Большие ожидания.
Глава XLVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XLVI. (старая орфография)

Глава XLVI.

Был уже девятый час, когда я вступил в пропитанную запахом опилок, щепы и стружек атмосферу, окружающую раскинувшиеся по берегу Темзы судостроительные заводы и мастерския, изготовляющия мачты, блоки, весла и прочия корабельные снасти. Вся часть берега ниже мостов была для меня страной неизвестной и, углубившись в нее, я убедился, что место, которое я искал, вовсе не там, где я предполагал, и что мне не легко будет его найти. Мне был дан адрес: Мельничная Запруда у Заштатного бассейна, а дорогу к Заштатному бассейну мне должен был указать Упраздненный канатный завод.

Чего только я ни насмотрелся во время своих странствий по этому околотку! Суда со всякими повреждениями, чинившияся в сухих доках; старые корабельные кузовы, обреченные на слом; ил, тина и всякие грязные отбросы - следы недавняго прилива; безчисленные верфи, мастерския, посвященные или созданию новых, или разрушению старых кораблей; ржавые якоря, продолжающие безсмысленно впиваться в землю, хотя их служба давно кончена; целые горы боченков и строевого леса, великое множество канатных заводов... но, увы! ни один не оказывался Упраздненным канатным заводом, которого я искал.

Несколько раз я чуть были не попадал на место моего назначения и столько же раз от него удалялся; наконец, случайно повернув за угол, я нежданно негаданно очутился на Мельничной Запруде. Воздух здесь был сравнительно с окружающий местностью довольно свежий, ветер с реки свободно сюда проникал, были тут два или три дерева, был и ветхий остов ветряной мельницы и старый канатный завод, - при свете луны я отчетливо различил узкое длинное строение с тянущимся вдоль его рядом деревянных станков, похожих на дряхлые грабли, растерявшия от старости все свои зубы.

Из немногочисленных, весьма оригинальных зданий, расположенных на Мельничной Запруде, я наметил один трехэтажный домик с деревянным фасадом и полукруглыми окнами. Посмотрев на дощечку у дверей, я прочел на ней: "Мистрис Вимпль", - как раз то, что мне было нужно. На мой стук вышла полная старушка очень приятной наружности, вслед за нею появился Герберт; он молча ввел меня в гостиную и плотно запер дверь.

Страшно мне было видеть столь знакомого мне человека среди совершенно незнакомой обстановки, в незнакомой комнате, где он хозяйничал, как у себя дома. Я смотрел на него с таким же удивлением, как и на угловой шкапчик с китайским фарфором, на украшавшия камин раковины, на раскрашенные гравюры, изображавшия смерть капитана Кука, спуск корабля, Его Величество Георга III в парадном парике, лосинах и сапогах с отворотами, прогуливающагося по Виндзорской террасе.

-- Все обстоит благополучно, Гендель, он всем доволен, но горит нетерпением тебя видеть. Моя милая девочка теперь у отца наверху, дождемся ее здесь, я тебя с ней познакомлю и тогда уже отправимся к нему. Это шумит её отец.

Я услышал страшное ворчанье, исходящее из комнаты второго этажа, расположенной над гостиной, и вероятно на моем лице изобразилось удивление.

-- Это её отец. Должно быть, он горький пьяница, - продолжал Герберт улыбаясь, - впрочем, я никогда его не видал. Слышишь запах рома? Он с ним не разстается.

-- С ромом?

-- Да. И ты можешь себе представить, как успокоительно действует ром на его подагру. И представь, он еще требует, чтобы вся провизия хранилась у него в комнате, и сам ее выдает; он держит ее на полках, прибитых над кроватью, и отвешивает собственноручно все припасы. Его комната должна быть похожа на бакалейную лавку.

Пока Герберт говорил, ворчанье перешло в страшный рев, потом стихло.

-- И может ли быть иначе? - сказал Герберт в виде пояснения к этим диким звукам, - когда он сам хочет резать сыр. Можно ли ожидать, чтобы человек с подагрою в правой руке, да и во всем теле, мог резать двойной глочестерский сыр и не обрезаться?

Должно быть, он очень сильно обрезался, потому что с верху опять раздался яростный вопль.

-- Провис просто находка для мистрис Вимиль, продолжал Герберт, - трудно, конечно, найти жильцов, которые согласились бы выносить такой шум. Курьезный домик, Гендель, не правда ли?

Правда, курьезный, но вместе с тем чистоты изумительной. В ответ на такое мое замечание Герберт сказал:

-- Мистрис Вимпль лучшая из хозяек. Право не знаю, что делала бы Клара без нея, она ей вторая мать, - у Клары родной матери нет, родных ни души, один только старый кащей.

-- Кто, Герберт?

-- Это я так зову её отца, его фамилия Барлей. Но какое счастье для сына моего отца и моей матери любить девушку, у которой нет ни дедушек, ни бабушек, ни дядек, ни теток, которая никому - ни себе, ни другим не будет надоедать своей родней!

Герберт раньше мне рассказывал, а теперь повторил, что он впервые познакомился с Кларой Барлей, когда она заканчивала свое образование в одном пансионе в Гаммерсмите. Когда она была взята домой ухаживать за отцом, они сделали мистрис Вимпль поверенной своей любви; эта добрейшая женщина с материнским участием приняла влюбленных под свое покровительство и свято сохранила их тайну; со старым Барлей, понятно, не могло быть и речи о каких бы то ни было нежных чувствах, так как его пониманию недоступно было все, что выходило за область провиантских запасов, рома и подагры.

Герберт вполголоса сообщал мне эти подробности, старый Барлей сотрясал своим зычным ревом потолочные балки, как вдруг дверь отворилась, и хорошенькая черноглазая стройная девушка лет двадцати появилась на пороге, с корзинкой в руках. Герберт нежно освободил ее от этой ноши и, зардевшись как маков цвет, представил мне свою Клару, Девушка действительно была очаровательна, ее можно было принять за фею, которую жестокий людоед, старый Барлей, держит в плену и заставляет себе служить.

-- Взгляни-ка сюда, - сказал Герберт, после того как мы с Кларой успели обменяться первыми приветствиями, показывая мне её корзину с сострадательной и нежной улыбкой. - Посмотри, какой ужин отпускается бедной Кларе каждый вечер: вот её порция хлеба, тоненький ломтик сыра и рюмка рому, - ее всегда выпиваю я. А вот завтрак для мистера Барлея на завтрашнее утро, тут все готово, только изжарить: две бараньи котлеты, три картофелины, горсточка лущеного гороху, немножко муки, два унца масла, щепотка соли и целая куча черного перцу, - из всего этого стряпается блюдо, которое подается ему таким горячим, чтобы жгло губы. Отличное кушанье для подагрика, как тебе кажется?

Сколько безыскусственной прелести было в этой молодой девушке, когда она покорно смотрела на все эти снеди, которые вытаскивал из корзинки Герберт! Что-то до того доверчивое, любящее, невинное и скромное было в ней, когда она позволила ему обнять себя; она была так мила, так нежна, так нуждалась в покровительстве здесь, на этой Мельничной Запруде у Заштатного бассейна, за Упраздненным канатным заводом, со стариком Барлей, рычащим наверху, что ни за какие сокровища, лежавшия в бумажнике, который я раскрывал, не согласился бы я разстроить её помолвку с Гербертом.

Пока я любовался ею, наверху ворчанье опять сменилось яростным ревом, и вслед за тем послышался громкий стук в потолок, точно какой-нибудь великан-инвалид попытался пробить его деревянной ногою, чтобы свалиться нам на голову. Услышав этот стук, Клара сказала: "Милый, папа зовет меня", и поспешно убежала.

-- Право не знаю. Пить, что ли?

-- Ты угадал! - вскричал Герберт с таким восторгом, словно я разгадал удивительно трудную загадку. - Он держит возле себя на столе в маленьком боченке готовый грог. Погоди минутку, и ты услышишь, как Клара его приподнимает, чтобы ему легче было пить. Начинается! (Опять послышался рев, закончившийся длинной трелью.) Теперь он пьет.. (Наверху все смолкло.) Теперь опять ложится. (Вновь послышалось наверху сердитое рыканье.)

Ескоре опять появилась Клара, и Герберт повел меня наверх. Проходя мимо дверей старого Барлея, я слышал хриплое бормотанье, то стихавшее, то усиливавшееся, подобно вою ветра, варьировавшее на разные лады следующий припев (передавая его я заменю добрыми пожеланиями выражения совершенно противоположного характера): "Гей, дай вам, Господи, всяких благ, вот старый Биль Барлей. Да, старый Биль Барлей, давай вам, Господи, всяких благ. Лежит он пластом, как старая камбала. Да, это старой Биль Барлей. Эй, да благословит вас Бог".

Герберт рассказал мне, что невидимый Барлей развлекает себя таким образом целые дни и ночи. В ясную погоду, он обыкновенно в то же время смотрел одним глазом в подзорную трубу, которая была приделана к его постели, чтобы он мог удобнее обозревать реку. Провиса я нашел в светлой квартирке верхняго этажа; тут комнат было всего две, но оне были поразительно чисты, воздуху было много, мистера Барлея не было так слышно, как внизу. Провис не выказывал ни малейшого страха, повидимому, нисколько не был встревожен, но мне показалось, что он стал как-то мягче; тогда я не мог точно определить, в чем именно это выразилось, и позже никогда не в состоянии был объяснить этой перемены, но она мне тогда же сразу бросилась в глаза.

День, проведенный в полном спокойствии, дал мне возможность обдумать положение вещей и, по зрелом размышлении, я решил ничего не говорить ему про Комписона. Судя по тому, что я знал, его ненависть к Комписону была так велика, что он мог на свою погибель броситься его розыскивать и сводить с ним счеты. Поэтому, когда мы втроем уселись у камелька, я прежде всего поставил вопрос: полагается ли он на заключения Веммика и доверяет ли полученным от него сведениям?

-- О, милый мальчик, Джаггерс мастак, а он у Джаггерса, - отвечал Провис, глубокомысленно кивая головой.

-- В таком случае я передам вам, какой разговор был у меня с Веммиком, какое предостережение я от него получил и что он мне советовал.

Я аккуратнейшим образом пересказал ему все, что дошло до моего ведома, за изъятием одного того пункта, о котором выше было говорено. Я рассказал ему, что Веммик слышал в Ньюгете (не знаю уж - от тюремщиков или от заключенных) про подозрения, возникшия на его счет, про присмотр, учрежденный за моей квартирой, и что поэтому Веммик советовал ему скрыться на время куда-нибудь подальше и не сообщаться со мною. В заключение я передал, что думает Веммик насчет его отъезда за-границу, и прибавил, что, когда он поедет, я, разумеется, поеду вместе с ним или последую за ним спустя некоторое время, смотря по тому, что будет для него безопаснее по мнению Веммика.

Я не поднимал вопроса, что будет после того, как мы очутимся вне Англии, но я сам не имел еще об этом ясного представления; теперь, когда я видел происшедшую в нем перемену, когда он из-за меня подвергался смертельной опасности, я далеко_ не был уверен, что у меня хватит духу покинуть его.

знаешь сегодня, что будет завтра, с моей стороны будет просто смешно, чтобы не сказать хуже.

Провис и тут согласился со мною и вообще выказал себя на этот раз очень благоразумным. Он сознавал, что его возвращение в Англию было, конечно, рискованным шагом, и, понятно, он не сделает ничего такого, ^что могло бы окончательно погубить его дело, но нисколько за себя не боится, имея таких хороших помощников.

Тут Герберт, в раздумьи глядевший на огонь, высказал внушенную ему советом Веммика мысль, которую, по его мнению, нам не мешало как можно скорее привести в исполнение.

-- Мы с тобой, Гендель, хорошие гребцы и могли бы, когда наступит надлежащее время, отвезти его сами вниз по течению; тогда не понадобится нанимать ни лодки, ни лодочников, и одним шансом больше спастись от преследования, а тут не следует пренебрегать ни одним шансом. Мне кажется, всего лучше было бы теперь же приобрести собственную шлюпку, поставить ее у темпльской пристани и почаще кататься на ней вверх и вниз по реке. Если бы ты завел такую привычку, твои речные прогулки перестали бы обращать на себя внимание: если тебя увидят двадцать или пятьдесят раз, то не найдут ничего особенного в том, что ты выедешь в двадцать первый или пятьдесят первый раз.

Мне понравился этот план, а Провис был от него в восторге. Было решено немедленно привести его в в исполнение. Сначала мы с Гербертом твердо стояли на том, что Провис не должен признавать нас, когда мы будем проезжать мимо Мельничной Запруды, но потом решили, что он будет спускать штору на восточном окне, когда нас увидит,

-- Не хотелось бы мне оставлять вас здесь одного, хоть я и уверен, что здесь вы в большей безопасности, чем возле меня, - сказал я Провису. - Прощайте.

-- Милый мальчик, - проговорил он, крепко стискивая мне руки, - неизвестно, когда мы увидимся опять, и не люблю я слово - прощайте, скажи лучше: добрый вечер.

-- Добрый вечер! Герберт аккуратно будет сообщать нам известия друг о друге, а когда наступить время, я буду готов, будьте уверены. Добрый вечер, добрый вечер!

Мы решили, что лучше ему не провожать нас по лестнице, я разстался с ним на площадке, перед дверью его комнаты. Бросив последний взгляд на него, когда он сверху, нагнувшись над перилами лестницы, освещал нам путь, я вспомнил тот вечер, когда он ко мне явился; тогда наши положения были совершенно обратные: я стоял наверху лестницы, он глядел на меня снизу. Как далек был я в тот вечер от мысли, что когда-нибудь при разлуке с ним у меня будет так мучительно сжиматься сердце, как это было теперь!

именем он ввел в этот дом Провиса; он отвечал, что жилец верхняго этажа зовется мистер Кэмпбель, и здесь про него известно только, что его поручили Герберту, что Герберт принимает в нем большое участие, желает, чтобы за ним был хороший уход и чтобы он вел уединенную жизнь. Поэтому, сойдя в гостиную, где сидели за работой мистрис Вимпль и Клара, я и не заикнулся о том участии, какое сам принимал в мистере Кэмпбеле.

Простившись с очаровательной черноглазой девушкой и с милой старушкой, сердце которой годы не изсушили и не вытравили из него сочувствия истинной любви, я почувствовал, что Упраздненный канатный завод принял в моих глазах совершенно иной вид. Пусть старый Барлей был стар, как мир, и ругался, как полк солдат, зато Заштатный бассейн был через край переполнен юностью, надеждой, любовью.

Отсюда моя мысль невольно перешла к Эстелле; мне вспомнилось, как мы с нею разстались, и и уныло побрел домой.

В Темпле царствовало полное спокойствие. В окнах квартиры, где недавно обитал Провис, было темно и тихо, во всем Гарден-Корте мне не встретилось ни души: я два или три раза прошелся мимо фонтана, прежде чем взойти к себе на лестницу, и убедился, что кроме меня на дворе никого не было.

Герберт донес мне то же самое, когда вернулся домой и пришел в мою спальню, - я был так утомлен телесно и душевно, что, вернувшись домой, немедленно лег в постель. Но Герберт этим не удовольствовался: так как ночь была лунная, он выглянул из окна и тщательно осмотрел улицу; по его словам перед нашим домом было так же пусто, как бывает на церковной паперти в эту пору.

на ней ежедневные прогулки, иногда один, иногда вдвоем с Гербертом, как бы для упражнения в гребле. Часто я выезжал кататься в холод, дождь, слякоть, и вскоре к этому так привыкли, что мои катанья перестали привлекать внимание.

Вначале я держался около Блакфрайерского моста, но, по мере того, как изменялись часы прилива, стал спускаться все ближе и ближе к Лондонскому. В те времена еще цел был старый Лондонский мост, и при известной высоте прилива под его арками образовалось очень сильное течение и даже водовороты, вследствие чего это место пользовалось худой славой. Но я присмотрелся к приемам лодочников и научился ловко избегать опасных мест. Пройдя мост и лавируя между судами, я спускался по Темзе до самого Эрита.

В первый раз мимо Мельничной Запруды я проехал вдвоем с Гербертом и видел, как штора на восточном окне опустилась два раза: когда мы плыли вниз по течению и когда возвращались обратно. Герберт посещал жилище мистрис Вимиль не менее трех раз в неделю и ни разу не принес мне известий, внушающих какие бы то ни было опасения, но тем не " менее я не мог отделаться от мысли, что за мною следят. Уж если такая мысль закралась в человека - ее ничем не выкуришь. Трудно было бы пересчитать всех тех ни в чем неповинных людей, которых я подозревал в шпионстве за мною. Я вечно дрожал от страха за участь безразсудного человека, скрывавшагося у Заштатного бассейна.

Герберт говорил мне как-то, что ему доставляет удовольствие стоять вечером в час отлива у наших окон и смотреть на реку, так как в такия минуты он думает о том, что убегающия волны вместе со всеми лодками и кораблями несутся к Кларе. Я же, глядя на реку, со страхом думал, что эти волны несутся к Мегвичу, и в каждой черной точке на поверхности вод мне мерещились его преследователи, которые тайком подкрадываются к нему в тиши ночной, чтобы вернее его поймать.