид, точно у него была сильная корь.

Итак, я глядел в газету, а Дремль грелся у камина. Вдруг мне почему-то стало казаться страшно обидным, что он один завладел теплом огня. Решившись отстоять свои права, я встал с места, подошел к камину, протянул руку за кочергой, чтобы поправить огонь, причем чуть не задел ног Дремля, но все-таки продолжал представляться, будто его не узнаю.

-- Вы не хотите со мной здороваться? - буркнул Дремль.

-- А! это вы, - пробормотал я, не выпуская из рук кочерги. - Здравствуйте. А я-то удивляюсь, кто загораживает мне огонь.

С этими словами я принялся неистово мешать в камине; окончив эту операцию, я стал рядом с Дремлем на ковре, спиной к огню, в самой воинственной позе.

-- Вы только что приехали? - спросил Дремль, слегка отодвигая меня плечом.

-- Да, - отвечал я, в свою очередь легонько отодвигая его плечом.

-- Ну, сторонка: одно свинство, - проговорил Дремль. - Кажется, вы отсюда родом?

-- Мне говорили, что она очень похожа на ваш Шропшир, - отвечал я.

-- Ни малейшого сходства! - возразил Дремль.

Он помолчал, посмотрел на свои сапоги, я посмотрел на мои, потом он обозрел мои сапоги, а я его.

-- Да, порядком уже успел соскучиться, - отвечал он, представляясь, будто зевает. Я видел, что он со своей стороны принял точно такое же решение и намерен грудью отстаивать свою позицию.

-- Вы долго здесь пробудете?

-- Право не знаю. А вы долго здесь пробудете?

-- Право, не знаю.

Вся -кровь во мне клокотала; я чувствовал, что если мистер Дремль обнаружить поползновение отодвинуть меня хоть на волос в сторону, я выброшу его из окна, и вместе с тем я сознавал, что если я выскажу подобное же намерение, мистер Дремль вышвырнет меня за дверь.

Он принялся что-то насвистывать, я тоже начал насвистывать.

-- Здесь, кажется, много болот? - сказал наконец Дремль.

-- Ну, что же далее?

Дремль взглянул на меня, потом на мои сапоги, издал какое-то веселое восклицание и захохотал.

-- Вам весело, мистер Дремль?

-- Нет, не особенно, - отвечал он. - Сейчас я еду кататься верхом. Хочу, ради забавы, осмотреть эти болота. Мне говорили, что в окрестности есть любопытные деревеньки, любопытные кабачки и кузницы... и все такое. Человек!

-- Сэр?

-- Готова моя лошадь?

-- У крыльца, сэр.

-- Слушайте хорошенько: леди не поедет сегодня верхом, погода не хороша.

-- Слушаю, сэр.

-- К обеду меня не ждать, я обедаю у леди.

-- Слушаю, сэр.

Дремль взглянул на меня. Его толстая физиономия сияла таким наглым торжеством, что меня кольнуло в самое сердце. Я был так взбешень, что готов был схватить его на руки и бросить в горящее пламя, как в сказке разбойник бросил бабу-ягу.

руки, ни на волос не подаваясь с места. Сквозь туманную сетку измороси видна была лошадь, ожидавшая у подъезда; мой завтрак стынул на столе; лакей, убравший завтрак Дремля, не раз напоминал мне, что кушать подано; я только кивал головою ему в ответ, и ни Дремль, ни я не трогались с места.

-- Были вы после того в клубе? - спросил Дремль.

-- Нет, "дрозды" мне смертельно надоели в последний раз, как я там был.

-- Это в тот раз, когда между нами вышла маленькая размолвка?

-- Да, - отрывисто отвечал я.

-- Молите Бога, что вы тогда дешево отделались, - насмешливо произнес Дремль. - Напрасно вы тогда вышли из себя.

-- Не вам давать мне советы, мистер Дремль. Когда я выхожу из себя (хотя, прошу вас заметить, я не признаю, что тогда вышел из себя) - я не бросаю стаканов в головы людям.

-- А я бросаю, - сказал Дремль.

Взглянув на него с едва сдерживаемым бешенством, я проговорил:

-- Мистер Дремль, я не искал этого разговора и не нахожу его приятным.

-- Очень может быть, - произнес он надменно; - но мне-то решительно все равно, каким вы его находите.

-- Поэтому, - продолжал я, - позвольте предложить на будущее время прервать нам всякия отношения.

-- Я сам того же мнения, - отвечал Дремль, - и сам бы вам это предложил, вернее, сделал бы без всяких предложений. Но вы, кажется, теряете терпение? право, не советую, вы и так уже много потеряли.

-- Сэр! Что вы хотите этим сказать?

-- Эй, человек! - закричал Дремль вместо всякого ответа.

Слуга явился.

-- Слушайте! Поняли ли вы, что молодая леди не поедет сегодня кататься со мною верхом, и что я обедаю у молодой леди?

-- Понял, сэр.

Слуга ощупал рукой остывающий чайник, бросил на меня жалобный взгляд и удалился.

Дремль вынул из кармана сигару, стараясь не шевелить тем плечом, которое прилегало к моему, откусил её кончик, но медлил закурить и не обнаруживал ни малейшого желания тронуться с места. Я задыхался от негодования, вся кровь во мне кипела, я чувствовал, что еще слово, - и будет произнесено имя Эстеллы, и что, если он его назовет, я не выдержу. Поэтому я упорно смотрел в стену, как будто в комнате никого не было, и принуждал себя молчать.

и немедленно устремились к огню; волей-неволей мы принуждены были уступить им свои места.

Я видел из окна, как Дремль, уцепившись за гриву лошади, полез на седло со своей обычной неуклюжестью, как он выехал со двора, переваливаясь с боку на бок, раскачиваясь во все стороны. Я думал, что он уже далеко, когда он опять появился у крыльца, спрашивая огня для своей сигары, которую так и забыл закурить. Какой-то человек в платье цвета пыли подал ему. что требовалось.

Я не мог сказать, откуда взялся этот человек: вышел ли он со двора гостиницы, проходил ли он мимо по улице, или появился еще откуда-нибудь, но, когда Дремль наклонился к нему с седла, чтобы закурить сигару, и со смехом кивнул на окна той комнаты, где я находился, мне показалось, что стоявший ко мне спиною человек напоминает Орлика своими растрепанными волосами и подергиванием плеч.

В ту минуту я был слишком разстроен и озабочен, чтобы это сходство могло привлечь мое внимание: я так и не удостоверился, действительно ли это Орлик. К завтраку я не притронулся, - после разговора с Дремлем у меня пропал всякий аппетит, - смыл только с лица и рук дорожную пыль и грязь и отправился в знакомый старый дом, которого лучше бы мне никогда не знать, куда моей ноге лучше бы никогда не ступать.