Бэрнаби Родж.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XIX. (старая орфография)

XIX.

Хорошенькая головка Долли Уарден была исключительно занята разнообразными воспоминаниями о вечеринке, и её блестящие глазки были еще ослеплены виденными ею картинами и образами, которые предстали теперь перед нею как пылинки в луче солнечном. Между ними образ одного гостя, бывшого на этой вечеринке, играл главную роль, - образ молодого каретника и вечно-цехового каретного мастера. Усаживая ее, на прощанье, в носилки, он дал ей понять, что твердо решился совершенно пренебречь своим ремеслом и чахнуть мало-по-малу от любви. Головка, глазки, мысли, словом, все пять чувств Долли были в полном обаянии и смешении, хотя с того знаменитого вечера прошло уже три дня. Сидя беззаботно за завтраком и читая на дне чайного блюдечка все роды счастия (то-есть, любовного и супружеского), вдруг услышала она в мастерской чьи-то шаги, и за стеклянною дверью показался мистер Честер, стоя между заржавленными замками и ключами, как амур между розами. Историк отнюдь не намерен присваивать себе честь этого удачного сравнения, потому что оно было изобретено девственною, почтенною мисс Меггс, которая, заметив, в своих сантиментальных мечтаниях, мистера Эдварда с ступеней, которые мыла в это время, произнесла это сравнение.

Слесарь беседовал тогда очень прилежно с своим Тоби, воздев глаза кверху и опрокинув голову назад, и потому не заметил бы своего гостя, еслиб мистрисс Уарден, быв внимательнее своего мужа, не приказала Симу Тэппертейту отворить стеклянную дверь и впустить его. Но добрая женщина тотчас заключила из этого неприятного обстоятельства (потому что она из малейшого обстоятельства умела извлекать удивительные моральные наставления), что пить пиво поутру - пагубная, противо-религиозная, языческая привычка, которую должно было бы предоставить лишь свиньям или сатане; честные же люди должны были бы избегать этого зла, как исчадия греха и ада. Вероятно, она растянула бы гораздо длиннее свое наставление, основывая на нем бесконечный ряд безподобных нравственных сентенций, еслиб молодой джентльмен, слушавший их с небольшой досадой, не принудил её к скорому окончанию проповеди, которую читала она своему супругу.

-- Вы верно извините меня, сэр, - сказала мистрисс Уарден, встав и кланяясь мистеру Эдварду: - муж мой так разсеян... ему так часто надо напоминать... Сим, подай стул.

Мистер Тэппертейт повиновался, но с физиономией, которая говорила ясно: - повинуюсь, но протестую...

-- Ты можешь идти, Сим, - прибавил слесарь.

Мистер Тэппертейт опять повиновался, но все еще протестуя, и, пришед в мастерскую, стал не шутя опасаться, что будет принужден отравить своего хозяина прежде, чем минет срок его ученической жизни.

Между тем мистер Эдвард отвечал очень вежливо на комплименты мистрисс Уарден, что очень ей нравилось, так что, когда он принял из прелестных ручек Долли чашку чаю, она очень развеселилась.

-- Поверьте, если мы, то-есть, Уарден, я, или Долли, можем чем-нибудь услужить вам, то скажите одно слово - и все будет исполнено, - сказала мистрисс Уарден.

-- Покорнейше благодарю, - отвечал Эдвард. - Вы придаете мне смелости признаться, что я пришел теперь сюда именно за тем, чтоб попросить вас об одолжении.

Мистрисс Уарден была в невыразимом восхищении.

-- Мне пришло на память, что ваша прелестная дочка отправится, может быт, сегодня или завтра в "Кроличью-Засеку", - сказал Эдвард, смотря на Долли: - и если это предположение справедливо, и если вы, мистрисс, позволите, ей взять с собой это письмо, то невыразимо обяжите меня. Правду сказать, мне очень хотелось бы, чтоб оно дошло по адресу; я имею особенные причины не вверять его никому другому, так что без вашей помощи буду в большом затруднении.

-- Признаться, сэр, она, так сказать, не поедет в "Кроличью-Засеку" ни сегодня, ни затра, ни во всю эту неделю, - отвечала мистриссъУарден милостиво: - но нам будет очень приятно услужить вам, и если вам угодно, сэр, то можете быть уверены, что письмо будет доставлено сегодня же. Вы могли бы подумать, - продолжала мистрисс Уарден, грозно смотря на мужа: - что, судя по молчаливому и угрюмому виду мистера Уардена, он имеет что-нибудь сказать против этого; но прошу вас, сэр, не обращать на него внимания. Такова уж его всегдашняя манера, когда он дома. В людях он умеет быть и весел, и разговорчив!..

Между тем несчастный слесарь, благодаря Бога, что супруга его в таком хорошем расположении духа, с сияющим лицом и невыразимою радостию прислушивался к разговору. Это внезапное нападение тем сильнее поразило его.

-- Милая Марта... - сказал он.

-- О, да, - прервала мистрисс Уарден, с полунасмешливой, с полушутливой улыбкой: - очень милая. Это всем известно...

-- Душа моя, - сказал Габриель: - ты ошибаешься. Право, ошибаешься. Я восхищался тем, что ты так мила и так готова услужить джентльмену. Я, моя милая, ждал только, что ты скажешь, уверяю тебя.

-- Ты ждал? - повторила мистрисс Уарден. - Да, спасибо тебе, Уарден. Ты ждал, как и всегда ждешь, чтоб в случае, если дело кончится худо, всю вину свалить на меня. Но я уж привыкла к этому, - прибавила она с каким-то торжественным, резким смехом: - и все мое утешение в том...

-- Даю тебе честное слово, Марта... - сказал Габриель.

-- Позволь мне дать тебе тоже честное слово, мой милый, - прервала жена его с христианской улыбкой: - и сказать, что женатым людям гораздо приличнее не вступать в подобные споры. Итак, если тебе угодно, оставим этот разговор. Я не хочу продолжать его. Я могла бы... я имела бы сказать много кое-чего... Но уж лучше буду молчать... Пожалуйста, ни слова более об этом.

-- Мне нечего сказать больше, - отвечал раздраженный слесарь.

-- Ну, так и не говори! - вскричала мистрисс Уарден.

-- Да и не я начал первый, Марта, - прибавил слесарь, шутя. - Это я могу сказать.

-- Не ты начал, Уарден! - воскликнула жена его, сделав ужасно большие глаза и озираясь кругом, как будто желая сказать: "Слышите ли, что он говорит?" - Но пусть же ты не скажешь, что я была не в духе. Нет, не ты начал, ей-Богу, не ты, право, не ты, мой милиый!

-- Хорошо, хорошо, - сказал слесарь. - Итак, дело кончено?

-- Да, да, - отвечала жена его: - совершенно кончено. Если ты хочешь сказать, мой милый, что начала Долли, так я и в этом нисколько не буду противоречить тебе. Я знаю долг свой. Я обязана знать его, уверяю тебя. Я часто принуждена вспоминать о нем, когда природа моя, против моей воли, может быть, обязывает меня забывать о нем хоть на минуту. Спасибо, Уарден! - Мистрисс Уарден с величайшей покорностью и смирением сложила руки и осмотрелась опять с улыбкой, которая говорила ясно: "Если вы хотите видеть величайшую на земле мученицу, взгляните на меня."

Как ни ясно свидетельствовало это небольшое приключение о чрезвычайной любезности и кротости мистрисс Уарден, однакож оно остановило разговор и так смутило всех, исключая её самой, что до ухода Эдварда произнесено было не. более пары односложных слов. Эдвард поблагодарил несколько раз хозяйку за её снисхождение и шепнул Долли на ухо, что придет наведаться завтра, не будет ли ответа на письмо его; впрочем, она знала это и без него, потому что Бэрнеби и друг его Грейф приходили накануне предупредить ее об этом посещении.

Габриель, проводив Эдварда до улицы, возвратился с руками в карманах; прошедшись несколько раз с безпокойным видом взад и перед по комнате и бросив несколько косвенных взглядов на мистрисс Уарден (которая с самым спокойным видом погрузилась на пят сажень глубины в чтение протестантского молитвенника), он спросил Долли, каким образом она думает пробраться в "Кроличью-Засеку"? Долли полагала, что лучше всего ехать в омнибусе и взглянула на мать, которая, заметив этот немой вопрос, нырнула по-крайней мере еще на сажень в молитвенник и забыла о всех мирских делах.

-- Я слушаю тебя, Уарден, - сказала жена его, не выплывая из глубины на поверхность.

-- Мне жаль, милая, что ты питаешь такое непреодолимое отвращение к "Майскому-Дереву" и старому Джону; вот что можно было бы сделать: погода сегодня прекрасная; по субботам же у нас всегда мало дела; мы все трое могли бы отправиться в Чигуэлль и провести там день очень весело.

Мистрисс Уарден закрыла молитвенник и, залившись слезами, потребовала, чтоб ей помогли пройти вверх.

-- Что с тобой, Марта? - спросил слесарь.

Марта отвечала: - О, не говори со мной! - и уверяла среди ужасных судорог, что еслиб кто-нибудь предсказал ей это, она не поверила бы во всю жизнь.

-- Помилуй, Марта, - сказал Габриель и заслонил ей дорогу, когда, опираясь на плечо Долли, она хотела уйти: - чему бы ты не поверила? Скажи, на милость, что тут опять не по твоему? Ей-Богу, не понимаю. Не знаешь ли хоть ты, Долли? А! - воскликнул слесарь, в каком-то изступлении теребя свой парик. - Я думаю, никто, кроме Меггс, не поймет этого!

для других - пусть будет чем угодно.

-- Для меня она не утешение! - воскликнула Габриель, которому отчаяние придало смелости. - Она несчастие моей жизни. Она - то, что все бедствия египетския вместе.

-- Вы считаете ее своим несчастием, я уверена в том, - сказала мистрисс Уарден. - Я ждала этого; это очень натурально; это очень похоже на все прочее. Если ты уж позоришь меня в глаза, то могу ли удивляться, что ее позоришь за глаза?

Тут она начала приходить в сильное отчаяние, плакать и смеяться, всхлипывать и содрогаться, икать и давиться; наконец сказала, что сама знает, как это глупо, но не может поступать иначе, и если умрет и будет отпета, и похоронена, то они будут жалеть о ней (впрочем, в подобном положении дел, все это было, кажется, не так достоверно, как она думала), и многое тому подобное. Словом, она очень ловко исполнила все церемонии, принадлежащия к подобным приключениям, потом велела отнести себя вверх и положить в постель при ужаснейших судорогах. Скоро Меггс бросилась на труп её.

Дело было в том, что мистрисс Уарден хотелось ехать в Чигуэлль; но она не хотела уступать или объясняться; она хотела, чтоб ее просили, умоляли, и иначе никак не намеревалась исполнить это. Таким образом, после значительной порции стонов и плача, после многих примочек к голове, многих вспрыскиваний уксусом и понюхиваний оленьяго рога; после чрезвычайно патетических заклинаний со стороны Меггс, подкрепляемых не слишком слабыми приемами горячей водки с водой и других сердце укрепляющих средств, принадлежавших также к возбудительным средствам, которые даются сперва по чайной ложечке, а потом увеличиваются в возрастающей пропорции, и которые мисс Меггс принимала сама, как предохранительное средство (потому что обмороки заразительны); после употребления всех этих и других лекарств и после множества моральных и всяческих утешений, слесарь покорился - и дело начало приходить к концу.

-- О, Долли, Долли, - сказал добродушный отец: - если у тебя будет когда-нибудь муж...

Долли посмотрелась в зеркало.

-- Да, если у тебя будет муж, - продолжал слесарь: - никогда не падай в обморок. От легкого падения в обморок произошло более домашних несчастий, чем от всех страстей вместе. Заметь это, милая Долли, если хочешь быть истинно счастливою; ты никогда не будешь счастлива, если муж твой несчастлив. И - еще словечко на ухо, дитя мое, - не терпи никогда около себя какой-нибудь Меггс!

Дав этот добрый совет, он поцеловал Долли и медленно пошел в комнату мистрисс Уарден, между тем, как эта добрая женщина, лежа в постели, бледная, едва дышащая, утешалась созерцанием нового своего чепчика, который Меггс расположила в самом выгодном свете у постели, чтоб успокоить жизненные силы своей хозяйки.

и обращении ко всем семи небесам без разбору, заставила мисс Меггс надеть чепчик и сложив руки, заплакать.

-- Не могу удержаться! - воскликнула Меггс. - Не могу, хоть бы мне пришлось утонуть в собственных слезах своих. У нея такое прощающее сердце! Она забывает все. случившееся и поедет с вами, сэр... О, еслиб вам вздумалось отправиться на край света, она и туда пошла бы с вами!

Мистрисс Уарден, нежно улыбаясь, осуждала свою служанку за такой энтузиазм и в то же время напомнила ей о своем нездоровье, которое помешает ей выехать сегодня.

-- О, нет, нет, мистрисс, право, нет, - сказала Меггс: - спрошу мистера, мистер знает, что это неправда. Воздух и движение в коляске будут вам полезны; вы не должны поддаваться болезни, право, не должны. Не правда ли, сэр, она должна поддерживать себя для всех нас. Я сейчас говорила об этом. Она должна думать об нас, еслиб и решилась забыть, о самой себе... Уж мистер уговорит вас, я уверена. Вы поедете с мисс Долли, с мистером; все будут так счастливы, веселы. О!.. - воскликнула Меггс и снова, заплакала. - Я никогда еще не видывала такого доброго сердца, никогда, никогда! Да и мистер, верно, тоже никогда еще не видывал!.. - После этого патетического восклицания, она вышла из комнаты.

Около пяти минут мистрисс Уарден тихо противилась всем просьбам мужа; но, наконец, уступила и смягчилась до того, что простила его совершенно, сказав, что это была заслуга её молитвенника, а не её собственная, и позвала Меггс, чтоб она помогла ей одеваться. Горничная явилась тотчас же и мы только отдадим справедливость их соединенным усилиям, если скажем, что добрая женщина, сходя потом с лестницы, имела такой свежий и здоровый вид, как будто с нею ничего не случилось.

маленьких башмаков, что мистер Тэппертейт, державший под уздцы лошадь и увидевший, как мисс Долли одна выходила из дому, почувствовал смертную охоту заманить ее в коляску и ускакать с ней, куда глаза глядят, и сделал бы это непременно, еслиб в уме его не родились некоторые неприятные сомнения о ближайшей дороге в Гретна-Грин: он не знал, куда надо ехать, вверх или вниз по улице, направо или налево, и, наконец, если даже предположить, что буря опрокинет все дома сборщиков пошлины за шоссе - согласится ли кузнец обвенчать их в долг? Последнее предположение показалось растревоженной фантазии Сима столь невероятным, что он медлил. А пока он медлил и метал на Долли из глаз целые почтовые кареты, запряженный шестернями, вышел из дому мистер Уарден, за ним вышла мистрисс Уарден и девственница Меггс; удобный случай для Сима погиб невозвратно. Заскрипели рессоры колясочки, и мистрисс Уарден уселась; потом рессоры заскрипели сильнее прежнего - уселся слесарь; наконец, прыгнула в коляску Долли, радостная, веселая... И вот они уехали; место, на котором стояла она, опустело, и Тэппертейт остался на улице один с ужасною мисс Меггс.

Добрый слесарь был весел, как будто с ним целый год не случалось ничего неприятного; Долли была вся улыбка и прелесть, а мистрисс Уарден особенно любезна. Пока они тряслись по мостовой, разговаривая о том и о другом, - по тротуару прошел упомянутый уже нами каретник и прошел с такою важною осанкою, как будто он во всю жизнь свою не имел другого дела с каретами, кроме езды на них. Он поклонился так, как может поклониться джентльмен. Долли смутилась, отвечая на поклон его; ленты её салопа затрепетали, когда она встретила его печальный взгляд, который, казалось, говорил: "Я сдержал слово, работа пошла к чорту, а во всем виноваты вы!" До тех пор, пока она не поворотила, за угол, он стоял на одном месте как статуя - по выражению Долли, как насос - по выражению мистрисс Уарден, и когда слесарь заметил, что это безсовестно, а мать спросила, что он разумеет под этим словом, Долли покраснела опять так сильно, что салоп её казался бледным в сравнении с лицом её.

Однакож, это не мешало им быть веселыми, и слесарь, в радости, останавливался поминутно, обнаруживая весьма близкое знакомство свое со всеми шинками, со всеми хозяевами и хозяйками их, с которыми была очень дружна и маленькая его лошадка, потому что она сама останавливалась у каждого подобного заведения. Никогда на этом свете не бывало людей веселее этих хозяев и хозяек при встрече с мистером Уарденом, мистриссь Уарден и мисс Уарден: одни не хотели пускать их далее; другие просили, чтоб они непременно вошли в бель-этаж; третьи говорили, что обидятся и обвинят их в гордости, если они не скушают чего-нибудь, так что поездка слесаря и его семейства казалась триумфальным шествием, не простою прогулкою. Действительно, приятно видеть себя предметами такого почета, не говоря уже о разных лакомствах, бывших его следствием; поэтому-то мистрисс Уарден молчала до поры до времени и была вся восхищение; но такое количество очевидных доказательств, какое, собрала она в этот день против несчастного слесаря, чтоб позже воспользоваться ими при удобном случае, никогда еще не было собираемо зараз и гуртом супружескою нежностью.

По прошествии довольно долгого времени, - потому что все эти приятные остановки отняли его немало, - достигли они опушки леса, а вскоре и "Майского-Дерева", где веселый возглас слесаря: "го-го!" вызвал немедленно на подъезд старого Джона и молодого Джоя. И тот и другой, увидев дам, были изумлены до такой степени, что с минуту не могли даже поклониться.

Джой держал ее в своих объятиях, - правда, не больше мгновения, - но все-таки держал же, Ведь и в этом есть хоть маленький проблеск счастия!

туманном предчувствии, что мистрисс Уарден не может его терпеть, и не зная, не приехала ли она, чтоб напасть на него и поколотить добрым порядком, - собрал все свое мужество, пожелал ей доброго дня и предложил руку, чтоб проводить в дом. Предложение было принято очень благосклонно, и они отправились; за ними пошли Джой и Долли, также рука об руку (опять счастие!), а мистер Уарден составлял арьергард.

Старый Джон пригласил их в общую комнату; все согласились на это. Общия комнаты в гостиницах приятны, но общая комната в "Майском-Дереве" была самою наиприятнейшею и совершеннейшею комнатою в этом роде, когда либо придуманною умом человеческим. Какие были тут удивительные бутыли в старых, плетеных чехлах, какие блестящия кружки, качавшияся на крючках, почти в том же самом положении, в каком оне находятся, когда люди, томимые жаждою, подносят их ко рту; какие крепкие дубовые боченки, поставленные рядами на карнизах; сколько было лимонов, висевших в сетках и составлявших вместе с сахарными пирамидами пунш, превосходящий понятия самого гениального человека; какие были тут шкапики, ящички с трубками, подносики, - и все это набито битком съестным и питейным, или вкусными пряностями; наконец, венец всего, доказательство богатых запасов гостиницы - огромнейший сыр!

Бедно то сердце, которое, не может никогда радоваться, и это сердце было бы беднейшим, слабейшим и несчастнейшим, которое, не забилось бы сильнее при виде столовой "Майского-Дерева". Сердце мистрисс Уарден тотчас начало биться сильнее. Она теперь была так же мало в состоянии упрекать Джона Умллита посреди его пенатов - боченков, бутылок, лимонов, трубок и сыра, как и заколоть его собственным ножом его. Притом же, манера его заказывать кушанье могла бы смягчить самого жестокого дикаря. "Чуточку рыбы" - сказал Джон кухарке: "и несколько кусков баранины, хороший салат и жареного молодого цыпленка, с тарелочкой сосисок или чего-нибудь в роде этого". "Чего-нибудь в роде этого!" Что за огромные запасы в этих гостиницах! Говорить так небрежно о кушаньях, которые сами по себе составляют уже праздничные блюда, говорить о них: "чего-нибудь в роде этого!" то-есть, если не можешь достать цыпленка, так возьми какую-нибудь другую птицу - например, индейского петуха! А тут еще кухня, с огромным камином, - кухня, в которой можно было варить все, при виде которой можно было ожидать наверное, что все заказанное к обеду явится непременно. Мистрисс Уарден возвратилась из обозрения всех этих чудес совершенно смущенная и встревоженная. Её хозяйственный гений был не так обширен, чтоб постичь все это. Она была принуждена прилечь. Быть наяву между такими удивительными вещами - слишком мучительно.

Долли, которой голова была занята совсем другим, вышла из садовой калитки и, оглядываясь по временам (разумеется, не заботясь о том, видит ли ее Джой), побежала через поля, которые знала очень хорошо, чтоб исполнить поручение, данное ей в "Кроличью-Засеку"