Бэрнаби Родж.
Глава XVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XVIII. (старая орфография)

XVIII.

Разбойник, только что оставивший жилище вдовы, прокрадываясь по темным улицам и избирая самые мрачные и безлюдные части их, пошел через Лондонский Мост. Пришед в "Старый Город", он бросился в переулки, проходы и дворы между Корнгиллем и Смитфильдом, имея, повидимому, только одно намерение - потеряться в их извилинах и скрыться от сыщиков, которые могли бы подстерегать его.

Кругом царствовало мертвое молчание. Кое-когда раздавались по мостовой шаги сонного сторожа или фонарщика, который, обходя свое отделение, нес факел, оставлявший за собою небольшую струю дыма. Он прятался даже от этих товарищей своего уединения то под воротами, то под аркой, и лишь тогда, когда они минуют, выходил на улицу и шел далее.

Быть одному без крова, без пристанища в открытом поле, где слышен только вой ветра, и во всю долгую ночь ждать разсвета, прислушиваться к шуму дождя и искать тепла и крова под стогами сена или в дупле деревьев, - грустно, но не столько, однакож, грустно, как скитаться изгнанником, отверженцем общества, без приюта, там, где есть и кров и приют, где есть даже тысячи теплых постелей. Слушать всю ночь отзвук собственных шагов на каменьях, считать глухие удары башенных часов, смотреть на свечи, которые блестят сквозь ставни спален, думать, какое блаженное самозабвение объемлет обитателей каждого дома. Там дети лежат в теплых своих постельках; здесь юность, там старость, здесь бедность, там богатство - все одинаково спят и покоятся; не иметь ничего общого с этими блаженными существами, и ни даже сна, - этого дара Божия, общого всем тварям, не быть в родстве ни с кем и ни с чем, кроме отчаяния, и притом, от ужасного противоречии со всем окружающим, чествовать себя еще более уединенным и отверженным, нежели живя в пустыне, - это такого рода бедствие, которое известно только в больших городах и которое одно делает возможным уединение, между тысячами.

Несчастный ходил взад и вперед по улицам, - которые были так длинны, так утомительны, так однообразны, - и часто с жадностью посматривал на восток, чтоб увидеть первые, слабые лучи рождающагося дня. Но упорная ночь все еще покрывала небесный свод, и он все еще не находил отдыха от своего безцельного, неутомимого странствования.

Один только дом в каком-то закоулке быль еще освещен; в нем раздавались звуки музыки, шум танцующих, веселый говор и громкий смех. К этому дому возвращался он безпрестанно, чтоб быть, по крайней мере, подле оживленного и веселого места. Не у одного из выходивших оттуда, вид этого человека, скользившого взад и вперед, подобно тревожному духу, отнимал веселое расположение. Наконец, разошлись все гости; дом заперли, и он стал так же темен и молчалив, как и все дома, его окружавшие.

Раз во время этой ночи, подошел несчастный к городской тюрьме. Вместо того, чтоб скорей бежать от нея, как от места, которого избегать имел он основательные причины, он сел на одну в ступеней лестницы ближняго дома и, опершись подбородком на руку, начал смотреть на почернелые, мрачные стены тюрьмы, как будто оне могли быть приятным убежищем для усталых глаз его. Обошед тюрьму кругом, он воротился на прежнее место и опять сел. Эту прогулку повторил он несколько раз; один раз подошел даже, быстро к тому месту, где несколько сторожей сидело в караульной, и уж поставил ногу на крыльцо, как бы решившись обратиться к ним; но когда, оглянувшись, увидел, что начинало светать, он оставил это намерение, повернулся назад и убежал.

Скоро очутился он опять в том квартале, где был недавно, и попрежнему стал ходить взад и вперед. Между тем, как он проходил по бедному переулку, из ближняго коридора раздался крик ночных гуляк, и около дюжины сорванцов, выходя оттуда поодиночке и громко называя друг друга по имени, наконец, простились и разсеялись по разным направлениям.

Надеясь, что тут было какое-нибудь заведение, которое доставит ему безопасный приют, он повернул во двор, ища полурастворенной двери, освещенного окна или какого-нибудь другого следа того места, откуда вышли молодые люди. Но кругом царствовала глубокая темнота, и вся наружность строения имела отвратительный вид, заставивший ею подумать, что молодые люди случайно зашли на этот двор и, обманувшись, выбежали вон. В этом предположении и не видя другого выхода, кроме того, чрез который вошел сам, он уже намеревался повернуть назад, как вдруг у ног его показался свет сквозь решетку, и раздался звук голосов. Бродяга отступил под ворота, чтоб посмотреть, кто были говорящие, и в то же время, чтоб подслушать их.

Между тем, свет поднялся до мостовой, и на нее вышел человек с факелом в руке. Он отпер решетку, и держал ее в таком положении как бы для того, чтоб пропустить другого. В самом деле, вслед за ним явился молодой человек маленького роста с необыкновенно гордым видом. На нем было старомодное, до невероятности испещренное лентами и цветами платье.

-- Покойной ночи, благородный атаман! - сказал мужчина, державший факел. - Счастливый пут. Дай Бог вам всякого благополучия, знаменитый генерал!

В ответ на эти комплименты, тот, к кому относились они, приказал ему молчать, не шуметь и надавал ему с большим велеречием и важным видом множество других подобных приказаний.

-- Засвидетельствуйте, атаман, мое всенижайшее почтение подстреленной мисс Меггс, - сказал факелоносец тихо. - Мой атаман парит выше и не спустится для ловли каких-нибуь Меггс. Ха, ха, ха! Мой атаман орел как взглядом, так и могучими крыльями. Атаман разбивает сердца, как другие молодые люди разбивают за завтраком яйца.

-- Ты дурак, Стэгг! - сказал мистер Тэппертейт, ступив на мостовую и стряхая пыль, приставшую к ногам его на лестнице.

нашей потайной пещере. Мы сочетаемся с цветущими красотами, атаман!

-- Вот что, мой нежный козел, - сказал мистер Тэппертейт, освобождая свою ногу: - прошу вас, сэр, не вольничать слишком и не выпускать наружу некоторых вопросов, если вам не предлагают их. Отвечайте только тогда, когда с вами говорят об известных предметах, не иначе. Держите факел выше, пока я не дойду до выхода из этого двора, а потом ступайте в свою собачью конуру, слышишь?

-- Слышу, благородный атаман!

-- Ну, так повинуйся же! - сказал мистер Тэппертейт с высокомерием. - Джентльмены вперед! - С этими словами, обращенными к воображаемому генеральному штабу, он сложил руки и с величайшей важностью пошел через двор.

Послушный провожатый его стоял, высоко подняв факел, и тут бродяга, выглянув из-под ворот, заметил, что он слеп. Невольное движение его достигло до чуткого слуха слепца и он вдруг вскричал: "Кто там?"

-- Чужой! - возразил слепец. - Чужие мне не друзья. Что вам здесь нужно?

-- Я видел, как выходили ваши гости, и подождал, пока они удалятся. Мне нужен ночлег.

-- Ночлег в эту пору! - сказал Стэгг, указывая на утреннюю зорю, как будто бы видел ее. - Знаете ли вы, что уже светает?

-- Знаю, - отвечал другой: - к несчастию. Я всю ночь ходил по этому городу между его жестоких обитателей.

-- Стой! - воскликнул другой, схватив слепца за руку.

--Я ударю тебя факелом по твоей разбойничьей роже (твоя рожа должна быть разбойничья, если похожа на твой голос) и разбужу соседей, если ты будешь удерживать меня, - сказал слепец.--Пустите меня, слышите ли?

-- Слышишь ли ты? - отвечал другой, брянча парою шиллингов и поспешно всунув их ему в руку. - Я ничего не требую от вас даром. Я плачу вам за приют. Клянусь смертию! Разве я требую много от такого человека, как ты! Я приехал издалека и хотел бы отдохнуть там, где никто не надоел бы мне вопросами. Я устал, ослаб, полумертв. Позволь мне, как собаке, прилечь у огня, ничего больше не нужно мне. А если хочешь отвязаться от меня, я уйду завтра же.

-- Если с джентльменом случилось несчастие, на улице, - бормотал Стэгг, уступая незнакомцу, который принуждал его спешить и уже стал на лестницу: - и если он может заплатить за услуги...

-- Никто.

-- Так заприте решетку и покажите мне дорогу. Скорей!

Слепец медлил с минуту, потом исполнил требование бродяги, и они вместе сошли вниз. Переговоры эти производились так скоро, что оба переговаривавшие очутились в бедной каморке слепца прежде, чем он успел опомниться от своего изумления.

-- Можно ли посмотреть, куда ведет эта дверь, и что скрывается за нею: - спросил бродяга, озираясь. - Вы позволите мне это?

Бродяга приказал слепцу идти вперед и при свете факела осмотрел все три погреба. Уверившись в справедливости слов слепца, что он живет одинь-одинешенек, гость возвратился с ним в первый подвал и с глубоким вздохом бросился на пол перед огнем.

Хозяин принялся за свои обыкновенные занятия, не заботясь, повидимому, нисколько о своем госте. Но как скоро тот заснул - и хозяин заметил это так же верно, как человек с самым лучшим зрением - стал подле него на колени и слегка, но внимательно провел рукою по лицу и всему телу спящого.

Сон спящого был прерываем восклицаниями ужаса и стонами; иногда он пришептывал одно или два слова. Руки его были сжаты, лоб сморщен и губы судорожно стиснуты. Слепец очень хорошо заметил все это; и как будто совершенно удовлетворив своему любопытству, узнав часть тайны незнакомца, сидел, наблюдая за спящим до тех пор, пока разсвело совершенно.