Большие ожидания.
Глава LV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава LV. (старая орфография)

Глава LV.

На следующий день Мегвич был вызван на допрос и вероятно тотчас же постановили бы приговор о предании его уголовному суду, если бы не встретилось необходимости вызвать смотрителя плавучей тюрьмы, откуда он некогда бежал, который мог засвидетельствовать, что он именно то лицо, за которое его считают. Хотя в этом никто не сомневался, но Комписон, обещавший удостоверить тождество этих двух лиц, погиб, а кроме него в Лондоне не нашлось никого, кто мог бы дать требуемое показание. Тотчас же по приезде я сделал мистеру Джаггерсу визит на его частной квартире, чтобы заручиться его содействием; но он, в интересах самого арестованного, не хотел давать никаких показаний. По его словам, это было единственным средством к спасению, потому что, как только явится свидетель, готовый подтвердить этот факт, дело решится в пять минут, и никакия земные силы тогда уже не могут остановить хода правосудия.

Я сообщил мистеру Джаггерсу свое намерение оставить Мегвича в полном неведении судьбы, постигшей его состояние.

Мистер Джаггерс очень разгневался на меня, что я дал такому богатству "выскользнуть из рук", и сказал, что теперь нужно будет подать прошение и всякими средствами попытаться воротить хоть часть имущества. Впрочем он не скрыл от меня, что хотя и бывают случаи, когда имение избавляется от конфискации, но данный случай не подходит под их категорию. Я и сам это хорошо понимал. Я не был родственником преступника, никакия признанные узы нас не связывали, он до своего ареста не закрепил своего имущества за мною каким бы то ни было юридическим актом, а теперь уж не мог этого сделать, - следовательно, я не имел никаких прав на его состояние. И потому я тогда же принял твердое решение (и впоследствии не отступил от него) не подымать неприятных и безполезных хлопот о признании меня наследником Мегвича.

Как оказалось, утонувший доносчик досконально изучил положение денежных дел Мегвича, очевидно, в надежде получить награду из конфискованного имущества. Когда, за несколько миль от места катастрофы, был найден его труп, он был до такой степени обезображен, что его узнали только по вещам, бывшим в его карманах; в числе их был запертый наглухо бумажник, в нем оказались заметки, которые еще можно было разобрать. Там между прочим записана была фамилия одного банкира из Нового Южного Валлиса, проставлены цифры положенных у него вкладов и перечислены разные земельные угодья, оцененные в очень крупную сумму. Эти же деньги, эти же земли были поименованы в списке, отданном Мегвичем мистеру Джаггерсу, - оне принадлежали ему, и он желал передать их мне, своему наследнику. Бедный! Наконец-то его невежество послужило ему на пользу: он ни минуты не сомневался, что его - наследство будет укреплено за мною мистером Джаггерсом.

В продолжение трех дней дела оставались в прежнем положении: ждали прибытия свидетеля с плавучей тюрьмы. Наконец он явился и дополнил своим показанием обвинительный акт. Мегвича предали уголовному суду, дело его было назначено на следующую сессию, до которой оставался всего один месяц.

В эту тяжелую годину моей жизни однажды вечером Герберт вернулся домой очень унылый и объявил мне:

-- Милый Гендель, кажется, я скоро должен буду с тобою разстаться.

Клерикер давно уже подготовил меня к этой неприятной новости, и она не была для меня такой неожиданностью, как думал Герберт.

-- Дела нашей фирмы требуют, чтобы я немедленно ехал в Каир, иначе мы можем понести большие убытки. Боюсь, что мне придется покинуть тебя именно в ту минуту, когда я буду тебе особенно нужен, мой бедный друг.

-- Милый Герберт, ты мне всегда нужен, я так люблю тебя, так сжился с тобою... Но теперь ты мне нужен не более, чем в другое время.

-- Ты останешься таким одиноким.

-- Мне некогда будет об этом думать. Тебе известно, что я провожу около него все время, какое разрешается посторонним быть в тюрьме, и сидел бы с ним целые дни, если бы мне это дозволили. Когда же я ухожу от него, мои мысли, опять таки, полны им.

Положение, в которое поставил себя Мегвич, было так ужасно, что нам страшно было говорить о нем в более ясных выражениях.

-- Дорогой товарищ, - начал Герберт, - в виду нашей близкой разлуки (она очень близка, и это обстоятельство да послужит мне оправданием) я решаюсь обезпокоить тебя вопросом: подумал ли ты о будущем?

-- Нет. Я боюсь думать о будущем.

-- Но надо же о нем подумать. Милый Гендель, этот вопрос слишком важен; я желал бы побеседовать с тобою о нем... если ты согласишься на просьбу друга.

-- Изволь.

-- Во вновь открываемом отделении нашей конторы, Гендель, нам нужен...

Видя, что он из деликатности не решается назвать настоящого слова, я подсказал:

-- Клерк.

-- Да, клерк. Я уверен, что впоследствии этот клерк может стать (как уже было с одним твоим знакомым) компаньоном фирмы. И так, Гендель... Будем говорить прямо, дорогой товарищ, не согласишься ли ты поступить ко мне под начало?

"И так, Гендель", произнесенных таким образом, будто за ними должна была следовать сухая деловая речь. Герберт продолжал, крепко стиснув мне руку:

-- Мы с Кларой не раз толковали об этом, и сегодня еще милая крошка со слезами на глазах просила передать тебе, что если ты согласишься поселиться у нас, когда мы заживем вместе, она все усилия приложит, чтобы сделать тебя счастливым и доказать тебе, что друг её мужа и ей друг. О, Гендель, как хорошо мы заживем!

Я от всего сердца поблагодарил, его и ее за их великодушное предложение, но прибавил, что пока не могу ничего обещать. Во-первых я был слишком озабочен, чтобы обсудить их предложение, а во-вторых... Да! меня удерживала еще одна причина, которая выяснится в конце этого скромного повествования.

-- Но если ты думаешь, Герберт, что без большого ущерба для ваших дел решение этого вопроса можно отложить на некоторое время...

-- На какое хочешь! - вскричал Герберт. - Шесть месяцев, год!

-- Нет, не на такой долгий срок, а на два-три месяца, самое большее.

Мы скрепили наш договор рукопожатием, и просиявший Герберт объявил, что у него теперь хватит храбрости сказать мне, что по всей вероятности он должен будет уехать в конце этой недели.

-- А Клара?

-- Милая крошка до конца останется преданно служить отцу, но он недолго протянет: мистрис Вимпль думает, что он уже одной ногой стоит в гробу.

-- Не желаю ему зла, но мне кажется, он не может сделать ничего лучшого, как поскорее отправиться на тот свет.

-- К сожалению, я должен с этим согласиться! - вздохнул Герберт. - А когда все будет кончено, я приеду за своей дорогой девчуркой, и мы тихо и скромно обвенчаемся в ближайшей церкви. Но самое главное, Гендель, милая крошка не знатного рода. Подумай: она никогда не заглядывала в красную книгу и не имеет никакого понятия о своем дедушке, какое счастье для сына моей матери!

В субботу на той же неделе я проводил полного радужных надежд и глубоко огорченного разлукой со мной Герберта до дилижанса, отправляющагося в один из портовых городов. На возвратном пути я зашел в кофейню написать Кларе, что Герберт уехал, посылая ей всякие нежные приветы, затем грустно побрел в свое опустелое жилище, уже не заслуживавшее имени дома, ибо у меня теперь не было дома.

На лестнице со мною столкнулся Веммик, спускавшийся вниз, после неудачного стучанья в дверь моей квартиры. Мы еще не виделись с ним наедине после злополучной попытки к бегству, и он явился ко мне с визитом, в качестве частного человека, дать некоторые объяснения по поводу происшедшей неудачи.

-- Покойный Комписон, - сказал мне Веммик, - постепенно успел выведать всю подноготную дела, ныне уже поконченного, а то, что дошло до, моего сведения, было мною услышано от его сообщников, попавших в затруднительное положение (из его сообщников всегда кто-нибудь в затруднительном положении). Я притворился, будто не слушаю, а сам навострил уши; узнав, что Комписон находится в отсутствии, я подумал, что теперь-то и следует попытаться. В настоящую минуту я убежден, что у покойника была просто такая тактика обманывать своих агентов, - он был продувная шельма. Скажите, вы не обвиняете меня, мистер Пип? Уверяю вас, я от всего сердца старался вам услужить.

-- Я в этом вполне уверен, Веммик, и искренно вас благодарю за участие и дружбу.

-- Весьма вам благодарен, премного благодарен. Да, штука скверная, - сказал Веммик, почесывая затылок. - Ей-Богу, это чуть ли не в первый раз меня так поддели. Эх, и подумать только, какое состояние погибло!

А у меня, Веммик, из головы не выходит несчастный владелец этого состояния.

-- Да, да, разумеется. Конечно, я понимаю, что вы о нем сокрушаетесь, и сам с удовольствием выложил бы пятифунтовый билет из собственного кармана, чтобы только его выпутать. Но я смотрю таким образом: покойный Комписон, предупрежденный о возвращении своего врага, так твердо решился задать ему карачун, что спасти его едва ли была возможность, - между тем движимая собственность легко могла быть спасена. Вот видите ли, какая разница между собственностью и её владельцем.

Я пригласил Веммика взобраться опять наверх и перед отправлением в Вальворт подкрепиться стаканом грога. Он охотно принял приглашение.

Еще не кончив своей более чем умеренной порции, Веммик, без всякого повода, выказав предварительно разные признаки смущения, вдруг брякнул:

-- Мистер Пип, что вы скажете, если я задумаю задать себе праздник в" будущий понедельник?

-- Скажу, что, по всей вероятности, это случится в первый раз в этом году.

-- Скажите лучше, в первый раз за эти двенадцать лет, так будет вернее - прервал меня Веммик. - Да-с, я намерен просить отпуска на понедельник. Мало того, я намерен совершить прогулку; мало того, я намерен просить вас принять участие в этой прогулке.

-- Я знаю, мистер Пип, что вы не можете свободно располагать своим временем, знаю, в каком вы теперь настроении. Но, если вы можете оказать мне эту услугу, вы сделаете мне большое одолжение. Эта прогулка не будет продолжительна и совершится очень рано, примерно сказать, у вас займет всего (включая и завтрак по пути) от восьми часов утра до полудня. Не найдете ли вы возможным пожертвовать этим временем?

Веммик столько сделал для меня в последнее время, что я не считал возможным отказать ему в такой ничтожной услуге. Я сказал, " что он может на меня разсчитывать, и это доставило ему такое удовольствие, что, глядя на него, и я повеселел. По его просьбе, я обещал зайти за ним в понедельник в половине девятого: мы на том и разстались.

Пунктуально в назначенный час в понедельник поутру я звонил у ворот замка. Дверь открыл сам Веммик, одетый, как мне показалось, более изысканно, чем в обыкновенное время, шляпа на его голове так и лоснилась. На столе были приготовлены два стакана молока с ромом и два сухаря. Престарелый родитель, должно быть, встал с петухами: из смежной комнаты я видел, что его постель пуста.

Мы выпили молоко с ромом, закусили сухарями и уже после того, как подкрепились этими возбуждающими яствами, стали собираться в дорогу. Я очень удивился, увидев, что Веммик достает удочку и закидывает себе на плечо.

-- Разве мы идем на рыбную ловлю? - спросил я.

-- Нет, - возразил Веммик, - я люблю гулять с удочкою.

Мне это показалось несколько странным, но я промолчал. Мы направились к Кембервельскому лугу и, когда были уже близко, Веммик проговорил:

-- А! тут и церковь.

В том, что на Кембервельском лугу была церковь, не было ровно ничего удивительного, и меня опять крайне изумило, когда Веммик, как бы осененный блестящей мыслью, воскликнул:

-- Зайдемте-ка туда!

Мы вошли в церковь, оставив удочки на паперти. Пока я осматривался кругом, Веммик, пошарив в карманах сюртука, вытащил оттуда нечто завернутое в бумагу.

-- А, перчатки! - воскликнул он. - Наденем-ка их!

В виду того, что перчатки оказались белыми лайковыми, а почтовый ящик Веммика раскрылся в эту минуту так широко, как никогда не раскрывался, у меня в голове мелькнуло некоторое подозрение, которое превратилось в уверенность, когда я увидел в дверях храма престарелого родителя под-руку с дамой.

-- А, мисс Скиффинс! - сказал Веммик. - А ну-ка, обвенчаемся!

Скромная дева была одета точь-в-точь так же, как обыкновенно, с тою только разницей, что её зеленые перчатки были заменены белыми; престарелый родитель был занят принесением такой же жертвы на алтарь Гименея. Однако, эта операция была для него сопряжена с такими трудностями, что Веммик счел необходимым прийти к нему на помощь: он прислонил старика к колонне, сам зашел сзади и натянул перчатки, а я в это время держал старого джентльмена за талию, чтобы он представлял более твердую опору. Посредством такого остроумного способа перчатки были надеты как нельзя лучше.

Появились священник и причетник, нас выстроили в ряд у роковых перил. Я слышал, как перед началом обряда Веммик, верный своему намерению показать вид, будто все делается невзначай, сказал сам себе, доставая что-то из жилетного кармана:

-- А, вот и кольцо!

Я исполнял обязанность женихова шафера, маленькая хромая привратница в детском чепчике фигурировала в качестве задушевной подруги мисс Скиффинс. Вести невесту к алтарю и передать ее жениху должен был престарелый родитель. При исполнении сей обязанности он нечаянно выказал себя перед священником в самом невыгодном свете; случилось это таким образом. Когда священник спросил: "Кто отдает сию женщину в замужество сему человеку?", пожилой джентльмен, не подозревая, до какого места дошла служба, преспокойно созерцал изображение десяти заповедей. Священник снова повторил: "Кто отдает сию женщину в замужество сему человеку?". Старый джентльмен попрежнему пребывал в состоянии блаженного неведения; наконец жених ему крикнул: "Ну же, престарелый родитель, ты ведь знаешь. Скажи, кто ее отдает". Тут старик, вместо того чтобы сказать, что ему следовало, проворно ответил: "Все ладно, Джон, все ладно, мой милый". За этим возгласом наступила такая зловещая пауза, что одно мгновение я сомневался, не откажется ли священник продолжать обряд.

чем муж, спрятала белые перчатки в карман и опять надела зеленые.

-- Ну, мистер Пип, - сказал мне Веммик по выходе из церкви, торжественно взбрасывая удочку на плечо, - позвольте вас спросить, придет ли кому в голову, что мы возвращаемся с венчанья?

Завтрак был заказан в хорошенькой веселенькой таверне, стоявшей на холме, в разстоянии не более мили от церкви. В отведенной нам комнате имелся бильярд, на случай если бы мы вздумали развлечься игрой покле торжественной церемонии. Мистрис Веммик больше не отводила руки Веммика, обвивавшей её стан; приятно было видеть, как она, сидя у стены на стуле с высокой спинкой, точно виолончель в футляре, подобно этому мелодичному инструменту, позволяла обнимать себя.

Завтрак удался на славу; если случалось кому-нибудь из нас отказываться от какого-нибудь кушанья, Веммик говорил: "Не бойтесь, за все уже заплачено вперед". Я пил за здоровье новобрачных, пил за здоровье престарелого родителя, за Вальвортский замок, на прощание поцеловал невесту, словом, как только мог, старался быть приятным.

шепотом, отзывая меня в сторону, - прошу вас заметить: это все Вальвортския чувства.

-- Понимаю, - о них не следует говорить в Литль-Бритене.

Веммик кивнул головой.

-- После того случая, как вы тогда проговорились, я не хотел бы, чтобы мистер Джаггерс узнал о том, что произошло сегодня; а то он, чего доброго, подумает, не начинается ли у меня размягчение мозга, или что-нибудь подобное.