Бэрнаби Родж.
Глава XXVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XXVII. (старая орфография)

XXVII.

Мистер Гэрдаль стоял в старой комнате вдовы с ключом в руке, посматривая то на мистера Честера, то на слесаря, то на ключ, будто надеясь, что этот последний сам отопрет тайну; наконец, мистер Честер надел шляпу и перчатки, и, спросив ласково, не по одной ли дороге им идти, заставил его опомниться.

-- Нет, - сказал он. - Дороги наши расходятся, и очень, как вам известно. Я останусь здесь на несколько минут.

-- Вы наживете подагру, Гэрдаль, вы захвораете, жестоко захвораете, - возразил Честер. - Это место самое невыгодное для человека вашего сложения. Я знаю, вы от него будете больны.

-- Так и быть, - сказал мистер Гэрдаль, садясь. - Вы можете радоваться заранее. - Доброго вечера!

Мистер Честер притворился, будто не заметил легкого движения руки, которое, делало этот поклон похожим на желанье поскорее избавиться от него, отвечал вежливо дружеским сердечным пожеланием и спросил Габриеля, в какую сторону он отправится.

-- Идти с вами, сэр, было бы слишком много чести для нашего брата, - отвечал слесарь, мешкая.

-- Я попросил бы вас еще немного повременить, Уарден, - сказал мистер Гэрдаль, несмотря на них. - Мне нужно сказать несколько слов с вами.

-- Ни минуты больше не стану мешать вашему разговору, - сказал мистер Честерь с необыкновенною учтивостью. - Желаю вам взаимного удовольствия! Да сохранит вас Бог! - С этими словами и с торжествующею улыбкою, относившеюся к слесарю, он их оставил.

-- Жалкое существо этот грубиян! - сказал он, перешед через улицу. - Это гадина, которая в самой себе находит наказание, - медведь, который сам себя кусает. Здесь опять видно, какая неоценимая выгода уметь владеть собой. В эти два короткия свидания меня сто раз брало искушение взяться за шпагу. Из шести пятеро уступили бы страсти. Но, подавив свой гнев я ранил его глубже и больнее, чем еслиб у меня был самый лучший в Европе клинок, а у него самый худший. Ты последнее прибежище мудреца, - промолвил он, ударяя по шпаге; - тебя мы тогда только призываем на помощь, когда все возможное сказано и сделано. Прибегать к тебе прежде и только щадить этим наших противников, есть варварский образ воины, нимало недостойный человека, имеющого хоть какие-нибудь претензии на утонченность и образованность.

Разговаривая таким образом с самим собою, он улыбался так ласково, что один нищий отважился следовать за ним на некоторое разстояние и попросить милостыни. Это его обрадовало, потому что льстило выразительности его физиономии, и в награду он позволил нищему идти за собою до тех пор, пока кликнул носилки, потом очень милостиво отпустил его с благословением.

-- Благословлять так же легко, как и проклинать, и лучше идет к лицу, - мудро промолвил он, садясь на место. - В Клеркенуилль, любезные, пожалуйста! - Носильщики обрадовались такому ласковому седоку и скорым шагом пошли с ним в Клеркенуилль.

На известном месте, которое Честер дорогою назначил им наперед, он слез и заплатил им несколько меньше, нежели те ожидали от такого приветливого седока, поворотил в улицу, где жил слесарь, и скоро стоял уже под сенью "Золотого Ключа". Мистер Тэппертейт, прилежно работавший за лампою в углу мастерской, не замечал присутствия Честера до тех пор, пока почувствовал чью-то руку у себя на плече; тогда он вскочил и обернулся.

-- Прилежание, - сказал мистер Честер: - есть душа труда и краеугольный камень благосостояния. Мистер Тэппертейт, когда вы будете лондонским лордом-мэром, надеюсь, пригласите меня на обед.

-- Сэр, - отвечал ученик, положив молоток и утирая нос ладонью сильно запачканной сажею руки. - Я презираю лорда-мэра и все, что к нему относится. У нас будет совсем иной общественный распорядок, сэр, прежде, чем вы доживете, пока я сделаюсь лордом-мэром. Как вы в своем здоровье, сэр?

-- Очень хорошо, мистер Тэппертейт, и тем лучше, что опять вижу ваше умное лицо. Вы как себя чувствуете?

-- Так, сэр, - сказал осиплым голосом Сим, приподнимаясь, чтоб быть близко к уху мистера Честера: - как только может чувствовать себя человек среди притеснений, которыми я обременен. Жизнь мне в тягость. Не будь у меня в виду мщения, я отважился бы и поставил ее на. одну карту.

-- Дома мистрисс Уарден? - спросил Честер.

-- Сэр, - отвечал Сим и посмотрел на него с лицом которого оригинальное выражение было до крайности эффектно. - Она дома. Вам угодно ее видеть?

Мистер Честер кивнуль утвердительно головою.

-- Без сомнения.

Мистер Тэппортейт привстал на цыпочки, приложил губы к уху мистера Честера, потом отнял голову, не говори ни слова, пристально взглянул на него, опять приставил рот к уху мистера Честера, опять его отнял и, наконец, прошептал: - зовут его Джозеф Уиллит. Тс! Больше я ничего не скажу.

Он с таинственною гримасою мигнул гостю следовать за собою до дверей гостиной, где доложил о нем, вскричав торжественным тоном: - мистер Честер!

-- Не миетср Эдвард, - сказал Сим, заглянув опять в дверь и прибавил последния слова, как замечание от себя: - а его батюшка.

-- Но позвольте его отцу, - сказал мистер Честер, входя со шляпою в руке, когда заметил действие слов Сима: - никак не нарушать ваших домашних занятий, мисс Уарден.

-- О, вот видите? Не говорила-ль я? - воскликнула Меггс, всплеснув руками. - Разве не принял он мать за дочь? Так! Она еще так молода, что кажется дочерью. Вообразите себе...

-- Неужели, - сказал мистер Честер своим сладким голосом. - Неужели это мистрисс Уарден? Удивительно! Это не дочка ваша, мистрисс Уарден? Нет, нет. Ваша сестрица?

-- Да, это дочь моя, сэр, - отвечала мистрисс Уарден, покраснев от своей моложавости.

-- Ах, мистрисс Уарден! - воскликнул гость. - Ах, сударыня! Человеческая жизнь - завидный жребий, когда нам дозволено повторяться в других и сохранить при этом молодость, как вы ее сохранили. Вы позволите мне поздороваться с вами - по родному обычаю, любезная мистрисс, - и с вашей дочкою.

Долли обнаружила некоторое отвращение от этой церемонии, но получила строгий выговор от мистрисс Уарден, которая приказала ей тотчас повиноваться. - Гордость, - произнесла она важно: - один из семи смертных грехов, а покорность и уничижение - добродетели. И потому она требовала, под опасением её справедливого негодования, чтоб Долли сейчас поцеловалась с гостем; вместе с тем, заметила, что она смело может подражать всему, что делает мать, не разсуждая ни о чем и не умничая, ибо умничанье в детях соблазнительно, противно долгу и явно противоречит учению церкви.

После таких увещаний Долли повиновалась, впрочем неохотно: у мистера Честера светился пристальный, смелый взгляд удивления, который, как ни старался быть вежливым и утонченным, сильно тяготил ее. Между тем, пока она стояла с потупленными глазами, чтоб не встретить его взгляда, он благосклонно смотрел на нее и сказал, обращаясь к матери:

-- Друг мой, Габриель (с которым нынче вечером мы познакомились), должен быть истинно счастлив, мистрисс Уарден.

-- Ах! - произнесла мистрисс Уарден, покачав головою.

-- Ах! - повторила Меггс.

-- Неужели? - сказал мистер Честер с участием. - Праведное небо!

-- Мистер о том только и думает, сэр, - бормотала Меггс, ковыляя к нему с боку, - чтоб за все, чем он владеет и что способен оценить, быть столько благодарну, сколько позволяет его характер. Но ведь никогда, сэр, - сказала Меггс, взглянув искоса на мистрисс Уарден и приправив свою речь вздохом: - никогда, сэр, мы не знаем настоящей цены некоторых виноградных лоз и смоковниц, пока их не потеряем. Тем хуже, сэр, для того, у кого на совести лежит пренебрежение этих благ, особенно когда они удалятся, чтоб зацвесть где-нибудь в другом месте. И Меггс при этих последних словах подняла глаза к небу, показывая, где это "другое место".

скорбями и улетит на небо, то она вдруг начала страдать; потом взяла с стола протестантский молитвенник и оперлась на него рукою, как будто сама она была надежда, а книга её якорь. Как скоро мистер Честер заметил эту проделку и увидел надпись на переплете книги, он тихонько взял ее из-под руки и перевернул несколько листов.

-- Моя любимая книга, сударыня. - Сколько раз, сколько раз во время младенчества сына моего Нэда, - теперь он об этом ничего не помнит (эта оговорка была точно весьма справедлива), - выбирал я отсюда маленькия для него нравоучения. Вы знаете Нэда?

Мистрисс Уарден отвечала, что имеет эту честь, и что это прекрасный, ласковый, молодой джентльмен.

-- Вы сами мать, мистрисс Уарден, - сказал мистер Честер, нюхая табак: - и потому понимаете, что чувствую я, отец, когда его хвалят. Он безпокоит меня, очень безпокоит: он ветреного характера., сударыпя, порхает с цветка на цветок, от одного удовольствия к другому. Ну, да это мотыльковая пора жизни, и мы не должны стишком строго судить о таких мелочах.

Он взглянул на Долли. Она очевидно вслушивалась в каждое его слово. Этого-то он и хотел!

-- Одно, на что я особенно могу пожаловаться в Нэде, - продолжал мистер Честер: - кстати его имя мне напомнило, что я потом хочу попросить вас выслушать меня несколько минут наедине - одно, на что могу пожаловаться, это именно, что он не совсем откровенен. Как ни стараюсь я, при всей любви к Нэду, скрывать от себя эту истину, однако всегда невольно прихожу к мысли, что мы ничто без откровенности, совершенно ничто. Будь мы откровенны, любезная мистрисс...

-- И хорошие протестанты, - прошептала мистрисс Уарден.

-- И хорошие протестанты пуще всего... Будь мы откровенны и хорошие протестанты, строго нравственны, строго справедливы (хотя всегда при том наклонны к милосердию), строго честны и строго правдивы, и мы найдем - хотя небольшую, зато всегда твердую точку опоры; мы положим как бы прочный фундамент прямодушия, на котором впоследствии можно построить уже достойнейшее здание.

Мистрисс Уарден, конечно, подумала: вот совершеннейший характер. Вот кроткий, справедливый, нелицемерный и прямой христианин, обладающий всеми этими свойствами, так трудно достигаемыми; который не гордится их обладанием, но стремится еще к высшей нравственности. Доброй женщине (как всем добрым мужчинам и женщинам) не пришло в голову усомниться, чтоб этот смиренный отзыв о своих добродетелях, это уничижение великих дел, эта манера как будто говорить: "я не горжусь; я то, что вы слышите, но не считаю за это себя лучше других; перестанемте об этом говорить, сделайте одолжение" - чтоб все это не было совершенно истинно и непритворно. Он так умел это приноровить и так выражаться, что, казалось, будто это было у него вынуждено, и действие, произведенное им, было удивительно.

Как скоро мистер Честер заметил сделанное им впечатление, - а быстрее его не был никто на эти открытия - он вслед за первою выходкою пустил несколько нравственных изречений, которые, хоть были пошлы и неопределенны, старые, изношенные, так называемые истины, но которые он произносил таким очаровательным голосом и с таким неподражаемым прямодушием и спокойствием духа, что они как нельзя лучше соответствовали его цели. Тут нет ничего удивительного; как полые сосуды при падении издают звук гораздо музыкальнее, чем сосуды наполненные, так и пустые, безсодержательные сентенции наиболее делают шума в свете и встречают наиболее одобрения.

Мистер Честер, в одной руке держа книгу, другую прижав к сердцу, говорил превосходно; все слушатели были увлечены несмотря на то, что их различные мысли и интересы не ладили между собою. Даже Долли, которая совсем растерялась между пристальными взглядами мистера Честера и мистера Тэппертейта принуждена была в глубине души сознаться, что еще не слыхивала ни одного так прекрасно говорящого джентльмена. Даже мисс Меггс, которая разделена была между удивлением к мистеру Честеру и смертельною ревностью к своей барышне, имела довольно времени успокоиться. Даже мистер Тэппертейт, который, как мы видели, был занят созерцанием "утехи своего сердца", не мог совершенно отвлечь внимания от голоса другого очарователя. Мистрисс Уарден, по её собственному признанию, во всю жизнь никогда еще так не назидалась; и когда мистер Честер встал и попросил позволения говорить с нею наедине, взял ее под руку и повел на верх в её лучшую гостиную, он показался ей едва ли не чем-то больше простого человека.

-- Любезная мистрисс, - сказал он, нежно прижав её руку к губам: - прошу присесть.

Мистрисс Уарден, приняв важный вид, села.

-- Вы угадываете мои мысли? - сказал мистер Честер, придвигая себе стул. - Вы угадываете мое намерение? Я нежный отец, любезная мистрисс Уарден.

-- Без сомнения нежный отец, я уверена в этом, сэр, - сказала мистрисс Уарден.

-- Благодарю вас, - отвечал Честер, щелкнув по крышке табакерки. - На родителях всегда лежит тяжкая, нравственная ответственность, мистрисс Уарден.

Мистрисс Уарден приподняла руку вверх, покачала головою и устремила глаза в землю с таким выражением, как будто желала прозреть сквозь земной шар в необъятное пространство неба.

-- Вам я могу смело довериться, - продолжал мистер Честер. - Я нежно люблю сына, сударыня; и потому что люблю его, хотел бы предохранить его от некоторого несчастий. Вам известны его отношения к мисс Гэрдаль. Вы оказывали ему пособие в этом, что и было очень хорошо с вашей стороны. Я вам очень обязан, чрезвычайно обязан за ваше участие в его благополучии; но, любезная мистрисс, вы заблуждались касательно его пользы, уверяю вас.

Мистрисс Уарден пролепетала, что ей очень жаль.

-- Жаль, любезная мастрисс! - сказал он. - Вы никогда не имеете причины сожалеть о том, что было делано из дружбы, с такою доброю целию, так вполне достойно вас. Но есть важные причины, неизбежные семейные отношения, и даже, кроме того, религиозные несогласия, которые противятся этому и делают невозможным сочетание молодых людей - никак невозможным. Я рассказал бы эти отношения вашему мужу; но он - извините, мою откровенность - он не имеет ни вашей быстрой способности понимать, ни вашего глубокого нравственного чувства... Что за прекрасный дом у вас и в каком порядке! Для человека, подобного мне, который так давно овдовел, эти признаки женской попечительности и женского присмотра имеют несказанную прелесть.

-- Сын мой, Нэд, - начал опять искуситель с своею обольстительною миною: - был, как мне сказывали, вспомоществуем в своих исканиях вашим чистосердечным мужем и вашею достолюбезною дочерью.

-- Гораздо больше, нежели мною, сэр, - сказала мистрисс Уарден: - гораздо больше. Я часто имела свои опасения... Это...

-- Нехороший пример, - договорил мистер Честер. - Да, без сомнения. Дочь ваша в таком возрасте, когда особенно опасно и неблагоразумно ободрять в её глазах молодых людей к противоречию с родителями в таком важном деле. Вы совершенно правы. Мне бы самому надобно это вздумать, но, признаюсь, мне не пришло в голову; столько-то, любезная мистрисс, ваш пол превосходит наш в проницательности...

Мистрисс Уарден сделала такое мудрое лицо, как будто бы в самом деле она сказала что-нибудь, чем заслужила этот комплимент; словом, она решительно поверила, что сказала что-нибудь подобное, и её высокое мнение о собственной мудрости сделало значительные успехи.

-- Безценная мистрисс, - сказал мистер Честер: - вы даете мне смелость говорить, ничего не скрывая. Мы с сыном несогласны на этот счет. Мисс Гэрдаль и её опекун также несогласны. Сверх того, сын мой долгом своими ко мне, своею честию, всеми священными узами обязан жениться на другой девушке.

-- Помолвлен на другой! - воскликнула мистрисс Уарден, всплеснув руками.

-- Я воспитательница её и должна это знать; превосходная девушка! - отвечала мистрисс Уардень.

-- Нимало не сомневаюсь в этом. Я убежден, что она превосходнейшая девушка. И вы, находившись в таких нежных отношениях с нею, обязаны пещись об её счастии. Могу ли же я, как я говорил и Гэрдалю, который совершенно согласен со мною, могу ли я видеть равнодушно, что она (хоть она и происходит от католического семейства) привязывается к мальчику, у которого теперь пока еще вовсе нет сердца? Я не обвиняю его особенно, говоря, что у него нет сердца, потому что молодые люди, глубоко погрязшие в ветрености и условиях светского общества, редко имеют сердце. У них вовсе нет сердца, любезная мистрисс, до тридцати лет. Я не думаю даже, нет, не думаю, чтоб у меня самого было сердце в лета Нэда.

-- О, сэр, - сказала мистрисс Уардел: - я полагаю, что у вас было сердце. Не может быть, чтоб вы, владея теперь таким превосходным сердцем, были тогда без сердца.

-- Кажется, - отвечал он, скромно пожав плечами: - что я имею несколько, что я имею некоторое сердце - Бог знает! Но возвратимся к Нэду - верно вы полагали - и потому так благосклонно принимали в нем участие, - что я имею что-нибудь против мисс Гэрдаль? Это очень натурально с вашей стороны! Но, безценная мистрисс, против него, против самого Нэда я имею многое.

-- Ему, если он выполнит эту священную обязанность, о которой я вам докладывал, как честный человек, - а он должен вести себя как честный человек, или не считать себя моим сыном, - ему достанется хорошее состояние. Он ведет расточительную, до крайности расточительную жизнь; и если в минутном порыве прихоти и упрямства женится он на этой девушке и через то лишит себя средств к жизни, не отказывая себе, как он давно привык жить, - тогда, любезная мистрисс, тогда он растерзает сердце этого невинного существа. Мистрисс Уарден, моя добрая, безценная мистрисс, я спрашиваю у вашего сердца: можно ли допустить такую жертву? Можно ли позволить так шутить женским сердцем? Спросите собственное свое сердце, сударыня. Спросите свое собственное сердце, прошу вас.

-- Право, это святой, - думала мистрисс Уарден. - Но, спросила она громко и не без истинного чувства: - если вы отнимете у мисс Эммы её любовника, сэр, что станется тогда с сердцем бедной девушки?

-- Вот, - отвечал мистер Честер, нимало не смутившись: - вот именно пункт, к которому я хотел вас привести. Брак её с моим сыном, от которого я принужден был отказаться, повлек бы за собою целые годы бедствий; не прошло бы года, любезная мистрисс, как они разстались бы друг с другом. Если ж мы прервем эту связь, которая, как обоим нам хорошо известно, существует больше в воображении, чем в действительности, это будет стоять милой девушке нескольких слезинок, и потом она опять счастлива. Представьте себе, что ваша собственная дочь, девица, которую я видел внизу, живой ваш портрет... (тут мистрис Уарден закашляла с кислой улыбкою)... Да, так есть один юноша (ветреный мальчик, должен я сказать, к сожалению, очень дурного характера), о котором я слыхал от Нэда, - Буллит, кажется, или Пуллит... Муллит...

-- Верно Уиллит, Джозеф Уиллит, сэр, да, так зовут одного молодого человека, - сказала мистрисс Уарден, и сложила с достоинством руки.

-- Он был бы довольно безстыден, еслиб вздумал что нибудь подобное, - прервала его мистрисс Уарден, гордо подняв голову.

-- Любезная мистрисс, это совершенно то же самое. Я знаю, что он был столько безстыден. Нэд не постыдился поступать точно так же, как поступил и он; но ведь вы из за этого или из за нескольких слезинок вашей прекрасной дочери, не побоялись бы потушить склонность молодых людей в самом начале? Я сбирался представить все это вашему мужу, встретив его нынче вечером у мистрисс Родж...

-- Мой муж, - проговорила мистрисс Уарден с некоторым волнением: - гораздо б лучше сделал, еслиб сидел дома, вместо того, чтоб так часто ходить к мистрисс Родж. Я не понимаю, что ему там делать. Вообще, я не знаю, зачем он мешается в её дела, сэр.

заключается в том, что именно его несговорчивый и недоступный характер побудил меня прийти сюда и доставил мне счастие говорить с дамою, от которой, как я вижу, зависит все устройство, весь порядок и благосостояние её семейства.

непривыкшей к подобным учтивостям. Потом он продолжал говорить в том же софистическом, льстивом и нежном тоне и, наконец, заклиная ее употребить все её влияние, чтоб ни муж её, ни дочь не поддерживали видов Эдварда на мисс Гэрдаль и вообще не помогали ни той, ни другой стороне. Как бы ни было, мистрисс Уарден была женщина и владела порядочным запасом суетности, упрямства и властолюбия. Она заключила с своим вкрадчивым гостем тайный оборонительный и наступательный союз и думала, как подумал бы всякий, видевший его в первый раз, что, в самом деле, споспешествует этим торжеству истины, справедливости и нравственности. В восторге от успеха своего разговора и хохоча внутренно, мистер Честер свел ее опять вниз по лестнице с тою же учтивосгью и торжественностью, и, повторив прежнюю церемонию поцелуев, попрежнему простиравшуюся также и на Долли, он совершенно покорил себе сердце мисс Меггс вопросом, не угодно ли "этой молодой даме" посветить ему до дверей. Там он распрощался.

-- Ну, сударыня, - сказала Меггс, воротясь со свечкою. - О, Боже мой, сударыня! Вот уж джентльмен! Что за ангель в разговоре и какой обходительный! Такой прямой и благородный, что, кажется, земля, по которой, он идет, недостойна носить его; и несмотря на то, такой кроткий и снисходительный, что, кажется, будто хочет сказать: "но и земли я не должен презирать!" Вообразите, вас он принял за мисс Долли, а мисс Долли за вашу сестрицу. О, небо, на месте мистера, я стала бы ревновать к нему!

Мистрисс Уарден велела своей горничной замолчать с этими суетными речами, но очень снисходительно и милостиво - даже с улыбкою - заметив, что она глупая, ветреная девка, что она забывает в своей веселости все пределы, и чтоб она не принимала и половины того, что говорят, за правду, не то она (мистрисс Уарден) и в самом деле разсердится на нее.

-- Что касается до меня, - сказала Долли, задумавшись: - я почти уверена, что мистер Честер похож на Меггс в этом отношении. Несмотря на всю его учтивость и на все его льстивые речи, я твердо убеждена, что он не раз шутил над нами.

-- Если ты еще осмелишься сказать что-нибудь подобное и говорить о других дурно за глаза при мне, - сказала мистрисс Уарден: - то сейчас же возьмешь свечку и отправишься спать. Как ты смеешь?.. Непостижимо! Я весь вечер краснела за твои грубости. Слыхано ли где-нибудь, - воскликнула раздраженная дама: - чтоб дочь сказала матери в глаза: "над тобой смеялись?"