Большие ожидания.
Глава XLVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XLVII. (старая орфография)

Глава XLVII.

Несколько недель прошло без всякой перемены. Мы ждали вестей от Веммика, но он не подавал признаков жизни. Если б я никогда не видал его вне пределов Литль-Бритена, если бы я не имел чести быть принятым на короткой ноге в его замке, я мог бы в нем усомниться, но зная его так, как я его знал, я ни на одну минуту в нем не сомневался.

Мои денежные дела постепенно принимали очень печальный вид, кредиторы начали меня сильно теснить, частенько в кармане у меня не бывало ни гроша, и я добывал деньги продажею разных ценных вещей, без которых легко мог обойтись. Но несмотря ни на что, я твердо держался того мнения что с моей стороны было бы низостью брать деньги от моего покровителя при настоящем положении вещей, когда мои чувства к нему были так смутны, когда мои планы на будущее были так неясны. Поэтому я отослал к нему через Герберта бумажник, - которого так и не раскрывал, - чтобы он хранил его у себя. Исполнив это, я почувствовал удовлетворение, не знаю - истинное или ложное, от сознания, что не пользовался его великодушием с тех самых пор, как он мне открылся.

По мере того как проходило время, в мою душу закрадывалось тяжелое предчувствие, что свадьба Эстеллы уже совершилась. Хоть это было даже не предчувствие, а почти уверенность, но я так боялся получить подтверждение, что избегал заглядывать в газеты и просил Герберта, которому я сообщил все, что произошло между нами в наше последнее свидание, никогда не говорить со мною об Эстелле. Зачем я так крепко держался за обрывок моих радужных надежд, развеянных и унесенных ветром? Да разве я знаю! А зачем вы сами, читатель, совершали такую же непоследовательность в прошлом году, в прошедшем месяце, на прошлой неделе?

Я жил теперь среди постоянных тревог и мучений; главная моя забота, вершина всех моих несчастий ни на минуту не разставалась со мною, не исчезла у меня из виду, как высочайшая гора среди горной цепи. Однако новых причин для опасений до сих пор не возникало. Хотя я нередко вскакивал в ужасе с постели, трепеща от страха, что Провис открыт, хотя по вечерам, когда Герберт возвращался оттуда, и я прислушивался испуганно к его шагам, стараясь по звуку этих шагов угадать, не спешит ли он ко мне с худыми вестями, однако, на нашем горизонте пока не появлялось новых туч, и жизнь наша текла обычным порядком. Осужденный на полное бездействие, вечно находясь в тревожном состоянии, терзаясь подозрениями, я проводил время в том, что катался на шлюпке и ждал, ждал, ждал без конца.

Часы прилива изменились наконец таким образом, что я, свободно спускаясь вниз по течению, не мог иной раз, возвращаясь назад, пробраться под арками Лондонского моста, так сильно бушевал здесь прибой. В таких случаях мне приходилось оставлять свою шлюпку на одной верфи у таможни, с тем, чтобы попозже, как вода спадет, ее привели к темпльской пристани; такия приключения сами по себе были мне даже приятны, - так как они знакомили со мной и моей лодкой разный люд, толкущийся на пристанях. Из этих маленьких приключений воспоследовали две встречи, о которых я сейчас разскажу.

Однажды, в конце февраля, я пристал к верфи у таможни уже в сумерки; в этот день я, воспользовавшись отливом, доезжал до самого Гринича и вернулся назад с приливом. Погода стояла ясная, но с закатом солнца стал надвигаться туман, и я с величайшей осторожностью должен был пробираться между судами. И едучи к Гриничу, и на обратном пути я видел условленный сигнал, - штора спускалась в окне, значит, все обстояло благополучно.

Вечер был сырой, я сильно озяб и зашел в ближайшую таверну погреться, а кстати и пообедать. Так как дома, в Темпле, мне предстояло провести весь вечер в томительном одиночестве, то я решил отправиться после обеда в театр, блого, тут по близости находился театр, где мистер Вопсль стяжал себе сомнительные лавры, - теперь этот театр давно уже не существует. Я знал, что мистеру Вопслю не удалось поднять драмы, и что он, напротив, разделял с нею её падение. Зловещия афиши гласили, что он недавно выступал в качестве верного негра, состоящого в компании с обезьяной в свите одной высокородной девицы. А Герберт однажды видел его в комической роли забияки татарина с красным, как кирпич, лицом, в увешанной погремушками шутовской шапке.

Таверна, где я обедал, была одна из тех, которые мы с Гербертом звали "географическими", так как в них скатерти всегда бывали испещрены картами полушарий от ободков пивных кружек, а налипшие на черенки ножей остатки соуса имели вид замысловатых очертаний морских берегов. (Не знаю впрочем, есть ли даже в настоящее время во владениях лорда-мэра хоть одна таверна не географическая?)

После обеда я дремал под хлебными крошками, таращил глаза на газовые рожки, жарился в горячем пару кушаньев и в таких занятиях коекак протянул время, остававшееся до театра.

На сцене я увидел состоящого на королевской службе добродетельного боцмана, человека во всех отношениях безукоризненного, если б только надетые на нем панталоны были ему. впору, а то они были кое-где слишком узки, кое-где через чур широки. Этот боцман нахлобучивал шляпы на глаза всем маленьким людям, хотя он был великодушен и храбр; этот боцман не хотел слышать об уплате податей и налогов, хотя был большой патриот, носил с собою повсюду мешок денег, смахивавший на круглый пуддинг, завязанный в салфетку, и, располагая таким богатством, справил свадьбу с девицей, закутанной в простыню. При сей оказии на взморье высыпало все население Портсмута (в числе девяти человек, по последней ревизии); все хлопали в ладоши, пожимали друг другу руки и пели: "Наливайте, выпивайте!" Однако какой-то растрепанный кочегар, сердце которого, по утверждению боцмана, было чернее его лица, не захотел ни наливать, ни выпивать и предложил своим двум товарищам перевернуть весь свет вверх дном. Эта задача была ими выполнена с большим успехом (семья кочегара пользовалась, повидимому, большим политическим влиянием), так что понадобился почти целый вечер, чтобы привести свет в порядок. И то только это удалось при содействии некоего маленького коммерсанта в белой шляпе, черных штиблетах и с красным носом. Этот юркий коммерсант с рашпером в руках залез в футляр стенных часов, подслушал все, что ему было нужно, вышел, - и ну колотить рашпером всех, кого не мог убедить словами. Тут появился в звезде и в подвязке мистер Вопсль (о котором раньше никто и не слыхал) в качестве полномочного посланника Адмиралтейства, и объявил, что все кочегары тотчас должны отправляться в тюрьму, а боцману жалуется Английский флаг, как слабая награда за услуги, оказанные им государству. Растроганный в первый раз в жизни, боцман почтительно отер глаза жалованным флагом, гаркнул ура и, величая мистера Вопсля "вашей честью", просил у него позволения пожать ему руку. Мистер Вопсль милостиво снизошел на эту почтительную просьбу; вслед за тем его спровадили в пыльный угол, все остальные действующия лица начали выплясывать джигу, а мистер Вопсль, обозревая недовольным оком из своего угла публику, узнал меня.

В следующей сцене, - это была свежая новинка, комическая Рождественская пантомима, - я сначала, к большому моему огорчению, узнал мистера Вопсля в циклопе, одетом в красное шерстяное трико, с огромной образиной, сиявшей фосфорическим светом, и с красной бахромой вместо волос, который ковал молнии в подземелье и страшно трусил своего хозяина, великана с сильным голосом, явившагося домой к обеду. Но вскоре мистер Вопсль показался в более выгодном образе, когда Гению, покровителю двух влюбленных, понадобилась помощь добродетельного волшебника против безчеловечного родителя, невежественного фермера, который строил всякия козни против избранника сердца своей дочери и даже нарочно упал на него из окна, когда тот спрятался в мешок с мукой. Добродетельный волшебник, довольно неловко выскочивший из под земли в остроконечной шапке, с черной магией в одном томе под мышкой (повидимому, его путешествие от антиподов на поверхность земли совершилось при очень тяжелых условиях), оказался мистером Вопслем.

Роль, выпавшая на земле на долю благодетельного волшебника, состояла главным образом в том, что перед ним декламировали, пели, танцовали, кричали, жгли разноцветные фейерверки; поэтому у него было много свободного времени, и к немалому своему удивлению я заметил, что все это время он посвятил созерцанию моей особы и с каким-то растерянным, недоумевающим выражением упорно смотрела в мою сторону. Мне показалось очень странным, что он так меня разглядывает; у него был такой вид, будто он ломает себе голову над какой-то трудной задачей, перебирает в уме разные решения и не знает, на каком остановиться; сколько ни думал, я не мог понять, что сей сон значит.

Этот странный эпизод продолжал меня занимать и тогда, когда мистер Вопсль исчез со сцены, вознесшись на облака в огромном часовом футляре. Я думал о нем и тогда, когда час спустя выходил из театра и в дверях встретил поджидающого меня мистера Вопсля.

-- Здравствуйте, я видел, что вы со сцены меня заметили, - сказал я, пожимая ему руку и вместе с ним выходя на улицу.

-- Разумеется, заметил, мистер Пип, - Но кто еще был там подле вас?

-- Что вы хотите сказать?

-- Странно, непостижимо, - проговорил мистер Вопсль, с прежним растерянным видом. - Однако я готов поклясться, что это он!

Я встревожился и вторично попросил мистера Вопсля объяснить, что он хочет сказать,

-- Я не могу утверждать, что заметил бы его, если б вас там не было, но, мне кажется, и тогда бы я его заметил.

При этих таинственных словах я задрожал и невольно оглянулся вокруг, как привык оглядываться, входя к себе в Темпль.

У меня было столько оснований быть подозрительным, что я заподозрил даже этого несчастного актера; мне показалось, что он имеет намерение поймать меня врасплох и заставить проговориться. Поэтому я только посмотрел на него, но ничего не сказал и продолжал молча идти с ним рядом.

-- Смешно сказать: я ведь подумал было, что он пришел вместе с вами, мистер Пип, а потом вижу - вы и не подозреваете, что он сидит позади вас, точно призрак какой.

Опять дрожь пробежала по мне, но я твердо решился молчать несмотря ни на что, так как загадочные слова мистера Вопсля поселили во мне убеждение, что он хочет заставить меня заговорить о Провисе, хотя, разумеется, я был уверен, что Провис никак не мог быть в театре.

-- Вероятно вас удивляют мои слова, мистер Пип, - да, я вижу, вы удивлены. Но право это так странно! Пожалуй, вы не поверите тому, что я разскажу вам, - я и сам, пожалуй, бы не поверил на вашем месте.

-- Неужели? - промолвил я.

-- Право. Помните ли вы, мистер Пип, одно Рождество много лет тому назад; вы тогда были еще ребенком, я в тот день обедал у Гарджери; помните, к нему зашел отряд солдат чинить кандалы?

-- Очень хорошо помню.

За исключением последняго обстоятельства я все помнил, даже лучше? чем он воображал.

-- Помните, когда мы их нашли в канаве, они дрались не на живот, а на смерть; один из них был страшно избит, на лице у него живого места не было.

-- Как будто сейчас все это перед собою вижу.

-- Затем солдаты зажгли факелы, окружили каторжников со всех сторон и повели их, а мы пошли вслед за ними посмотреть, чем все это кончится; шли мы в темноте по болоту, свет факелов падал на лица каторжников, - на эту подробность я особенно обращаю ваше внимание, - свет факелов падал на их лица, а вокруг нас была черная ночь.

-- Ну, мистер Пип, сегодня вечером один из этих каторжников сидел сзади вас. Я видел его из-за вашего плеча.

"Надо держать ухо востро", сказал я сам себе и спросил вслух:

-- Которого же из двух вы видели?

-- Того, у которого было избитое лицо, - отвечал мистер Вопсль, ни на минуту не задумываясь. - Я готов поклясться, что видел его! Чем больше об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что видел именно его.

Нет достаточно сильных выражений для описания тревоги, овладевшей мною при этом известии, и того особенного, ни с чем не сравнимого ужаса, который я почувствовал, узнав, что Комписон стоял за мною, как призрак. Это еще больше меня поразило от того, что с тех пор, как я был предуведомлен об опасности, я впервые забыл думать о Комписоне в этот единственный миг, когда он был всего ближе ко мне. И я был так далек от всяких подозрений, что после всех моих предосторожностей был застигнут врасплох! Вышло так, как будто бы я заперся от него за сорока дверьми, а он вдруг очутился рядом со мною.

Я ни минуты не сомневался, что он был там только потому, что там был я; и хотя, повидимому, вокруг нас была тишь да гладь, и ничто не указывало на приближение опасности, но она была близка, враги не дремали.

Я спросил мистера Вопсля, в какое время этот человек вошел в зрительную залу?

какой-то связи, соединяющей этого человека со мною, относящееся к тому давнему времени, когда я жил еще в деревне. "Как он был одет?" продолжал допрашивать я. "Одет очень прилично, ничего бросающагося в глаза, кажется, все черное". "У него обезображенное лицо?" "Нет, помнится, нет". С своей стороны я тоже думал, что этого не могло быть; хотя, занятый своими мыслями, я не обращал особенного внимания на окружавшую меня публику, но если-бы в числе её был человек с каким-нибудь заметным уродством на лице, я бы невольно его заметил.

вслед затем мы разстались.

Полночь уже давно пробила, когда я добрался до Темпля; ворота были на запоре. И в ту минуту, когда я в них входил, и после, когда я шел по двору, возле меня никого не было. Вслед за мною вернулся Герберт, и мы с ним долго совещались у камина. Но что мы могли сделать? Ровно ничего. Мы решили только сообщить Веммику об открытии, сделанном мною в этот вечер, напомнить ему, что мы ждем от него сигнала.

Так как частыми посещениями замка я мог скомпрометировать Веммика, я решил написать ему; тотчас же я сел за письмо и, прежде чем лечь в постель, собственноручно отнес его в почтовый ящик; опять возле меня никого не было. Соблюдать осторожность - вот все, что мы могли сделать, - такого мнения были мы с Гербертом, - и мы в самом деле стали очень осторожны, мы сделались теперь еще более осторожны, чем прежде, если только это было возможно.

За исключением тех случаев, когда я проезжал мимо на лодке, я никогда не приближался к Заштатному бассейну, но и тогда я бросал на Мельничную Запруду такой же разсеянный взгляд, как и на все прочие предметы на берегу.