Бэрнаби Родж.
Глава XXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XXII. (старая орфография)

XXII.

Ночь была прелестная, светлая, и Долли, пссмотря на печаль свою, поглядывала на звезды так очаровательно, что Джой выходил из себя. Дорога была очень хороша, ровна и нетряска; однакож, Долли, в продолжение всего пути, держалась одной ручкой за край коляски; и еслиб палач поднял за Джоем секиру, чтоб тотчас отрубить ему голову за прикосновение к этой ручке, Джой никак не утерпел бы оставить ее в покое. Сначала он будто случайно положил свою руку на её ручку и отнял минуту спустя; но потом ехал далее и далее, не оставляя прекрасной ручки, как будто нарочно был приставлен к этой должности. Странно при этом было, что Долли, повидимому, ничего не замечала. Она смотрела так невинно и простодушно, когда обращала глаза на Джоя, что взгляды её были очаровательны и формально вызывали на подобную смелость.

Она также и говорила - говорила о своем испуге и избавлении, о своей благодарности и об опасении, что не поблагодарила Джоя достаточно, и о том, как они вперед всегда останутся друзьями, и пр. и пр. А когда Джой сказал: "надеюсь, что не друзьями", Долли была очень удивлена и полагала, что уж, верно, не "врагами"; когда же Джой спросил, не могут ли они быть друг для друга более, чем друзьями, она нечаянно увидела звезду, блиставшую ярче других, и попросила его взглянуть на нее, при чем казалась в десять тысяч раз невиннее прежнего.

Так ехали они далее и далее, тихо перешептываясь и желая, чтоб дорога растянулась на дюжину миль; - по крайней мере Джой желал этого. Выехав из леса на открытое место, они услышали за собою стук лошадиных вопит. Мистрисс Уарден вскрикнула, ездок же сказал "друг!" и подъехал к коляске.

-- Опять этот человек: - воскликнула Долли, содрогнувшись.

-- Гог! - сказал Джой. - Какие вести привез ты?

-- Мне велено воротить вас, - отвечал Гог, украдкой поглядывая на дочь слесаря. - Он прислал меня.

-- Батюшка? - сказал бедный Джой и прибавил тихо: - Неужели он вечно будет считать меня таким ребенком, что не позволит и часу пробыть без няньки!

-- Да! - отвечал Гог на первую часть вопроса. - Дороги теперь не слишком-то безопасны, и он говорит, что вам лучше иметь провожатого.

-- Так поезжай вперед, - сказал Джой. - Я еще не намерен вернуться домой.

Гог был доволен этим, и они поехали далее. Ему вздумалось ехать непосредственно перед коляскою и безпрестанно оглядываться. Долли чувствовала, что он смотрел на нее, но отворачивалась и боялась хоть один раз взглянуть на него: так велик был страх, им внушенный.

Переговоры вполголоса прекратились от приезда Гога и бдительности мистрисс Уарден. До тех пор она дремала, покачиваясь, и только проснулась минуты на три побранить слесаря за дерзость, с какою он обхватывал ее, от опасения, что она выкачнется из коляски. Проехав с милю, Габриель, по приказанию жены, остановил лошадку, и добрая женщина уверяла, что Джой ни за что не должен ехать далее. Напрасно Джой уверял, что вовсе не устал, что поедет тотчас назад, проводив их до такого-то и такого-то места. Мистрисс Уарден упорно стояла на своем, и никакая человеческая сила не могла победить её.

-- Итак, желаю вам спокойной ночи, если уж я непременно должен вернуться, - сказал печально Джой.

-- Покойной ночи, - сказала Долли. Она охотно прибавила бы: "Берегитесь этого человека и ради Бога не вверяйтесь ему", но Гог повернул лошадь и стоял подле самой коляски. Она могла только пожать Джою руку. Коляска отъехала уже далеко, а Джой все еще стоял на том же мгеете, махая рукой; подле него стояла высокая, темная фигура Гога.

О чем думала Долли до приезда домой, и занимал ли еще каретник в сердце её то выгодное местечко, какое имел по утру - неизвестно. История говорит только, что они приехали, наконец, домой; - да, "наконец", потому что дорога была длинна, а ворчанье мистрисс Уарден не могло сократить ее. Услышав стук колес, Меггс мигом очутилась у подъезда.

-- Вот они, Симмун! Вот они! - кричала Меггс, хлопая в ладоши, и подскочила к коляске, чтоб высадить свою госпожу. - Принесите стул, Симмун. Ну, мистрисс, лучше ли вам теперь? Чувствуете ли вы себя лучше? О, небо, как вы прозябли! Боже мой, сэр, да она холодна, как лед!

-- Что ж мне делать, добрая девушка? Не лучше ли проводить ее к камину? - сказал слесарь.

-- Мистер кажется безчувственным, - сказала Меггс голосом, в котором слышалось сожаление: - но он только кажется таким. ЛЯ никогда не поверю, чтоб он мог быть так зол после того, что видел от вас сегодня утром. Войдите, сядьте у огня; я как нарочно развела славный огонь. Пойдемте!

Мистрисс Уарден согласилась. Слесарь последовал за ними, засунув руки в карманы, а мистер Тэппертейт отправился с колясочкой в соседнюю конюшню.

-- Милая Марта, - сказал слесарь, вошед в комнату жены: - думаю, ты поступила бы только сообразно с долгом, еслиб сама посмотрела за Долли или послала кого-нибудь к ней. Ты знаешь, что она перепугалась и нездорова.

В самом деле, Долли, не обращая внимания на наряд свой, которым так гордилась по утру, бросилась на диван и, закрыв лицо руками, навзрыд плакала.

При первом взгляде на это явление (Долли не привыкла, к такому положению, научась, напротив, из примера матери избегать его), мистрисс Уарден объявита, что, по её мнению, никогда не было такой несчастной женщины, как она; что жизнь её безпрерывное испытание; что, как скоро она сделается немного способною повеселиться или быть здоровою, кто-нибудь из окружающих уж наверное окатит ее холодной водой; что она должна уже нести казнь за сегодняшний веселый день, а между тем Богу известно, как мало у нея таких дней в жизни. Меггс поддакивала всем этим излияниям сердца мистрисс Уарден. Бедной же Долли от таких лекарств нисколько не становилось лучше. Когда же обнаружилось, что она действительно нездорова, мистрисс Уарден и Меггс, движимые состраданием, принялись, наконец, за нею ухаживать.

Но и тут добродушие закутывалось в наряд их обыкновенной политики, и хотя в обмороке была Долли, но простодушному человеку показалось бы, что страдает не она, а мистрисс Уарден. Как скоро Долли стала немного оправляться и приходить в ту степень болезненности, когда педантки находят опять полезным употреблять укоризны и выговоры, мать, со слезами на глазах, представляла ей, что если сегодня пугали и стращали ее, то должно вспомнить, что это общая участь человечества, и преимущественно женской его половины, которая во всю жизнь не должна ожидать ничего лучшого и обязана приготовляться к терпению, покоряться судьбе. Мистрисс Уарден просила дочь вспомнить, что, по всей вероятности, она скоро будет принуждена сделать насилие своим чувствам и выйти замуж; что супружество, как она могла видеть каждый день (и точно, она видела это), требует большого мужества и терпения. Живыми красками изображала, она, как, без глубокого сознания долга, которое одно еще поддерживало ее в странствии по юдоли плача, она сама давно уже лежала бы в земле, и потом желала знать, что сталось бы в таком случае с блуждающим во мраке духом (слесаря), которого истинною зеницею ока, светом и путеводною звездою в жизни, так сказать, была никто иной как она.

Мисс Меггс также произнесла несколько слов в том же духе. Она говорила, что Долли, действительно, должна взять себе в образец свою благородную мать, которая, - как она всегда говорила и говорить будет, хоть-бы сейчас за это ее повесили, четвертовали и выпотрошили, - самая нежная, любящая, миролюбивая и терпеливая жена, какую когда-либо считала она возможною; что одно исчисление её добродетелей произвело такую благодетельную перемену в её собственной свояченице, что эта свояченица и муж её, жившие прежде как кошка с собакой и переговаривавшиеся обыкновенно при посредстве подсвечников, горшечных крышек, утюгов и тому подобных летучих вестников гнева, теперь составляли самую благополучную и милую чету, в чем всякий может убедиться ежедневно на дворе "Золотого Льва", в нумере двадцать-седьмом, вторая дверь с правой руки. Разсмотрев потом самое себя, как относительно безценный, но некоторым образом годный сосуд, она попросила Долли помыслить, что вышереченная, драгоценная, единственная матушка её, слабая сложением и раздражительного темперамента, безпрерывно подвержена домашним безпокойствам, в сравнении с которыми воры и разбойники - совершенная дрянь; но что она все-таки не приходила никогда в отчаяние, или гнев, никогда не сдавалась, но всегда поддерживала свое достоинство и победоносно выходила из битвы. Когда Меггс кончила свое соло, хозяйка присоединилась к ней, и обе оне исполнили дуэт, содержанием которого было то, что мистрисс Уарден - угнетенная добродетель, а мистер Уарден, как представитель мужеского рода в доме - существо, исполненное злобных и грубых привычек, совершенно нечувствительное к благодати, снизшедшей на него в образе жены его... Наконец, приход слесаря прервал разглагольствия двух утешительниц.

Но величайшею радостью Меггс было то, что она не только узнала обо всем случившемся, но могла еще иметь неоцененное удовольствие передать все слышанное мистеру Тэппертейту, к увеличению его мучений и ревности, потому что этого джентльмена пригласили, по случаю нездоровья мисс Долли, поужинать в мастерской, куда Меггс собственноручно благоволила принести ему кушанье.

-- О, Симмун, Симмун, - сказала добродетельная девица: - чего не было сегодня! О, Боже, помоги мне! О, Симмун!

Мистер Тэппертейт был не слишком в духе и особенно не терпел Меггс, когда она клала руку на сердце и силилась вздохнуть, потому что тогда необыкновенно резко выставлялись недостатки контуров её тела; он бросил в нее самым высокомерным взглядом и не удостоил ни золотником любопытства.

-- Таких вещей я никогда не слыхивала, да никто никогда же мог слышать, - продолжала Меггс. - Что за мысль заниматься ею? И что такое находят в ней люди, чтоб стоило внимания... Вот что мне особенно забавно. Ха, ха, ха!

Мистер Тэппертейт, видя, что тут замешана дама, гордо попросил свою прелестную приятельницу говорить яснее и сказать ему, кого разумела она под своим "ею".

-- Женщина! - вскричал мистер Тэппертейт, соскочив с верстака, на котором сидел. - Берегись!

-- Ах, Боже мой, Симмун! - сказала Меггс с поддельным удивлением. - Вы перепугали меня до смерти. Что с вами?

-- Есть струны... - отвечал Тэппертейт, махая по воздуху ножом: - есть струны в сердце человеческом, в которые лучше не ударять. Вот, что! Понимаешь?

-- Понимаю; вы объелись белены! - воскликнула Меггс и хотела удалиться.

Несмотря на грубое обращение, Меггс охотно согласилась исполнить желание мистера Тэппертейта и рассказала ему, как на Долли, когда она одна одинехонька в темноте переходила через луг, напали три или четыре рослые разбойника, которые наверное увели, и может быть даже убили бы ее, еслиб Джозеф Уиллит не явился во-время к ней на помощь и не разбил одними кулаками всей шайки разбойников, к удивлению своих собратий и к вечной благодарности и любви Долли Уарден.

-- О Симмун!

-- Говорю нам, - продолжал он. - Дни его жизни сочтены! Оставьте меня! Убирайтесь!

"Тоби", сделался очень разговорчив и имел большую охоту поговорить еще раз о всех происшествиях этого дня. Но мистрисс Уарден, которой практическое благочестие, как нередко случается, имело только обратное действие, остановила его на первом слове, начав декламировать о греховности таких наслаждений и сказав, что пора идти спать. В самом деле она отправилась спать с таким же страшным и мрачным видом, какой представляла парадная постель в "Майском-Дереве". Скоро и все прочие обитатели дома Габриеля Уардена отправились на покой.