Бэрнаби Родж.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава V. (старая орфография)

V.

По окончании дневной работы, слесарь отправился к раненому джентльмену, чтоб узнать о его положении. Дом, в котором он оставил его, стоял в переулке близь Соутворка, недалеко от Лондонского Моста; туда-то побежал он со всевозможною скоростью, чтоб возвратиться поскорее и лечь пораньше спать.

Вечер был бурный, погода так же дурна, как была и в прошедшую ночь. Для такого толстого мужчины было не легко удерживать в равновесии на поворотах свое тело; действительно, иногда ветер одерживал верх и отгонял его назад на несколько шагов, или принуждал, несмотря на все старания и мужество, искать защиты под воротами или в сенях, пока сила ветра не ослабевала. Повременам, как бешенные летели навстречу - то шляпа, то парик, то то и другое вместе, между тем, как изразцы, глина и подобные приятности падали с крыш веред самым его носом на мостовую и в ту же минуту разсыпались на тысячи кусков, что, разумеется, нимало не увеличивало удовольствия прогулки.

-- Скверная ночь для такого человека, как я! - сказал слесарь, стучась тихонько в дверь дома вдовы. - Я охотно сидел бы теперь в уголку у камина старика Джона, - право, клянусь честью!

-- Кто там? - спросил женский голос изнутри. После ответа Габриэля женщина поспешно отперла дверь и поклонились ему.

Этой женщине было лет сорок, может-быть, с небольшим. Она имела приветливые черты и лицо, которое некогда было красиво. На нем видны были следы печали и заботы; но эти следы, очевидно, были давнишние, и рука времени отчасти изгладили их. Кто когда-нибудь видел Бэрнеби, должен был тот час узнать в этой женщине, по сходству, мать его; но там, где его черты выражали дикость и отсутствие ума, у ней выражалось терпение, следствие продолжительной борьбы с жизнью, и спокойной решимости.

Одно в этом лице было особенно странно и неприятно. Как бы ни было оно радостно, на него никогда нельзя было смотреть без сознания о том, что оно чрезвычайно способно выражать страх. Эта черта, впрочем, была не на поверхности лица, выражалась не в отдельных чертах его; нельзя было, указав на глаза, рот, или линии щек, сказать: еслиб то, или другое, были иначе, оно имело бы то или другое выражение. А между тем, эта черта не сходила с лица, всегда неясно обнаруживавшаяся, но всегда присущая, не исчезавшая ни на минуту. Это была слабая, бледная тень какого-то взгляда, тень, которую могло произнести только мгновение величайшого и невыразимого ужаса; но как тень ни была бледна и слаба, по ней можно было угадывать, каким должен быть этот взгляд во всей его силе. Этот же самый знак виднелся и на лице её сына, только слабее запечатленный и, так сказать, без силы и значения, потому что не оживлялся умом. Представленный на картине, этот знак должен бы был рассказать целую повесть тому, кто заметит его. Знавшие историю "Майского-Дерева" и еще помнившие, чем была эта вдова перед умерщвлением её мужа и господина, - понимали выражение её физиономии как нельзя лучше. Они помнили, как случилась эта перемена в ней, и знали еще, что сын её, родившийся в тот самый день, когда совершено убийство, имел на руке кровавое пятно.

-- Бог вам в помощь, соседка! - сказал слесарь, как старинный приятель последовав за нею в небольшую комнату, где в камине горел отрадный огонь.

-- И вам также - отвечала она улыбаясь. - Доброе сердце привело вас опять сюда; вас ничто не удержит дома, если кому-нибудь из друзей нужна помощь или совет; я давно уже знаю это.

-- Тс... тс!.. - возразил слесарь, грея у огня руки и потирая их. - Вы, женщины, любите болтать; ну, что делает наш больной, соседка?

-- Он спит теперь. Под утро был он очень безпокоен и несколько часов сряду метался во все стороны. Теперь, однакож, жар прошел, а доктор говорит, что ему скоро будет легче. Раньше завтрашняго дня ему нельзя будет выйти...

-- У него были нынче гости? А?.. - спросил Габриель лукаво.

-- Да; старый мистер Честер был здесь и ушел минуты за две пред тем, как вы постучались.

-- А дам не было? - спросил Габриель.

-- Нет, но было письмо, - отвечала вдова.

-- Ну, это все-таки лучше, чем ничгео! - воскликнул слесарь. - А кто принес его?

-- Бэрнеби.

-- Бэрнеби настоящее сокровище! Он делает свое дело, тогда как мы, считая себя умниками, ничего не делаем. Надеюсь, он не ушел опять?

-- Слава Богу, он теперь уж в памяти. Вы знаете, он всю ночь не спал и был целый день на ногах; измучился, бедный... Ах, еслиб я почаще могла видеть его таким, еслиб я могла только победить в нем эту странную лень!..

-- Все придет своим чередом, - отвечал слесарь добродушно: - не надо только слишком принуждать его; в моих глазах он с каждым днем становится лучше.

Вдова покачала головою. Она знала, что слесарь говорил это не по убеждению, а только для того, чтоб потешить ее; однакож такая похвала её бедному, безумному сыну была очень ей приятна.

-- Он будет славным, дельным человеком, - продолжал слесарь: - того и смотри, что пристыдит еще нас с тобой, когда мы состаримся... А что наш другой приятель,--прибавил он, заглянув под стол и окинув глазами комнату: - самый хитрый и лукавый из всех хитрецов и лукавцев - где он?

-- В комнате Бэрнеби, - ответила вдова с усмешкой.

-- О, хитрая штука! - сказал Уарден, покачав головою. - При ночи я остерегался бы рассказывать что-нибудь, что надо держать в тайне. Нечего сказать, славная голова: я думаю, он может писать, читать и даже вести счетные книги, если только захочет... Что это? Уж не он ли стучится?

-- Нет, - возразила вдова: - это, кажется, с улицы; послушайте: да, так точно... Опять... Стучат в ставню... Кто бы мог это быть?

Во все время говорила она шопотом, чтоб не разбудить больного, который лежал в комнатке, бывшей над ними и отделявшейся весьма тонким потолком. Таким образом прохожий, стучавшийся с улицы, не мог слышать ни слова из их разговора, если бы даже и приложил ухо к ставне. Видя сквозь скважину огонь и не слыша никакого шума, он легко мог вообразить, что в доме всего один человек.

-- Какой-нибудь вор или мошенник, - сказал слесарь. - Подайте-ка свечу.

-- Нет, нет, - возразила вдова: - такие гости никогда еще не стучались у моего бедного домика. Останьтесь здесь... В случае нужды, я вас кликну... Пойду лучше одна...

-- Зачем? - спросил слесарь, отдавая неохотно свечу, которую взял было со стола.

-- Зачем?.. Затем, что... Я и сама не знаю зачем... Но мне так хочется. Пожалуйста, не удерживайте меня... Прошу вас.

Габриель взглянул на нее с удивлением, не понимая отчего это женщина, всегда столь покойная и кроткая, могла быть так встревожена безделицею. Она вышла из комнаты и заперла за собою дверь. С минуту стояла она в трепетной нерешимости, положив руку на дверной засов. Между тем, стук раздался снова, и какой-то голос, показавшийся слесарю знакомым и подействовавший на него неприятно, произнес у самой ставни: "скорее, скорее!"

Слова эти были сказаны тихим, однакоже резким тоном, от которого мог бы пробудиться спящий... В первую минуту они испугали слесаря, невольно отскочившого от окна и начавшого прислушиваться...

Ветер, свистевший в камине, мешал ему слышать, что происходило в сенях; однакож, он мог различить стук отворившейся двери и скрип ступеней под ногою какого-то человека, взбежавшого по лестнице... После этого настала минутная тишина; потом послышался шум, который не был ни воплем, ни вздохом, ни зовом на помощь, но мог заключать в себе все это вместе; и наконец слова: "Боже мой!" сказанные таким тоном, что от них по телу слесаря пробежала холодная дрожь.

Он бросился в сени. Там стояла она, как-будто пригвожденная к земле, с страшною бледностью в лице, с неподвижными взорами, устремленными на человека, которого он видел в прошлую ночь... Глаза слесаря встретились с его глазами; взгляд этот был быстр, как молния, и незнакомец скрылся...

Слесарь устремился вслед за ним, коснулся почти его развевавшагося плаща, но в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил его самого за руки и увидел вдову, упавшую пред ним на колени.

-- Тише!.. Теперь я вижу его!.. - воскликнул слесарь, указывая рукою: - там... там мелькнула его тень. Кто это?.. Пустите меня за ним.

-- Что это значит?.. - воскликнул слесарь.

-- Все равно, что бы это ни значило; не спрашивайте меня, не говорите, не думайте об этом... Он не позволит ни следовать за собою, ни схватить себя - это невозможно... Назад, говорю я вам!

старика в комнату, только тогда взглянула она опять на него своим страшным, неподвижным взглядом и, упав на стул, закрыла свое бледное лицо.