Бэрнаби Родж.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава II. (старая орфография)

II.

-- Странная история! - сказал человек, подавший церковнослужителю повод к рассказу. - Еще удивительнее будет, если исполнится ваше пророчество. Ну, что же? И все тут?

Такой неожиданный ответ очень оскорбил Соломона Дэйзи. Он так часто рассказывал свою историю и, по обычаю деревенских повествователей, всегда с таким множеством прикрас и прибавок, внушаемых ему время от времени различными слушателями, что, наконец, достиг некоторого рода виртуозности в этом деле, и действительно рассказывал с большим эффектом. "И все тут?" - к такому вопросу, после искусного, художественного рассказа, не привык Соломон Дэйзи.

-- И все тут! - повторил он. - Да, тут все, сэр... я думаю, этого довольно.

-- Довольно. Лошадь мою, молодой человек! Это, правда, дрянная кляча, нанятая на дрянном почтовом дворе; но она должна довезти меня сегодня ночью до Лондона.

-- Сегодня ночью? - сказал Джой.

-- Сегодня ночью, - отвечал тот, - Что же ты вытаращил на меня глаза? Право, мне кажется, в этом кабаке сходятся все лентяи и зеваки из окрестностей.

При этом ясном намеке на любопытные взгляды, которым незнакомец подвергся сначала, Джон Уиллит и друзья его с удивительною скоростью обратили опять взоры на медный котел. Не так поступил Джой. Как смельчак, он твердо выдержал гневный взгляд незнакомца и отвечал:

-- Что ж тут дерзкого, если удивляются, что вы хотите еще сегодня ночью отправиться в путь? Верно, такой невинный вопрос делали вам уже во многих гостиницах и при лучшей погоде. Я думал, вам неизвестна дорога, потому что вы, повиданному, совсем не знаете нашей стороны.

-- Неизвестна дорога! - возразил тот, еще более раздраженный.

-- Да. Ну, знаете ли вы дорогу?

-- Я? Не безпокойся, найду и без тебя, - отвечал незнакомец, презрительно махнув рукою, и отвернулся. - Хозяин, скорее счет!

Джон Упллит тотчас исполнил требование, потому что в этом отношении он был всегда проворен, исключая случаев, когда ему приходилось менять деньги и давать сдачу: тогда обыкновенно он делался гораздо осмотрительнее, удостоверялся в достоинстве каждой монеты зубами или языком, или каким-нибудь другим способом, а в сомнительных случаях подвергал монету целому ряду опытов, которые всегда оканчивались тем, что он не принимал монеты. Незнакомец плотно завернулся в плащ, чтоб сколько можно более быть защищену от дурной погоды, и отправился во двор, не сказав на прощанье ни единого слова, не сделав ни одного знака. На дворе стоял уже Джой, укрывая себя и лошадь от дождя под крышей старого навеса.

-- Лошадь почти совершенно согласна с моим мнением, - сказал Джой, поглаживая ее. - Бьюсь об заклад, что, еслиб вы остались переночевать здесь, так ей это было бы гораздо приятнее, нежели мне.

-- Она и я в продолжении этого путешествия были уже не один раз несогласны в своих мнениях, - кротко отвечал незнакомец.

-- Я подумал это прежде, нежели вы пришли сюда: бедная скотинка порядочно испытала ваши шпоры.

Незнакомец закрыл лицо воротником сюртука и не отвечал ни слова.

-- Вы стараетесь заметить мое лицо, как я вижу, и верно узнаете меня при новой встрече? - сказал он, прыгнув в седло и видя, как пристально смотрел на него молодой челоловек.

-- Тот человек, мистер, верно стоит, чтоб его заметили, кто в такую погоду отказывается от теплого ночлега и хочет ехать дальше по незнакомой дороге и на измученной лошади.

-- У вас острые глаза, да и язычек востер, как я вижу.

-- И то, и другое дар природы; но язык ржавеет иногда за недостатком в упражнении.

-- Упражняй и глаза меньше; сохрани востроту их для своей девчонки, мальчишка! - сказал незнакомец, выдернул поводья из руки Джоя, ударил его толстым концом хлыста по голове и пустился во всю прыть.

и даже гибелью.

В то время дороги, даже в двенадцати милях от Лондона, были дурные и поправлялись редко. Дорога, по которой пустился наш ездок, взрыхлена была колесами тяжелых телег, а морозы и оттепели в прошлую зиму, может быть, даже в продолжение нескольких зим совершенно ее испортили. Она была усеяна ямами и рытвинами, которые, наполнившись от последняго дождя, угрожали опасностью даже днем, потому что, попав в одну из этих рытвин, лошадь и покрепче несчастной клячи нашего путешественника упала бы непременно. Острые камни летели из под копыт её; ездок едва мог различать предметы далее головы своего буцефала или на протяжении собственной руки своей вправо и влево. Притом же, в те времена все дороги близ столицы были поприщем для грабителей, а в эту ночь преимущественно каждый из них мог упражняться в своем ремесле, не опасаясь никакой помехи. Однакож, ездок наш продолжал путь бешеным галопом, несмотря ни на грязь, ни на воду, брызгавшия вокруг него, ни на темноту ночи, ни на возможность встретиться с какими-нибудь отчаянными людьми и помешать их ночному промыслу. При каждом изгибе и повороте дороги, даже там, где всего меньше можно было ожидать или заметить их, он твердою рукою брался за узду и держался середины дороги. Так летел он, приподнявшись на стременах, наклоняясь вперед всем телом, почти касаясь шеи своего коня и как бешенный махая тяжелым хлыстом над своею головою.

При необыкновенном волнении стихий случается, что люди, отправившиеся на головоломное предприятие или побуждаемые великими, злыми или добрыми, замыслами, чувствуют тайную симпатию с раздраженною природою и приходят в соответствующее ей состояние. При буре, громе и молнии много сделано ужасных дел, и люди, которые прежде совершенно владели собою, становились вдруг добычею страстей, которых не могли более обуздывать. Демоны ярости и отчаяния состязаются тогда с духами, прокатывающимися на вихрях, повелевающими бурею, и человек, до бешенства терзаемый шумным ветром и ленящимися потоками на время становится столь же немилосердым, как и бунтующия стихии.

Волновали ли нашего путешественника мысли, которым ужасная непогода придавала еще более мятежности, или у него были только сильные причины скорее окончить свое путешествие, - как бы то ни было, он летел по дороге, более похожий на преследуемую адскими призраками тень, нежели на человека. В самом деле, он не умерял своего галопа до тех пор, пока, достигнув перекрестка, с которого одна дорога шла также и в "Майское-Дерево", не наткнулся так неожиданно на ехавшую встречу ему повозку, что при попытке свернуть в сторону почти посадил лошадь на хвост и едва не упал вместе с нею навзничь.

-- О-го! - вскричал мужской голос. - Кто там? Кто идет?

-- Друг! - отвечал путешественник.

-- Друг? - повторил голос. - Кто смеет называть себя другом, когда летит так безчеловечно, срамит дары неба в образе лошадиного мяса и не только себя, но и других подвергает опасности сломить шею?

-- У вас там, я вижу, фонарь, - сказал путешественник, слезая с лошади: - одолжите его мне на минуту. Вы, кажется, ранили мою лошадь оглоблей, или колесом.

-- Ранил! - воскликнул другой. - Не вы виноваты, что я не убил её. Да что вы о себе думаете, что скачете так по королевской столбовой дороге, а?

-- Давайте свечу, - сказал путешественник, вырывая у него из рук фонарь: - и не делайте ненужных вопросов человеку, у которого нет охоты болтать много.

-- Еслиб вы сказали мне раньше, что у вас нет охоты болтать, то и я, может быть, не имел бы охоты светить вам, - возразил голос. - Впрочем, как ранена только лошадь, а не вы, то охотно уступаю фонарь одному из вас - однакож не тому, который кусается.

Путешественник не удостоил этих слов ответом, но при свете фонаря осматривал измученную свою лошадь. В продолжение этого времени другой преспокойно сидел в своей повозке, которая была нечто в роде колясочки, с особенным вместилищем для мешка, содержавшого в себе разные инструменты, - и с большим вниманием присматривал за действия путешественника.

Сидевший в повозке был круглый, краснощекий, плотный мужчина, с двойным подбородком, и голосом, которому спокойная жизнь, веселый нрав и здоровый сон его владельца придали какую-то жирную охриплость. Он прожил уже цветущия лета жизни, но время, хоть и не оставляет без посещения ни одного из своих деток, однакож дотрогивается только слегка до тех, которые хорошо обращались с ним, делает их также стариками и старушками, но оставляет им молодое, полное жизненной силы сердце и ум. У таких людей, седые волосы только признак благословляющей руки их матери - времени, и каждая морщинка - не более, как отметка в календаре хорошо проведенной жизни.

Человек, с которым столкнулся так внезапно наш путешественник, принадлежал именно к этому классу; он был силен, здоров, бодр и весел на старости, всегда в мире с самим собою, и очевидно желал жить в мире с целым светом. Хоть он и закутался в разные сюртуки и платки (из которых один, ловко наброшенный на голову и завязанный под подбородком, удерживал треугольную шляпу и парик с тупеем в приличном состоянии), однакож он не мог скрыть своей мясистой, ленивой фигуры; даже несколько грязных следов от пальцев придавали лицу его забавно-комическое выражение, сквозь которое ярко проглядывала вся его обыкновенная веселость.

-- Лошадь вовсе не ушиблась, - сказал, наконец, путешественник, приподняв голову и фонарь в одно время.

-- Наконец-то вы догадались! - отвечал старик. - Хоть глаза мои и больше ваших видали свет и людей, однакож я не хотел бы поменяться с вами.

-- Это это значит?

-- Что значит! А вот что. Я уж минут пять назад мог бы сказать, что лошадь ваша не ранена. Подайте-ка фонарь, приятель, ступайте дальше, да потише. Доброй ночи!

Подавая фонарь, незнакомец, разумеется, осветил полное лицо говорившого. Глаза их встретились. Путешественник вдруг бросил фонарь об землю и раздавил его ногою.

-- Разве вы не видывали никогда слесаря, что так пугаетесь, как-будто встретились с мертвецом? - воскликнул старик, сидевший в повозке. - Или, - прибавил он, поспешно всунув руку в мешок и вытаскивая молоток: - или вам хочется ограбить меня? Мне знакомы тут все дороги, приятель, и когда я езжу по ним, никогда не беру с собой более пары шиллингов, несоставляющих даже и кроны, говорю вам прямо, чтоб избавить нас обоих от напрасного труда, - вы не найдете у меня ничего, кроме руки столь сильной, сколько позволяют мои лета, и этого молотка, которым я, может быть от долговременного с ним знакомства, умею владеть порядочно. Впрочем, обещаюсь, если вы подойдете слишком близко, метить не прямо в голову. - С этими словами он приготовился к обороне.

-- Я не тот, за кого вы принимаете меня, Габриель Уарден, - сказал путешественник.

-- Кто ж вы? - спросил слесарь. - Вы, кажется, знаете мое имя. Скажите мне свое.

-- Видно, для этого у вас были лучше глаза, нежели для лошади, - сказал Уарден, поспешно выходя из повозки. - Кто ж вы? Дайте-ка мне взглянуть на ваше лицо.

Но пока слесарь выходил из повозки, путешественник сел опять на лошадь и в таком положении встретил старика, который соразмерял свои движения с каждым движением безпокойной, раздражаемой натянутыми удилами лошади и упорно оставался поре незнакомца.

-- Дайте мне взглянуть на ваше лицо, говорю я!

-- Отвяжитесь! Прочь!

-- Э, полно, любезнейший! Брось эти маскарадные штуки! - сказал слесарь. - А то, пожалуй, завтра же будут говорить в клубе, как Габриель Уарден испугался чьего-то глухого голоса в потемках. Стой, дай мне взглянуть на твое лицо!

Видя, что дальнейшее сопротивление кончится только дракой, и притом с противником, которым никак нельзя было пренебрегать, незнакомец откинул воротник сюртука, наклонился и взглянул прямо на слесаря.

Может быть, никогда еще два человека более противоположные не стояли друг против друга. Красное лицо слесаря так сильно разнилось от необычайно-бледной физиономии всадника, что последний казался духом безплотным и безкровным, а темные, крупные капли, выжатые быстрою ездой на лице его, казались холодным, предсмертным потом. Физиономия старого слесаря была освещена улыбкою, как будто он ожидал найти старого знакомого. Физиономия незнакомца, исполненная сильных, разрушительных страстей, но притом подозрительная, недоверчивая, казалась физиономиею человека, стоящого на карауле; плотно-сомкнутые челюсти, стиснутые губы и более всего какое-то скрытное движение руки к боковому карману указывали. повидимому, на отчаянное намерение, ничуть не похожее на детскую игру или водевильную сцену.

Так смотрели они с минуту друг на друга.

-- Гм! - сказал старик, разсмотрев черты незнакомца: - Я вас не знаю.

-- И не хотите узнать? - спросил незнакомец, закутывая себе лицо по прежнему.

-- Оно и не должно быть хорошим, - сказал путешественник: - я хочу, чтоб люди меня избегали.

-- Ну, - сказал откровенно слесарь: - я полагаю, что ваше желание исполнится как нельзя лучше.

-- Оно должно исполниться во что бы то ни стало, - отвечал путешественник. - В доказательство же этому помните вот что: вы никогда еще не были в такой опасности лишиться жизни, как в продолжение этих немногих минут, проведенных нами вместе; за пять секунд до последняго вздоха вы будете не ближе к смерти, как были сегодня ночью.

-- Может ли это быть? - сказал упорный слесарь.

-- От чьей же руки?

-- От моей, - отвечал путешественник, пришпорил лошадь и поехал сначала легкою рысцою, разбрызгивая грязь на обе стороны, потом скорее, скорее, и звук от копыт коня его замер в отдалении. Тогда он опять начал тот же бешеный галоп, в каком налетел на повозку слесаря.

Габриель Уарден стоял на дороге с разбитым фонарем в руке, и неподвижный, окаменелый, прислушивался до тех пор, пока до слуха его не достигало уже других звуков, кроме стона ветра и шума дождя; тогда он раза два-три ударил себя в грудь, как будто для возбуждения своей энергии, и восклицания удивления полились потоком из жирных уст его:

-- Клянусь всеми чудесами, желал бы я знать кто это такой! Беглец ли из дома сумасшедших, или разбойник, головорез? Еслиб он не ускользнул так быстро, мы посмотрели бы, кто из нас в большей опасности - он или я! "Я никогда не был ближе к смерти, как нынче ночью"! Кажется, что и через двадцать лет я буду так же далек от нея, как был теперь. Я хотел бы всегда быть так близко к смерти... Удивительное хвастовство перед сильным, здоровым человеком!

"Майское-Дерево"... две мили от "Майского-Дерева", Я нарочно выбрал самую длинную дорогу от "Кроличьей-Засеки", провозившись весь день за замками и звонками, чтоб только не проехать мимо "Майского-Дерева" и не изменить слову, данному Марте, - вот твердость в слове, так уж подлинно твердость! Однакож ехать в Лондон без огня было бы опасно, а до первого дома еще четыре мили с доброю полмилью в придачу; тут всего нужнее освещение. Две мили до "Майского-Дерева"! Я сказал Марте, что не сделаю, сказал, что не сделаю - и не сделал; вот что я называю твердостию!

Последния слова - "вот что я называю твердостью" повторял он очень часто, как будто желая эту твердость в слове, которую показать намеревался, возвеличить собственною своею похвалой. Наконец Габриель Уарден повернул спокойно оглобли, решись ехать без огня в "Майское-Дерево", - единственно за тем, чтоб достать там огня в фонарь.

Но когда он подъехал к "Майскому-Дереву", когда Джой, по знакомому призыву Габриеля подскочив к лошади оставил за собою дверь растворенною, и перед Габриелем раскрылась перспектива блеска и тепла; когда веселый говор голосов, благовоние от дымящагося грога и чудный табачный запах, все это, как будто напоенное веселым светом, встретило его; когда движение теней за гардинами показало, что гости встали с своих мест, чтоб очистить тепленькое местечко (и как он хорошо знал это местечко!) для честного слесаря; когда широкий пламень, вдруг вспыхнув, свидетельствовал о добром качестве дров, которые в эту минуту, верно в честь его приезда, пустили целый залп искр; когда, кроме всех этих приманок, из отдаленной кухни послышалось тихое шипение сковород, вместе с гармоническим стуком тарелок, мисок и вкусным запахом, слышимым даже сквозь свистящий ветер, - тогда Габриель почувствовал, что вся твердость его начинает исчезать быстрее молнии. Он усиливался смотреть глазами стоика на трактир, но этот взгляд невольно превратился в нежный; он оглянулся - даже безчувственная, холодная, черная окрестность, повидимому, мрачно отвергала его и гнала в дружеския объятия гостиницы.

-- Добрый христианин, Джой, - сказал слесарь: - поступает по-христиански и с скотом своим. Я войду только на минутку.

белым песком, уютный камелек, стол, накрытый чистою скатертью, светлые оловянные кружки и другия заманчивые приготовления к хорошо-состряпанному ужину; присоедините ко всему этому, веселое общество, в котором каждый готов был услуживать ему, приглашать его к наслаждению...