Бэрнаби Родж.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Пораженный всем случившимся, старый слесарь смотрел на бедную женщину в каком-то страшном недоумении и, может быть, долго остался бы безмолвным, еслиб сожаление и человеколюбие не развязали ему языка.

-- Вы, кажется, нездоровы, - сказал, наконец, Габриель: - постойте, я позову кого-нибудь из соседей.

-- Ни за что в свете! - воскликнула она, отвратя от него бледное лицо свое и всплеснув дрожащими руками. - Ни за что в свете! Довольно и того, что вы были свидетелем всего случившагося...

-- Слишком довольно, или слишком мало, - сказал Габриель.

-- Как вам угодно... все равно, - возразила она: - только не спрашивайте меня ни о чем, умоляю вас.

-- Соседка, - сказал слесарь после минутного молчания: - так ли должны вы поступать со мною? Вы знаете меня давно и всегда отправлялись ко мне за советами... Я не узнаю вас; вы всегда отличались твердостью души, а теперь...

-- Ах! возразила она. - Лета и скорби сокрушили меня; но не спрашивайте, ради Бога, не спрашивайте ни о чем; не говорите ничего со мною.

-- Но как могу я молчать после того, что видел? воскликнул слесарь. - Кто был этот человек, и отчего появление его произвело на вас такое ужасное действие?

Она молчала и держалась ли стул, как-будто для того, чтоб не упасть.

-- Я спрашиваю вас об этом, Мария, как старый знакомец, который, кажется, часто доказывает вам, какое сердечное участие принимает он во всем, до вас касающемся. Кто этот человек и что может быть общого между им и вами? Кто этот призрак, являющийся только во мраке ночи и во время грозы? Каким образом знает он этот дом, куда причины для того только, чтоб плевать на него и хозяйничать в нем произвольно, как-будто между вами существует какая-то связь, о которой вы даже и говорить боитесь? Кто он?

-- Вы правы; он плюет на этот дом, - отвечала вдова глухим голосом: - до сих пор, только призрак его носился над этим домом и надо мною и в полдень, и в полночь; теперь явился он сам, облеченный, как и мы, плотью...

-- И, конечно, не ускользнул бы от моих рук, еслиб вы не удержали меня, - воскликнул слесарь с жаром. - Но скажите же, что это за загадка?

-- Загадка эта, - отвечала вдова: - должна остаться навсегда неразрешенною... Я не смею сказать вам ничего больше.

-- Не смеете? - повторил удивленный слесарь.

-- Да, но не спрашивайте меня ни о чем, - продолжала она: - я больна; все жизненные силы как-будто умерли во мне... Подите прочь! Не прикасайтесь ко мне...

Габриель, сделавший было шаг вперед, чтоб поддержать ее, вдруг отскочил при этом восклицании и смотрел на вдову с ужасом и удивлением.

-- Оставьте меня; я дойду одна. Рука честного человека не должна прикасаться ко мне в эту ночь, - сказала она слабым голосом и, встав со стула, побрела, шатаясь, к дверям. Дойдя до них, она обернулась и прибавила: - Я была принуждена вверить вам эту тайну: вы честный, благородный человек и были всегда расположены ко мне; не измените же мне и в этом случае; если вверху вы слышали какой-нибудь шум, придумайте что-нибудь в мое оправдание; скажите, что хотите, но только не то, что вы видели, и пусть никогда уже ни малейшее слово не напоминает вам о том, что здесь было. Я совершенно вверяюсь вам. Заметьте это, - совершенно, а как много я вам доверяю, этого вы никогда не поймете.

С минуту глядела она на слесаря неподвижно; потом скрылась за дверью и оставила его одного.

Габриель не знал, что думать о всем виденном, и долго еще стоял посреди комнаты, устремив глаза на дверь, в которую вышла вдова. Чем более он размышлял о случившемся, тем сильнее становилось его недоумение. Эта женщина, которая столько лет вела странную, уединенную жизнь, которая своею кротостью и добродушием заслужила любовь и уважение всех знакомых своих - была в тайных сношениях с каким-то страшным человеком, которого присутствие наводило на нее ужас, и которому она, несмотря на это, помогла убежать... Все это казалось ему чрезвычайно странно и сильно огорчало его. К этому огорчению присоединилось еще неудовольствие на самого себя: - зачем он согласился молчать о всем им виденном. Еслиб он обнаруживал более твердости, более настойчивости в своих вопросах, вместо того, чтоб согласиться на её просьбу, то был бы теперь гораздо спокойнее.

-- Я поступил как настоящий осел, - говорил сам себе Габриель, сдвинув на сторону парик свой, чтоб свободнее почесать затылок; - мне бы надобно было заставить ее признаться во всем, а не смотреть на нее, разиня рот... Но в том-то и беда, что я никак не умею ладить с бабами: оне всегда делали из меня, что хотели...

-- Впрочем, - продолжал он, как-будто успокоясь после этого приятного занятия: - тут, может быть, нет ничего важного. Первый пьяный бродяга, которому вздумалось бы забраться в дом, перепугал бы эту бедную, трусливую женщину; но тогда... Вот тут-то и штука - зачем бы ей покровительствовать его бегству, зачем бы не сказать просто, что она перепугалась и сама не знала, что делать? Отчего это был он, а не другой кто-нибудь? Отчего имеет он на нее такое сильное влияние?.. Больно, когда придется вдруг сомневаться в человеке, которого знаешь давно и которого любишь... Кто там?.. Не ты ли, Бэрнеби?

-- Да, да, Бернеби!... - воскликнуть Бэрнеби, вбежав в комнату - Почему ты угадал это?

-- По твоей тени, - отвечал слесарь.

-- О, о!.. - воскликнул Бэрнеби, оглядываясь. - Тень эта большая проказница, она всегда при мне... не отстает, хоть тресни!.. То бывает она длинна, как колокольня, то мала, как карлик; то бежит передо мною, то гонится по пятам, то стоить с правой, то с левой стороны; остановись я, и она остановится... Нечего сказать, большая проказница! И как не устанет она возиться со мною целый день?.. Ну что ж, зачем же не идешь ты?

-- Куда?

-- Туда, наверх... он требует тебя... Постой... да где же его тень? Скажи-ка мне это; ведь ты умный человек.

-- Тень его при нем, Бэрнеби, - отвечал слесарь.

-- Нет, неправда... отмечал тот, покачав головою: - отгадай-ка?

-- Не пошла ли она, может быть, гулять, а?..

-- Нет; он променялся тенью своею с тенью женщины! - шепнул на ухо старику безумец, взглянув на него с торжествующим видом и отскочив проворно. - Её тень всегда при нем, а его при ней... Не правда ли, это смешно?..

-- Бэрнеби, друг мой, подойди сюда, - сказал ему слесарь с важностью.

-- Я знаю, что ты хочешь сказать, знаю... - отвечал он, оставаясь в отдалении: - но я себе на уме, не проболтаюсь... Я спрашиваю только - готов ли ты?

Сказав это, он схватил свечу и с диким хохотом сталь махать ею у себя над головой.

-- Тише, тише!.. - воскликнул слесарь сурово, желая остановить его. - Я думал, что ты спал.

-- Да, я спал с открытыми глазами, - отвечал Бэрнеби: огромные лица проносились мимо меня... они были то рядом со мною, то за целую милю... я должен был волею или неволей проползать чрез пещеры, скакать через пропасти и падать с колоколен... Страшные, смешные фигуры, скорченные, согнутые прыгали по моей кровати... смеялись, плакали, визжали... и что называется спать?..

-- Тебе чудилось все это во сне, Бэрнеби, - сказал слесарь.

-- Во сне?.. - повторил Бэрнеби тихо и подошел ближе к слесарю. - Нет, это не был сон.

-- Что ж могло это быть, кроме сна?..

выпускал из вида, забегал вперед, прятался как кошка по темным углам, выжидая, чтоб я прошел мимо, и выползал потом из своей засады... Видал ты когда-нибудь, как я бегаю?

-- Как же! Несколько раз видал.

-- Никогда еще не бежал я так скоро, как в этот раз, и, несмотря на то, он все был за мною, ближе, ближе, ближе... Я побежал еще шибче.. вскочил с постели, выпрыгнул в окно - и там, на улице... Но он ждет нас - пойдем.

-- Что же там на улице, Бэрнеби? Ты не досказал?... - спросил слесарь, думая найти какую-нибудь связь между этим сном и тем, что случилось действительно.

Бэрнеби взглянул ему прямо в лицо, пробормотал какие-то несвязные слова, замахал опять свечою и, схватив крепче руку слесаря, потащил его вверх по лестнице.

Они вошли в небольшую комнату, уставленную соломенными стульями и другою простою мебелью, но весьма чистую и опрятную. В больших креслах, перед огнем, горевшим в камине, сидел бледный и изнеможенный от потери крови сэр Эдвард, тот самый молодой человек, который в предшествовавшую ночь прежде всех оставил "Майское-Дерево". Он протянул руку слесарю и приветствовал его как своего избавителя.

-- Ни слова больше, сэр, ни слова! - сказал Габриель. - Я сделал бы то же самое для всякого в таком положении, а тем более для вас, сэр. Известная вам мисс, - прибавил он смеючись: - не раз оказывала нам услуги, и нам надобно было поквитаться с нею; надеюсь, что вам лучше, и нельзя опасаться никаких дурных последствий?

Молодой человек улыбнулся; но в ту же минуту сделал движение, которое доказывало, что он страдал сильно.

-- Я не чувствую ничего, кроме слабости, от потери крови; рана не опасна, - отвечал он, стараясь пересилить боль. - Садитесь, мистер Уарден.

-- Позвольте, сэр Эдвард, остаться здесь, подле ваших кресел, чтоб иметь возможность говорить с вами тихо. Бэрнеби нынче не в хорошем расположении духа, а в таком случае разговоры ему всегда неприятны.

И сэр Эдвард и слесарь взглянули на Бэрнеби, который сел, между тем недалеко от камина и с безсмысленною улыбкою на лице забавлялся деланием узлов и петлей на длинной нитке, обвивая ею свои пальцы.

-- Сделайте одолжение, сэр, - сказал Уарден: - разскажите мне подробно обо всем, что случилось в прошедшую ночь... Я имею причины спрашивать об этом. Вы уехали из "Майского-Дерева" одни?

-- Я отправился домой пешком. Дошед до того места, где вы нашли меня, я услыхал лошадиный топот...

-- За вами? - спросил слесарь.

-- Да, за мною; то был один проезжий, который, догнав меня, остановил свою лошадь и стал разспрашивать о дороге в Лондон.

-- Вы, конечно, были вооружены, сэр, зная, сколько мошенников шатается по этой дороге?

-- У меня была только одна палка, а пистолеты, по несчастию, остались у хозяйского сына. Я рассказал о дороге проезжему, но прежде, чем успел кончить, он стремительно бросился на меня, как будто хотел растоптать конем своим. Я отскочил в сторону, поскользнулся и упал. Он ударил меня кинжалом и взял мой кошелек, в котором нашел немного за свой подвиг. Теперь, мистер Уарден, - прибавил сэр Эдвард, взяв руку слесаря и сжав ее крепко: - теперь знаете вы столько же, сколько и я сам.

-- Но я хотел бы знать еще приметы разбойника; каков он был собою?.. Говорите, пожалуйста, тише, сэр... Бэрнеби, кажется не обращает на нас внимания; но я знаю его лучше, чем вы, и уверен, что он теперь замечает за нами.

Можно было подумать, что замечание слесаря было неосновательно, потому что Бэрнеби, казалось, совершенно занялся своею игрушкою; однакож, уверенность, с какою Уарден сказал последния слова, подействовала на сэра Эдварда, и он отвечал, понизив голос:

-- Ночь была так темна, нападение так быстро и неожиданно, что я не могу отвечать удовлетворительно на ваш вопрос... Кажется, однакож, что...

-- Не называйте его по имени!.. - поспешил сказать слесарь, следя за взором сэра Эдварда, устремленным на Бэрнеби. - Я знаю, что он видел его; но мне бы хотелось знать то, что вы видели.

Когда я был в "Майском-Дереве", туда заезжал какой-то незнакомец, которого я не видал в лицо, потому что сидел в стороне; когда же я встал, чтоб выйти из комнаты, и оглянулся, то увидел его, сидевшого близ камина, спиною ко мне. Если ж этот незнакомец и разбойник два разные лица то звук их голоса чрезвычайно сходен; я не мог не заметить этого, когда проезжий заговорил со мною на дороге.

-- Вот именно то, чего я боялся; этот самый человек был здесь нынче ночью! - подумал слесарь, и лицо его покрылось бледностью... Боже мой! Что все это значит?..

-- Гей, гой!.. - крикнул какой-то резкий голос. - Гей, гой!.. Что там?.. Гей, гой!..

Крикун этот, от которого слесарь отскочил, как от сверхъестественного шпиона, был ворон, спустившийся неприметно на спинку кресла сэра Эдварда и слушавший с такою внимательностью, как будто он, действительно, мог понимать то, о чем слесарь и молодой человек разговаривали между собою; при этом ворон безпрестанно поворачивал голову то к одному, то к другому из них, и казалось, не хотел проронить ни одного слова.

-- Посмотрите! - сказал Уарден, с удивлением и с каким-то необъяснимым страхом, внушенным этою птицею. - Видал ли кто такого урода?.. О, он страшный удалец!..

Ворон приклонил на одну сторону свою голову, в которой два глаза сияли как два брильянта и, помолчав с минуту, закричал резким, глухим голосом, который, казалось, вылетал не из его клюва, а из внутренности туловища: "Гей, гой, гей!.. Что тут такое?.. Крр, крр, крр!.. Смейся и веселись, не говори о смерти... Гей, гой, гей!.. Я дьявол! Дьявол! Дьявол!.. ура!.."

Ворон начал свистать и каркать ужасно, как будто радуясь сам тому, что сказал.

-- Я почти готов думать, что он говорит правду!..--воскликнул Уарден. - Посмотрите, как он глядит на меня: точно понимает, что я говорю.

На это ворон, прискакивая, отвечал: - "Я дьявол, дьявол, дьявол!" и начал бить себя крыльями как будто хотел лопнуть от смеха. Бэрнеби всплеснул руками и в чрезмерной радости стал валяться но полу.

-- Нечего сказать, удивительные товарищи, сэр!.. - заметил Габриель, посматривая то на ворона, то на Бэрнеби. - У птицы станет ума на двоих!

-- Подлинно удивительно! - сказал сэр Эдвард, протянув свой указательный палец к ворону, который, будто в знак признательности к такой ласке, схватился за палец клювом. - Стар ли он?

-- Еще совершенный птенец, сэр, - отвечал Габриель. - Ему, может быть, лет сто двадцать, не более. Кликни его отсюда, любезный Бэрнеби.

-- Кликни его! - повторил Бэрнеби, бросив на Габриеля безсмысленный взгляд и не трогаясь с пола, на котором сидел. - Кто может его спугнуть оттуда? - Он кличет меня. и я должен идти за ним, куда он хочет... не так ли, Грейф?

Ворон каркнул тихо и отрывисто, как будто хотел сказать: "Зачем посвящать этих людей в наши тайны? Мы понимаем друг друга, и этого довольно!"

-- Мне кликнуть его оттуда! - воскликнул Бэрнеби, указывая пальцем на птицу: - его, который никогда не спит, а только дремлет!.. Ночью, во всякое время можете вы видеть глаза его, блистающие в моей темной каморке, как две яркия наезды, каждую ночь бывает он весел и жив; толкует сам с собою, говорит, что намерен делать, куда хочет идти, что украсть, что спрятать! И мне тревожить, мне кликать его? Хи, хи, хи!

Казалось, однакож, что ворон сам собою решился спуститься со спинки кресел, где сидел. Сначала взглянул он на потолок, потом на каждого из бывших в комнате, порхнул к дверям, спустился на пол и скорым шагом, как какой-нибудь важный господин, отправился прямо к Бэрнеби, вскочил ему на руку и стал каркать и свистать с приметным самодовольствием.

Слесарь покачал головою, сомневаясь, может быть, не быль ли этот ворон действительно что-нибудь более ворона - а может быть и соболезнуя о Бэрнеби, который вместе с птицею катался по полу. Отведя свои взоры от бедного юноши, встретился он с взором его матери, которая, вошед незаметно в комнату, стояла у дверей молча.

Лицо её было покрыто смертною бледностью, и даже губы не имели обыкновенного своего цвета; она победила, однакож, свое внутреннее волнение и смотрела на сына с обыкновенным спокойствием. Уардену показалось, что она содрогнулась, когда он взглянул на нее, и поспешила сказать, обращаясь к больному:

-- Вам пора бы лечь в постель; завтра вас отвезут к вашим родным; вы просидели в креслах долее, чем должно.

Слесарь, услыхав это, хотел откланяться.

-- Кстати, - сказал сэр Эдвард, пожав ему руку и взглянув на мистрисс Родж: - что там был за шум внизу? мне слышались ваши голоса. Что случилось?

Она вздохнула свободнее, однакож, не сказала ни слова. Когда слесарь простился с сэр Эдвардом, Бэрнеби взял свечу, чтоб посветить ему на лестнице; мистрисс Родж, увидев это, выхватила у сына свечу и с необыкновенною живостью приказала ему не трогаться с места. Ворон последовал за сошедшими вниз, как будто для того, чтоб удостовериться, все ли было в порядке; а когда вдова и слесарь дошли до наружной двери, он остановился на нижней ступеньке лестницы.

Трепещущей рукою отодвинула она засов и повернула ключ... Слесарь сказал между тем тихим голосом:

-- Из привязанности к вам и по старому знакомству с вами, Мария, решился я нынче солгать, чего никогда не делал. Я хочу верить, что от этого не будет ничего дурного; подозрения, возбуждаемые вами во мне, не покидают меня, и, признаюсь откровенно, я не охотно оставляю здесь сэра Эдварда... Смотрите, чтоб с ним не случилось чего-нибудь худого. Я не считаю его в безопасности под этою кровлею и радуюсь, что он скоро оставляет ваш дом. Ну, теперь пустите меня.

Она закрыла лицо руками и горько заплакала; скоро, однакож, пересилив себя, отворила дверь и сделала слесарю знак, что он может итти, Лишь только слесарь успел переступить через порог, как дверь захлопнулась за ним, и он услышал, с какою поспешностью вдова задвинула засов, и как ужасно закаркал зловещий ворон.

Господи, такия мысли! Но она бедна, а искушение сильно... Каркай, каркай себе, проклятый! Если здесь скрывается что-нибудь недоброе, то ворон не чужд этому, я готов побожиться!