Бэрнаби Родж.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XX. (старая орфография)

XX.

Гордое сознание важности возложенного на нее поручения изменило бы её намерению, еслиб она вздумала пройти, так сказать, сквозь строй перед всеми обитателями "Кроличьей-Засеки"; но так как Долли не раз, еще ребенком, играла во всех залах и коридорах старого дома, а позже всегда оставалась скромною подругою молочной сестры своей, мисс Гэрдаль, то знала дом так же хорошо, как и его обитателей. Удерживая дыхание, проскользнула она на ципочках мимо библиотеки и очутилась в комнате мисс Эммы.

Это была самая веселая комната во всем доме. Правда, она имела такой же мрачный вид, как и все другия, но присутствие молодости и красоты оживляет даже, темницу и уделяет часть своих прелестей самым мрачным местам. Птицы, цветы, книги, рисунки, ноты и сотня подобных признаков женской любви и прихоти, наполняли комнату. В ней царствовала любовь, а кто из людей, одаренных сердцем, не узнает присутствия любви в другом.

У Долли, без всякого сомнения, было сердце, и притом не холодное, хоть оно и было окружено небольшим туманом кокетства, какой иногда поутру окружает солнце жизни, затемняя несколько блеск его. Поэтому, когда Эмма встала, чтоб приветствовать Долли, ласково поцеловала ее в щеку и рассказала, что чувствовала себя очень несчастливою, на глазах Долли навернулись слезы, и она сделалась необыкновенно печальною. Однакож, минуту спустя, она взглянула нечаянно в зеркало, и это было ей так приятно, что она улыбнулась, хоть слезы все. еще дрожали на ресницах, и почувствовала себя совершенно утешенною.

-- Я слышала об этом, мисс, - сказала Долли: - это очень грустно; но когда несчастие дойдет до высшей степени, тогда, говорят, и помощь недалеко.

-- Но разве ты наверное, знаешь, что несчастие достигло высшей степени? - спросила, улыбаясь, Эмма.

-- Ну, я по крайней мере не вижу, чтоб оно могло быть еще сильнее, - сказала Долли. - Я принесла кое что для начала.

-- Уж не от Эдварда ли?

Долли кивнула головой, улыбнулась и стала шарить в карманах (тогда носили еще карманы), как будто не могла найти искомого, - что значительно увеличивало важность её, - наконец, вытащила письмо. Между тем, как Эмма поспешно сломала печать и погрузилась в чтение, глаза Долли, по какому-то странному случаю, опять направились на зеркало. Она размышляла о том, сильно ли страдает каретник и решительно сожалела о бедняжке. Письмо было длинно, очень длинно, лист бумаги мелко исписанный и тщательно сложенный; но в то же время оно не было утешительно, потому что, читая его, Эмма по временам останавливалась, чтоб отереть на глазах слезы. Долли была очень удивлена, видя такую горесть: по её понятием, любовь была самою лучшею шуткою, самым приятным, самым смешным делом. Она внутренно была уверена, что все это происходило единственно от излишняго постоянства мисс Гэрдаль, и что, еслиб она захотела полюбить другого молодого человека - хоть на столько, чтоб первый любовник струсил - то все пошло бы гораздо лучше.

-- Я непременно поступила бы так, - думала Долли. - Опечалить своего поклонника - этого довольно; но сделаться самой несчастною - это уж слишком.

Однакож, неловко было бы обнаружить эти мысли, и потому Долли сидела молча, посматривая на мисс Эмму; а для этого необходимым был порядочный запас терпения, потому что, когда письмо было прочтено раз, мисс Эмма начала читать его снова; прочитав же его два раза, мисс Эмма начала читать его снова. В продолжении этой скучной истории Долли старалась обмануть время самым выгодным образом, делая себе, при помощи упомянутого зеркала, несколько убийственных локонов.

Однакож, всему есть конец. Даже влюбленные не могут вечно читать письма. По прошествии некоторого времени, письмо было опять сложено; оставалось написать ответ.

Но так как это было также дело не минутное, то Эмма сказала, что не будет отвечать до после обеда, и пригласила Долли отобедать с нею. Долли еще прежде решалась на это и потому не заставила долго просить себя, и обе подруги, в ожидании обеда, пошли в сад.

Оне бродили взад и вперед по аллеям, болтая без умолку; - по крайней мере. Долли не переставала говорить ни на минуту - так, что эта часть мрачного, печального дома совершенно развеселилась. Нельзя сказать, чтоб оне болтали слишком громко или смеялись много, но оне были так милы, день был так хорош, их легкия платья и темные локоны развевались так свободно, так весело и игриво; Эмма была так прелестна, Долли так мила и румяна, Эмма с такими нежными формами, Долли так полна, что, поверьте, ни в одном саду в мире не росли еще такие цветки; и дом и сад, казалось, радовались этому.

Потом настало время обедать; затем надо было писать письмо, там поболтать немножко, при чем мисс Гэрдаль воспользовалась случаем упрекнут Долли в небольшой склонности к непостоянству и кокетству. Но Долли, повидимому, приняла эти обвинения за настоящие комплименты и чрезвычайно утешилась ими. Эмма, находя Долли неисправимою по этой части, отпустила ее, наконец, вверяя ей "важное" письмо и подарив красивую браслетку. Надевая ей на руку браслетку и еще раз, полушутя, полусерьезно, посоветовав исправиться (Эмма знала, что Долли внутренно любила Джоя, хоть и отнекивалась очень упорно, уверяя с насмешливым высокомерием, что надеется найти по себе какое-нибудь лучшее занятие и т. п.), Эмма простилась с нею; потом воротила ее еще раз, чтоб дать ей к Эдварду столько поручений, сколько не могла бы припомнить даже вдесятеро серьезнейшая голова, и, наконец, окончательно отпустила ее.

Долли спрыгнула с лестницы; подошед к страшной двери библиотеки, она намеревалась уже прокрасться мимо её на цыпочках, как вдруг дверь растворилась, и мистер Гэрдаль предстал пред ней. Надобно заметить, что Долли с детства соединяла всегда с видом этого джентльмена мысль о чем-то страшном, ужасном; а так как в эту минуту совесть её была не совсем чиста, то вид мистера Гэрдаля так испугал ее, что она не могла ни поклониться ему, ни убежать, но, сделав большой скачек, остановилась, дрожа всем телом и опустив глаза.

-- Поди сюда, - сказал мистер Гэрдаль, взяв се за руку. - Мне нужно поговорить с тобой.

-- Если позволите, сэр, мне некогда, - бормотала Долли: - и... вы так испугали меня, так внезапно очутились предо мною, сэр... Я охотнее, ушла бы, сэр, если будет ваша милость отпустить меня.

-- Сейчас, - сказал мистер Гэрдаль, введя ее между тем в комнату и запирая дверь. - Ты сейчас можешь уйти... Ты была у Эммы?

-- Да, сэр, сию минуту... Батюшка ждет меня, сэр, если будет ваша милость...

-- Знаю, знаю, - сказал мистер Гэрдаль. - Отвечай мне на один только вопрос: что принесла ты сюда сегодня?

-- Что я принесла сюда, сэр? - сказала Долли.

-- Я уверен, что ты скажешь правду. Не так ли?

Долли колебалась с минуту, но ободренная его обращением, сказала, наконец:

-- Ну, да, сэр, я принесла письмо.

-- От Эдварда Честера, разумеется. И тебе поручено передать ему ответ?

Долли опять колебалась и, не зная на что решиться, заплакала.

-- Ты пугаешься без причины, - сказал мистер Гэрдаль. - Какой ты ребенок! Почему бы тебе не отвечать просто? Ведь ты знаешь, мне стоит только спросить Эмму, чтоб узнать всю правду. Ответ у тебя?

Долли, попавшись в тиски, старалась защищаться как можно храбрее.

-- Да, сэр, - отвечала она, бледнея. - Да, сэр, письмо при мне. Вы можете убить меня, сэр, если угодно, но я не отдам вам этого письма. Мне очень жаль... но я не отдам... Да, сэр.

-- Мне нравится твоя твердость и откровенность, - сказал мистер Гэрдаль. - Будь уверена, я так же не хочу отнимать у тебя это письмо, как и жизнь. Ты верный посланник и добрая девушка..

Долли, не считая себя совершенно безопасною, как признавалась впоследствии, держалась как можно далее от мистера Гэрдадя и, плача, решилась защищать до последней крайности карман, в котором лежало письмо.

-- Мне очень хочется, - сказал мистер Гэрдаль, помолчав немного, между тем, как улыбка осветила его обыкновенно угрюмое, меланхолическое лицо: - мне очень хочется дать племяннице компаньонку, потому что жизнь, которую она ведет здесь, слишком скучна и однообразна. Согласилась ли бы ты принять на себя эту должность? Ты давнишняя подруга Эммы и имеешь полное право на это место.

-- Не знаю, сэр, - отвечала Долли, подозревая, что он хочет пошутить над нею: - я не могу отвечать на это. Не знаю, что скажут об этом мои родители... Я не имею голоса в этом деле, сэр.

-- А еслиб твои родители были согласны, разве ты не захотела бы исполнить моего желания? Ну, полно, дитя; это простой вопрос - на него отвечать нетрудно.

-- Это очень мило с твоей стороны, - сказал мистер Гэрдаль. - Вот все, о чем я желал поговорить с тобою. Ты хочешь уйти... Я не буду удерживать. Иди с Богом.

Едва были произнесены последния слова, как Долли выбежала из библиотеки, пустилась бегом из дома и очутилась на свободе.

Когда она опомнилась, первым делом её было - заплакать снова; вторым, когда вспомнила, как дешево отделалась, - засмеяться. Слезы уступили место смеху, и, наконец, она начала хохотать так сильно, что принуждена была прислониться к дереву. Перестав смеяться, она привела в порядок головной убор свой, отерла слезы и, с торжеством оглянувшись на "Кроличью-Засеку", отправилась к "Майскому-Дереву"

его и держала в протянутой руке; он блестел так мило, что она совершенно погрузилась в это занятие. Тут было еще письмо, и оно имело такой таинственный и скрытный вид, когда было вынуто из кармана, в нем содержалось столько важного, что перевертывание его в разные стороны и размышление о том, как оно начиналось и как оканчивалось, и что в нем написано, составило второе, не менее продолжительное занятие. Кроме браслета и письма, было еще много других предметов для размышлений, так что не надо было думать ни о чем другом, и Долли шла далее, то любуясь на браслет, то посматривая на письмо.

пошла далее, ускорив, однако, свою походку.

Едва прошла она несколько шагов, как послышался опять тот же шум, как будто кто-нибудь крадется через лес и кустарники. Когда она взглянула в ту сторону, откуда слышен был шорох, ей показалось, что кто-то присел за деревом Она снова остановилась. Все смолкло по прежнему. Она опять пошла далее и гораздо скорее прежнего, стараясь потихоньку петь, уверенная, что ее напутал ветер.

Но от чего же ветер шумел только тогда, когда она шла, и умолкал, когда она останавливалась? При этой мысли она невольно остановилась, и шорох опять прекратился. Тут уже страх объял ее, и пока она колебалась еще, не зная на что решиться, кустарник раздался в обе стороны, и из него выскочил мужчина.