Бэрнаби Родж.
Глава XXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XXIII. (старая орфография)

XXIII.

Ночь давно уже сменила сумерки, и время обеда наступило, а мистер Честер преспокойно лежал на диване в своей уборной и читал какую-то книгу.

Казалось, он не спешил своим туалетом, потому что, одевшись в половину, предался опять довольно продолжительному отдыху. Хотя вся нижняя часть его туловища была одета но самой последней моде, но остальная половина туалета была еще не кончена; кафтан его висел на вешалке, жилет также, а все мелочные принадлежности наряда лежали на столе, разложенные в систематическом порядке; сам же он, развалившись на диване, углубился в чтение книги.

-- Клянусь честью! - сказал он с видом человека, размышляющого серьезно о том, что он прочел. - Клянусь честью! Книга эта настоящее сокровище; это лучший нравственный кодекс, напитанный настоящими джентльменовскими чувствами. О! Нэд, Нэд! Еслиб ты захотел только образовать свой ум по тем правилам, какие изложены здесь, то у нас насчет всего был бы одинаковый образ мыслей, и мы никогда не стали бы спорить друг с другом и действовали бы в полном согласии.

Речь эта была сказана на ветер, потому что Эдварда не было в комнате. Почтеннейший мистер Честер-отец ораторствовал в полном одиночестве.

-- О, любезный мой лорд Честерфильд! - сказал он, закрыв книгу. - Еслиб я прежде познакомился с тобою и еслиб образовал сына по твоим урокам, теперь мы оба были бы богаты. Шекспир, без сомнения, прекрасен в своем роде; Мильтон хорош, хоть немного скучен; лорд Бэкон глубок и учен; но лорд Честерфильдь лучше и выше их всех; только им одним имеем мы полное прево гордиться.

Он опять погрузился в размышление и стал искать свою зубочистку.

-- Я считал себя совершенным светским человеком, - продолжал он: - я думал, что обладаю всеми тонкостями обхождения, которые отличают человека порядочного от черни, и нахожу здесь столько вещей, мне совершенно неизвестных, столько лицемерия, столько утонченного эгоизма, что, право, краснею за самого себя... Удивительный человек этот Честерфильд! Настоящий джентльмен! Каждый король и каждая королева могут сделать столько лордов, сколько им угодно, но разве только один дьявол и грации могут создать другого Честерфильда.

Возвеличив таким образом своего любимого писателя, мистер Честер взял опять книгу, как вдруг шорох, раздавшийся за наружною дверью, помешал ему предаться чтению; казалось, будто его лакей старался отделаться от какого-то незваного гостя, которого он хотел выпроводить вон.

-- Это немного поздно для кредитора, - сказал Честер так равнодушно, как будто дело касалось не до него. - Верно опять обыкновенный предлог, что надобно завтра платить значительную сумму. Бедный человек! Он только напрасно теряет время, а время все равно, что деньги, - говорит старинная пословица. - Ну, что там такое? Ведь ты знаешь, что меня нет дома!

-- Какой-то человек принес вам хлыст, который вы не давно потеряли, - сказал слуга, бывший, в свою очередь, таким-же хладнокровным и так-же безпечным, как и господин его. - Я сказал ему, что вас нет дома; но он отвечал, что будет дожидаться и не уйдет до тех пор, пока я не отдам вам хлыста.

-- Он совершенно прав, а ты сущий осел, - возразил Честер. - Позови его сюда, да смотри, чтоб он хорошенько вытер ноги - слышишь?

Слуга положил хлыст на стул и вышел. Честер не двинулся, не взглянул на него и услыхав, что он удалился, вынул табакерку, понюхал табаку и погрузился опять в прежния свои размышления.

-- Еслиб время и деньги были, действительно, одно и то же, - продолжал он: - я славно бы разделался с своими кредиторами; я отдал бы им... А сколько бы, например, в день?.. Час пред обедом, когда я отдыхаю; час утром, между завтраком и чтением газет; час вечером, - три часа в сутки!.. В один год они получили бы и капитал, и проценты!.. Не сделать ли мне им такое предложение?.. Право, это было бы не худо... А, любезный, ты здесь!

-- Да, здесь, - отвечал Гог, войдя в комнату в сопровождении собаки, которая была так же дика и угрюма, как он сам: - и мне стоило не малого труда добраться до вас. Зачем же приказываете вы приходить, когда не хотите впускать к себе?

-- Любезный друг, - отвечал Честер, приподнявшись немного с подушки и окинув его глазами с головы до ног. - Я очень рад тебя видеть, и лучшим доказательством того, что тебя выпустили, служит то, что ты здесь. - Ну, как ты поживаешь?

-- Порядочно, - сказал Гог с нетерпением

-- Судя по твоему виду, ты должен быть чрезвычайно здоров. - Садись-ка!

-- Я лучше постою.

-- Как хочешь, любезнейший, - сказал Честер, встав с дивана и сбросив широкий шлафрок, который был на нем. - Впрочем, прошу не церемониться, - прибавил он и сел к зеркалу.

Сказав это самым ласковым тоном, он продолжал одеваться, не обращая ни малейшого внимания на своего гостя, который, не зная, что начать, стоял за ним и время от времени посматривал на него с удивлением.

-- Ты, кажется, не в духе, любезнейший, - отвечал Честер. - Я подожду, когда ты развеселишься; мне некуда торопиться...

Слова эти имели желаемое действие; они пристыдили Гога и сделали его еще более нерешительным. На грубость отвечал бы он грубостью, на запальчивость запальчивостью; но этот холодный, ласковый и вместе с тем полный презрения прием заставил его, лучше чем что-нибудь, почувствовать то разстояние, которое было между ним и мистером Честером. Он подошел еще ближе к стулу, на котором сидел Честер, и, посмотрев через его плечо в зеркало, как будто для того, чтоб поймать на лице его благосклонную улыбку, сказал, наконец, тихим голосом:

-- Угодно ли вам говорить со мною, мистер, или мне надо уйти?

-- Говори, любезнейший, говори, - отвечал Честер.

-- Вот видите ли, сэр, - начал Гог с приметным смущением. - Я тот самый кому вы оставили свой хлысть уезжая из "Майского-Дерева"; вы хотели, чтоб я принес его к вам для того, чтоб поговорить со мною...

-- Да, вижу, это ты, если только у тебя нет брата-двойника; а это, кажется, подвержено сомнению, - сказал Честер, взглянув через зеркало на его смущенное лицо.

-- Вот я и пришел, сэрь, - продолжал Гог: - принес хлыст, да и еще кой-что... Письмецо, сэр, отнятое мною у той, которая должна была доставить его по адресу.

Сказав это, положил он на туалет письмо, потерянное Долли, то самое, которое наделало ей столько безпокойства.

-- И ты достал это письмо силою, любезнейший? - спросил мистер Честер, взглянув на письмо и не обнаружив ни малейшей радости или удовольствия.

-- Не совсем, - отвечал Гог.

-- А кто была та, у которой ты взял его?

-- Девушка, дочь Уардена.

-- Право! - воскликнул Честер с усмешкою. - Что ж взял ты у ней еще?

-- Как, что?

-- Да, то есть, что ты взял у ней еще, кроме письма, - сказал Честер протяжно, наклеивая между тем кусочек английского пластыря на небольшой прыщик, вскочивший у него на щеке.

-- Один поцелуй, - отвечал Гог после минутной нерешительности.

-- А еще что?

-- Ничего больше...

-- Я думал, - продолжал Честер с тою же улыбкой и нагнувшись ближе к зеркалу, чтоб удостовериться, хорошо ли приклеил пластырь. - Я думал, что ты попользовался еще чем-нибудь... Я как-то слышал, что это была какая-то безделка, о которой ты, может быть, забыл... Вспомни-ка хорошенько... что-то в роде браслета.

Гог, пробормотав какое-то проклятие, засунул руку за пазуху и вытащил оттуда браслет, завернутый в сено; он хотел уже положить его на стол, но Честер остановил его...

-- Ты взял этот браслет собственно для себя, друг мой, и можешь у себя оставить его, - сказал он. - Я не вор, я не хочу присвоивать себе ничего чужого; спрячь его, любезнейший, спрячь; я даже не хочу и видеть его.

-- Это совсем другое дело, - отвечал Честер хладнокровно. - И я сию минуту докажу тебе. - Ты устал и верно хочешь пить?..

Гог отер рукавом рот и пробормотал глухо: - Да.

-- Подойди ж к этому шкафу и достань оттуда бутылку с стаканом.

Гог повиновался. Честер следил за ним глазами и разсмеялся. Когда Гог принес бутылку, Честер налил ему полный стакан, и когда тот выпил его, налил ему другой, потом третий.

-- Сколько можешь выпить? - спросил он, наливая четвертый стакап.

-- Сколько вам угодно... Только полнее лейте, лейте больше, и я буду готов решиться даже на убийство, если вы потребуете его от меня.

-- Так как я не намерен требовать у тебя этого и так как ты, пожалуй, и без требования пустишься на такой подвиг, если станешь пить еще, то мы остановимся на этом стакане, - сказала Честер с величайшею важностью. - Ты, любезный друг, верно уж выпил прежде, чем пришел сюда?

-- Я готов пить всегда и везде, было бы только вино! - воскликнул Гог довольно громко, опрокинув пустой стакан себе на голову. - Всегда и везде... Почему ж бы не так? Ха, ха, ха!.. Что может быть лучше вина?.. Что помогало мне переносить стужу в холодные ночи и голод, когда у меня не было куска хлеба? Вино!.. Что придало мне силы и мужества; что поддержало меня, когда я был еще ребенком, и когда люди обращались со мною как с собакой? Вино... Да, мистер! Да здравствует вино!.. Ха, ха, ха!..

-- Ты, я вижу, малый веселый! - сказал мистер Честер, завязывая очень серьезно галстух и повертывая голову то в ту, то в другую сторону, чтоб приладить как должно свой подбородок, - Очень веселый малый!

-- Видите ли вы эту руку, мистер, - сказал Гог, вздернув рукав свой до локтя - Прежде были здесь кожа да кости, и еслибь не вино, то рука эта давно бы уже вместе со мною валялась на каком-нибудь кладбище.

-- Ты напрасно трудился обнажать ее, - сказал Честер: - и сквозь рукав видно, что она довольно сильна и крепка.

-- Без вина, мистер, у меня никогда не достало бы смелости поцеловать девушку! - воскликнул Гог. - А что это был за поцелуй! Ха, ха, ха... Сладок, как мед!.. А кому за него спасибо?.. Вину... Да здравствует вино!.. Налейте-ка еще стаканчик; еще один!

-- Ты такой славный малый, - сказал Честер, надевая жилет и не обращая внимания на просьбу Гога: - что я должен поберечь тебя и посоветовать не так много пить; а не то, пожалуй, ты прежде времени попадешь на виселицу. Сколько тебе лет?

-- Не знаю.

-- Но всяком случае, ты еще довольно молод и до натуральной смерти, по всей вероятности, осталось тебе еще много лет... Как же можешь ты, не зная меня коротко, предаваться мне в руки с веревкою на шее?.. Ты слишком доверчив, любезнейший!..

Гог отскочил на несколько шагов и смотрел на него глазами, в которых выражался испуг, страх и удивление, между тем, как Честер продолжал поглядывать в зеркало с прежним спокойствием и прежнею ласковою улыбкой. - Грабеж на большой королевской дороге вещь очень щекотливая, любезный друг. Конечно, занятие это очень приятно; но оно, как и всякое наслаждение в этом мире, непродолжительно. И если ты, в простоте сердца, всегда будешь так откровенен, то, признаюсь, я почти уверен, что тебе до виселицы недалеко.

-- Что это значит, мистер? - воскликнул Гог, - Кто же подбил меня на это?

-- Кто? - возразил мистер Честер, повернувшись проворно к нему и взглянув на него гордо. - Я не вслушался, кто?..

Гог запнулся и пробормотал какие-то несвязные слова.

-- Кто же соблазнил тебя? Мне бы любопытно узнать это, - продолжал Честер ласковым тоном. - Какая-нибудь деревенская красотка?.. Будь осторожен, друг мой; женщины вообще очень опасны... Право, я говорю это для твоей же пользы... С этими словами повернулся он опять к зеркалу и продолжал одеваться.

Гогу очень хотелось сказать, что он же сам, предостерегавший его теперь, подбил его на это дело; но язык как-то не повиновался... Хитрое искусство, с каким Честер, ведя во все время разговор с ним, дошел, наконец, до этого пункта, совершенно его озадачило. Он не сомневался, что еслиб ответил Честеру то, что хотел сказать, когда тот так быстро повернулся к нему, то он немедленно отправил бы его вместе с украденною вещью к мировому судье, и что тогда ему не миновать бы виселицы. Власть, которую Честер хотел приобресть себе над этим грубым человеком, была с этой минуты упрочена; Гог сделался совершенно ему покорен. Он смертельно боялся и чувствовал, что случай и хитрость до того опутали его своими сетями, что, при малейшем движении, рука мастера, державшого их, могла удавить его.

времени посматривал с безпокойством на Честера, продолжавшого одеваться. Наконец, Честер взял письмо, разломал печать и, развалившись в креслах, стал читать его.

-- Прекрасно написано, клянусь честью, прекрасно! Настоящее женское письмо, полное того, что люди называют нежностью, чувством, увлечением, и прочее.

Сказав это, он свернул письмо в трубочку и зажег его на свечке, взглянув между тем на Гога, как будто для того, чтоб сказать: "видишь?" Когда пламя обхватило бумагу, бросил он ее в камин, где она скоро и превратилась в пепел.

-- Письмо это было назначено моему сыну, - сказал он, обращаясь к Гогу: - и ты сделал очень хорошо, что принес его ко мне. Вот тебе за труды.

Гог сделал шаг вперед, и Честер, сунув ему в руку монету, прибавил:

-- Если ты когда-нибудь случайно опять что-нибудь услышишь, или увидишь, приходи опять ко мне, друг мой; я буду всегда рад тебе.

Это было сказано с ласковою улыбкой, которую Гог растолковал себе следующим образом: "если этого не сделаешь, то тебе будет плохо", - он поторопился отвечать, что придет непременно.

-- И, - прибавил Честер благосклонно: - тебе нисколько не надобно безпокоиться на счет известной вещи; шея твоя в моих руках так же безопасна, как в руках ребенка, уверяю тебя. Ну, выпей еще стаканчик; теперь ты отдохнул.

Гог взял стакан и выпил его медленно, посматривая на улыбающагося Честера.

-- Что-ж, теперь ты не пьешь уже во славу вина?.. - сказал Честер, засмеявшись.

-- Я пью за ваше здоровье, сэр, - отвечал Гог мрачно.

-- Покорно благодарю. Кстати, любезный друг, как твое настоящее имя? Тебя зовут все Гогом, я знаю это; но нет ли у тебя еще другого имени?

-- Никакого.

-- Удивительный человек! Но ты, может быть, не хочешь сказать мне это имя?

-- Я сказал бы, еслиб имел его, - отвечал Гог поспешно: - но у меня нет его; я всегда назывался Гогом, не знал никогда отца своего, не думал о нем, и мне было лет шесть, когда мать мою повесили в Тайбурне, в присутствии тысячи зевак. А, право, они могли бы оставить ей жизнь: она была так бедна!..

-- Как жаль! - воскликнул Честер. - Она верно была хороша собою?

-- Видите ли вы мою собаку?.. - сказал вдруг Гог.

-- Славное животное, и, конечно, очень верное, - отвечал Честер, разсматривая собаку в лорнет.

-- Такая собака, как эта, и такой точно породы, была единственное живое существо, кроме меня, которое выло в тот день, - сказал Гог. - В числе двух тысяч человек, а может быть и более, собравшихся туда, чтоб посмотреть, как станут вешать бедную женщину, только собака и я жалели и горевали о ней... Люди радовались, видя страдания несчастной, а собака, которая часто голодала с нею, выла и стонала, - ей было жаль бедняжки!

-- Да, она поступила совершенно по-собачьи, - заметил Честер равнодушно.

Гог не отвечал ни слова, но свистнул своей собаке, которая, в ту же минуту подбежав, стала ласкаться к нему; погладив ее, он пожелал своему патрону доброй ночи.

какой опасности ты подвергнул бы себя, если б имел дело с кем-нибудь другим. Прощай! Да сохранит тебя Бог!

Гог так был встревожен смыслом этих слов, что вышел с чрезвычайно озабоченным видом, поклонившись пренизко своему страшному патрону, который, посматривая на него, лукаво улыбался.

была груба, неопрятна, с красным носом и с огромными ногами, - верно так! Следовательно, все к лучшему!

Утешат этой мыслию, надел он свой фрак, взглянул еще раз в зеркало и кликнул своего камердинера, который явился с двумя носильщиками.

-- Пфай! Какой запах оставил после себя этот мерзавец... Здесь воняет конюшней!.. Возьми одеколону и опрыскай то место, где стоял он!.. Подай мне духов, - я задыхаюсь...

Камердинер исполнил приказание своего господина, который, надев шляпу, прыгнул в носилки и, велев нести себя куда было нужно, запел какой-то модный мотив.