Бэрнаби Родж.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XXI. (старая орфография)

XXI.

Долли несказанно обрадовалась, узнав в человеке, представшем так внезапно пред нею, Гога, слугу из "Майского-Дерева", и она тотчас же очень громко произнесла имя его с выражением радости.

-- Так это были вы? - сказала она. - Как я рада вас видеть! Не стыдно ли так напугать меня!

Он не отвечал ни слова, но, не сходя с места, смотрел на нее.

-- Вы пришли ко мне навстречу? - спросила Долли.

Гог кивнул головою, пробормотав, что он ждал ее и надеялся, что она придет раньше.

-- Я так и думала, что они пошлют встречать меня, - сказала Долли, успокоившись совершенно.

-- Меня никто не посылал, - ствечал он сердито: - я пришел по собственной охоте.

Грубые приемы Гога и дикий, отвратительный вид, часто, даже в присутствии посторонних, наводили на Долли какой-то неизъяснимый страх; теперь же она невольно отступила назад. Ужас её усилился еще мыслию, что он вздумал быть её незванным проводником в темноте наступавшей ночи..

Еслиб обращение его было только дико и сурово, как бывало обыкновенно, Долли не почувствовала бы слишком сильного отвращения от его сообщества - может быть даже была бы рада ему. Но в глазах его выражалось какое-то дикое, безстыдное намерение. Она смотрела на него в нерешимости, не зная, вперед ли ей идти, или назад, и он остановился, любуясь ею, как молодой сатир. Так простояли они с минуту не говоря ни слова. Наконец, Долли собрала все свое мужество, пробежала мимо его и пустилась из всех сил к "Майскому Дереву".

-- Зачем вы так стараетесь бежать от меня? - сказал Гог, но отставая от Долли.

-- Я хотела бы быть как можно скорее с моими в "Майском Дереве", и притом вы подходите ко мне слишком близко, - отвечала Долли.

-- Слишком близко! - сказал Гог и нагнулся над нею так, что она чувствовала его дыхание. - От чего же слишком близко? Вы всегда горды со мной, леди.

-- Я ни с кем не горда, вы ошибаетесь, - отвечала Долли. - Сделайте одолжение, идите либо впереди, либо позади.

-- Нет, леди, - возразил он, стараясь взять ее под руку: - я хочу идти рядом с вами.

Долли вырвала свою руку, сжала в кулак и замахнулась на Гога. Гог захохотал во все горло, обвил стан её рукою и удерживал ее с такою легкостью, как будто держал в руках птичку.

-- Ха-ха-ха! Вот так-то, леди! Ну, ударьте хорошенько. Бейте меня по лицу, дерите за волосы, царапайте, сколько угодно. Мне это очень приятно. Ну, ударьте еще раз, леди. Ха-ха-ха!

-- Пустите меня! - вскричала Долли, стараясь оттолкнуть его. - Пустите!

-- Вы поступили бы лучше, еслиб обходились со мной поласковее, душенька, - сказал Гог. - Право! Ну, скажите-ка, от чего вы всегда так горды? Конечно, я не сержусь на вас за это. Мне приятно видеть, что вы горды. Ха-ха-ха! Как ни гордитесь, а красоты своей все таки не скроете от бедного Гога, - вот мое утешение!

Она не отвечала, но пустилась опять бежать из всех сил. Наконец, борьба, испуг и сила, с которою Гог обнимал се. до того ослабили Долли, что она не могла идти далее.

-- Вот так-то лучше, - отвечал Гог. - Послушайте-ка, голубушка, вам лучше всего молчать. Меня знают во всем околодке, знают, что я могу сделать, лишь только захочу. Если вам когда-нибудь вздумается проболтаться - замолчите на первом же слове и подумайте о несчастий, которое, в противном случае, навлечете на многих невинных людей. Только досадите мне - так я сам не только досажу многим, которые вам нравятся, но и сделаю еще кой что другое. Я забочусь о них столько же, сколько об нашей дворной собаке, да и что в них? Скорее соглашусь убить человека, чем собаку. Во всю жизнь свою не горевал я ни об одном человеке, а о собаке плакивал.

В голосе, взорах, движениях Гога было столько дикого, что ужас придал Долли новые силы; неожиданно вырвалась она от него и побежала. Но Гог был так прыток, силен и ловок, как едва ли кто бывал в старой Англии, и Долли напрасно старалась уйти от него; лишь только отбежала она на сто шагов, как он уже держал ее опять в своих объятиях.

-- Тише, душенька, тише; разве вы хотите убежать от грубого Гога, который любит вас не менее любого джентльмена?

-- Хочу, - отвечала она, стараясь освободиться. - Хочу. Эй! Помогите!

-- Наказание за крик. Ха-ха-ха! Наказание и прехорошенькое, вашим губкам. Я сам беру плату. Ха-ха-ха!

-- Помогите, помогите! Между тем, как она кричала во все горло, в отдалении послышался ответный крик, потом второй и третий.

-- Слава Богу! - воскликнула Долли в ужасе. - Джой, милый Джой, сюда! Помогите!

Гог с минуту был в нерешительности, что делать, но как крик быстро приближался, ему надобно было решиться на что нибудь. Выпустив Долли из своих объятий, он шепнул ей: "Скажите ему одно только слово, и вы увидите последствия!", потом прыгнул в кусты и исчез во мраке. Долли бросилась вперед и попала прямехонько в распростертые объятия Джоя Уиллита.

-- Что такое? Не ушиблись ли вы? Что тут было? Кто? Где он? Каков он собой? - Вместе с разными утешениями и успокоениями, таковы были первые слова Джоя. Но бедная девушка была так испугана, что долго не могла отвечать; она только всхлипывала и висела на шее Джоя, как будто хотела выплакать пред ним все свое сердце.

Джою нисколько не было противно, что она повисла ему на шею, хоть от этого и измялись вишневого цвета ленты её и шляпка. Но он не мог видеть её слез; старался утешать ее, наклонился над ней, шептал си на ухо - иные говорят даже, что целовал ее, - но это вздор, сказка. Во всяком случае, однакож, он насказал ей множество нежностей, и Долли не мешала ему, не прерывала его ни разу, и прошло минут с десять прежде, нежели она была в состоянии приподнять головку и поблагодарить его.

-- Что же так испугало вас? - спросил Джой.

Она отвечала, что ее преследовал незнакомый мужчина; сначала пустил в ход просьбы, потом угрозы, которые уже был готов привести в исполнение, когда Джой помешал ему. Джой приписывал смущение Долли при этом рассказе испугу и вовсе не подозревал истины.

"Замолчите при первом же слове!" Сто раз в этот вечерь и позже вспоминала Долли эти слова, когда была готова сказать правду. Глубоко запавший в душу страх, уверенность, что гнев Гога, однажды воспламененный, уж не остановится, и что, когда она назовет его имя, вся месть Гога падет на её спасители Джоя, все это отнимало у Долли мужество открыть истину и заставляло молчать.

Джой, с своей стороны, был так счастлив, что не мог подробно разспрашивать о случившемся, а как Долли была еще очень слаба, то они шли медленно, рука об руку, пока из-за деревьев не показался свет в окнах "Майского Дерева". Тут Долли остановилась и сказала вполголоса:

-- А письмо!

-- Какое письмо? - спросил Джой.

-- Письмо, которое было со мной - я держала его в руке. И браслет также, - сказала она, ощупывая руку. - Я потеряла все.

-- Недавно?

браслета, снова заплакала.

Джой старался успокоить Долли уверением, что, проводив ее в "Майское-Дерево", тотчас отправится с фонарем искать потерянные вещи, надеясь наверное найти их, потому что после них никто не мог проходить по тропинке, да притом она не могла сказать достоверно чтоб вещи были отняты у ней насильно. Долли искренно благодарила за обещание, хотя но слишком надеялась на успех. Таким образом, при жалобах с её и обнадеживанием с его стороны, при большой слабости со стороны Долли и нежной помощи со стороны Джоя, пришли они, наконец, в "Майское-Дерево", где слесарь, жена его и старый Джон все еще сидели да пировали

Мистер Уиллит услышал о приключениях Долли с тем удивительным присутствием духа и тою говорливостью, которыми так ярко отличался он от всех других людей. Мистрисс Уарден выразила свое участие тем, что разбранила дочь за то, что она просидела так долго в "Кродичьей-Засеке", а честный слесарь то жалел о Долли и целовал ее, то искренно пожимал руку доброго Джоя, разсыпаясь перед ним в похвалах и благодарности.

В отношении к последнему пункту, старый Джон не соглашался с своим приятелем, ибо, кроме того, что он не любил подобные опасные приключения вообще, он вспомнил еще, что, еслиб сын и наследник его был опасно ранен в драке, это не только было бы неприятно и стоило больших издержек, но еще повредило бы ходу дел в "Майском-Дереве". От этого, и еще от того, что Джон смотрел вообще на молодых девушек неблагосклонно, считая их и весь женский пол каким-то странным промахом в творении, он дал Джою скрытно несколько толчков в бок, в виде отеческого увещания, чтоб он заботился более о собственных делах и не разыгриваль роли дурака.

Джой, напротив, взял фонарь и засветил его; потом вооружился огромною дубиной и спросил где Гог.

-- Спит в кухне, - сказал мистер Уиллит. - На что он тебе?

-- Он должен итти со мною, чтоб отыскать письмо и браслет, потерянные мисс Долли.

Долли побледнела, как полотно, и ей показалось, что она упадет непременно в обморок. Через несколько минут Гогь ввалился в комнату со всеми признаками человека, сейчас только проснувшагося.

-- На, соня, - сказал Джой, подавая ему фонарь. - Неси, да кликни собаку. Возьми также свою дубинку. Горе мошеннику, если мы встретим его!

-- Какому мошеннику? - проворчал Гог, протирая глаза.

-- Какому мошеннику! - отвечал Джой. - Такому, которого ты должен знать и за которым должен бы присматривать получше. Ты, лентяй, валяешься в кухне и спишь, между тем, как дочери честных людей не могут пройти вечером по нашим полям, чтоб не напали воры и не напугали до смерти.

-- Меня никто не ограбит! - вскричал Гог, смеясь. - Мне терять нечего. Но я так же охотно проломаю им голову, как и всякому другому. Сколько их?

-- Всего один, - сказала Долли слабым голосом, потому что все смотрели на нее.

-- А каков он собой, леди? - сказал Гог, взглянув искоса на Джоя, но так быстро, что никто не заметил этого. - Будет ли он с меня ростом?

-- Нет... поменьше, - отвечала Долли, едва сознавая, что говорит.

наведете, меня на след.

Долли побледнела еще сильнее и отвечала, что на нем широкий сюртук, лицо обвязано платком, а впрочем она не может описать его.

-- Может быть, вы не узнаете его, если опять увидите? - спросил Гог, злобно усмехаясь.

-- Нет, - отвечала Долли, снова заплакав: - я не хочу его видеть. Не могу даже подумать о нем без ужаса. Не могу говорить о нем. Не ходите искать потерянных вещей, мистер Джой, прошу вас, не ходите. Умоляю вас, не ходите с этим человеком.

-- Не ходите с этим человеком! - воскликнул Гог. - Я им всем кажусь слишком груб. Они все боятся меня, а между тем, клянусь, леди, у меня самое, нежное сердце... Я люблю всех женщин, мистрисс, - прибавил Гог, обратясь в жене слесаря.

Из этого развращенного состояния его нравственности вывела мистрисс Уарден заключение, что он никогда еще не читал никакой назидательной книги. Так как Гог согласился с этим и даже признался, что не умеет читать, то мистрисс Уарден объявила очень строго, что в таком случае он должен стыдиться еще более и советовала ему сберегать часть своего жалованья, чтоб купить книгу и научиться понимать ее. Она была еще в самом жару декламаций, когда Гог оставил ее довольно непочтительно и вышел за своим молодым хозяином; предоставляя ей поучать остальные лица общества. Мистрисс Уарден действительно приготовлялась к этому и, заметив, что глаза мистера Уиллита были обращены на нее с блеском глубокого внимания, обратилась к нему со всею своею диссертациею и проговорила значительно длинную лекцию богословско-морального содержании, надеясь произвесть на него большое впечатление. Дело, однакож, в том, что мистер Уиллит, хотя глаза, его и были раскрыты, хоть они и видели женщину, которой голова, казалось, увеличивалась более и более, пока не наполнила всей комнаты, - заснул крепко, и проснулся с глубоким вздохом уже при возвращении сына, сохранив притом темное воспоминание о виденной им во сне свинине и зелени...

Розыски Джоя были совершенно безполезны. Джой раз двенадцать прошел всю дорогу, ища в траве, в канавах, в кустах, - все было напрасно. Долли, неутешная о своей потере, написала записку к мисс Гэрдаль, уведомляя се о случившемся так, как рассказала в "Майском-Дереве", и Джой обещал отнести эту записку на другой же день на разсвете; потом все сели пить чай...

Нельзя сказать, чтоб мистрисс Уардеп слишком строго соблюдала правила строгого протестантизма в отношении к кушаньям, исключая разве тех случаев, когда, их было слишком много или слишком мало, или когда она была вообще не в духе. Теперь же жизненные силы её возрасли значительно при виде превосходных прибавлений к чаю, состоявших в прекрасных булках, свежем масле, порядочных кусках ветчины, ростбифа и прочих безделок. Она с большою легкостью перешла от ничтожества человеческих добродетелей к важности ветчины и ростбифа. Под влиянием этих спасительных средств, она стала строго выговаривать Долли за её трусость и отчаяние и заметила, подставляя тарелку для второго приема, как хорошо поступила бы Долли, еслиб, вместо того, чтоб печалиться о потере игрушки и листа бумаги, помышляла о добровольном самопожертвовании бедных миссионеров в дальних странах, где они питаются исключительно одним салатом.

Приключения подобного дня производят разные колебания в человеческом термометре, особливо же в таком чувствительном и нежно устроенном физическом инструменте, каким была мистрисс Уарден. За обедом она стояла на точке летняго жара, была весела, восхитительна и безпрестанно улыбалась. После обеда, в солнечном свете вина, она поднялась по крайней мере еще. на полдюжину градусов выше и сделалась совершенно очаровательною. Когда же действие вина ослабло, она быстро стала упадать, спала около часа к умеренной температуре и проснулась немного ниже точки замерзания. Теперь она стояла опять на точке летняго жара, в тени; и когда, после чаю, старый Джон, достав бутылку "сердцекрепительного", принудил ее выпить два стакана до капельки, она в продолжение пяти четвертей часа стояла все еще на девяноста градусах. Опытный слесарь воспользовался этою прекрасною погодой, чтоб выкурить в сенях трубочку, и вследствие этого разсчетливого поступка был готов, при новом падении термометра, ехать домой.

Колясочку запрягли и подали к подъезду. Джой, не слушая увещаний отца, решительно объявил, что проводит их по самой скучной части дороги, вывел для этого из конюшни серого мерина, подсадил Долли в коляску (опять частица блаженства!) и весело вспрыгнул в седло. После многих "покойных ночей", многих советов закутаться хорошенько, неоднократного посвечивания факелами и свечами, после нагружения экипажа множеством салопов и платков, колясочка покатилась; Джой ехал подле нея... то-есть. подле Долли, у самых колес.