Бэрнаби Родж.
Глава XXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XXIX. (старая орфография)

XXIX.

Мыслями светских людей управляет всегда закон морального тяготения, который, подобно физическому, влечет их к земле. Сияющая роскошь дня и тихия прелести звездной ночи напрасно говорят их сердцу. Ни солнце, ни месяц, ни звезды не имеют божественных письмен для их ока. Они похожи на тех ученых, которые каждую планету умеют назвать её латинским именем, но вовсе не знают таких небольших созвездий на небе, каковы: благотворительность, снисхождение, человеколюбие, сострадание, хоть они так ярко светят ночью и днем, что всякий слепой может их видеть; эти ученые, смотря на блистающее небо, видят в нем только отражение их собственной глубокой книжной мудрости.

Странно, как эти светские люди, глядя задумчиво на безчисленные миры, сверкающие над нами, видят только отражение тех образов, которые находятся в головах их. Кто живет в атмосфере князей, тот не видит ничего, кроме звезд на груди придворных. Завистник даже на тверди видит достоинства ближняго; для скряги, корыстолюбца и массы светских людей вся вселенная на небе блещет чистыми червонцами, только что с монетного двора, и всегда становящимися между нами и небом, как бы они ни кружились и ни поворачивались. Так тени наших страстей становятся между нами и нашими ангелами-хранителями и заслоняют их светлый блеск.

Все было свежо и радостно, будто мир сотворен был только в это утро, когда мистер Честер покойною рысью ехал по дороге вдоль леса. Несмотря на раннюю весну, погода стояла теплая и ясная; деревья распускались, кустарники и травы зеленели, воздух был наполнен мелодическим пением птиц, и высоко, поверх всего, пел жаворонок свои чудные песни. По тенистым местам блистала утренняя роса на юных листьях и стеблях; где светило солнце, там горело еще несколько алмазных капель так ярко, словно им не хотелось, после короткого существования, разстаться с таким прекрасным миром. Даже легкий ветерок, которого шелест звучал слуху так сладостно, как тихие водопады, нашептывал о надеждах и обещаниях, и означая свой воздушный след приятным запахом, мимолетный, он говорил о своем сношении с летом и скором его прибытии.

Одинокий всадник продолжал ехать между деревьями, то скрываясь в тени, то опять выезжая на солнце все тем же ровным шагом; правда, от времени до времени смотрел он вокруг себя, не думая о дне и стране, но которой ехал, но помышляя только о том, как он счастлив, что стоит такая благоприятная погода, потому что одет был в отличное платье. В эти минуты он и улыбался очень самодовольно, как будто находил в самом себе еще больше удовольствия, нежели в окружающих предметах; он ехал на своем темно-гнедом иноходце, столь же красивый наружностью, как его лошадь, но, вероятно, менее восприимчивый для радостных впечатлений окружающей его природы.

Скоро показались массивные трубы "Майского-Дерева"; однако он не ускорил рыси и с тою же спокойною величавостью подъехал к дверям гостиницы. Джон Уиллит, который обжигал свое красное лицо перед огнем в трактире, и с необыкновенною предусмотрительностью начинал думать, что если это голубое небо и это состояние погоды продолжатся, необходимо будет наконец прекратить топку печей и выставить окна, - Джон Уиллит вышел на крыльцо и держал ему стремя, громко зовя Гога.

-- О, ты уж тут? - сказал Джон, несколько пораженный скоростью появления Гога. - Возьми это прекрасное животное в конюшню и старайся о нем как можно лучше, если не хочешь потерять место. Ужасно ленивый малый, сэр! За ним надобно смотреть да и смотреть.

-- Но ведь у тебя есть сын? - возразил мистер Честер, слезая с лошади и отдав поводья Гогу, на поклон которого отвечал легким поднятием руки к шляпе. - Почему ты его не употребляешь в дело?

-- Ну, правду сказать, сэр, - отвечал Джон с важностью: - мой сын... что ты тут слушаешь, бездельник?

-- Кто слушает? - возразил Гог сердито. - Конечно, вас слышать, это что-то особенное! Разве можно отвести лошадь в конюшню, пока она не простыла?

-- Так води ее взад и вперед, подальше отсюда, сэр! - вскричал старый Джон. - И когда видишь, что я разговариваю с таким знатным господином то наблюдай свое разстояние и держись поодаль. Если ты не знаешь своего разстояния, сэр, - прибавил мистер Уилдит после огромной паузы, в продолжение которой устремил свои безсмысленные глаза на Гога и с примерным терпением ждал, пока ему придет в голову какая-нибудь мысль, которою бы мог он овладеть: - то мы уж найдем средства и способы научить тебя этому...

Гог пожал насмешливо плечами и отошел с своею дерзкою, дикой манерою на другую сторону маленького луга, где перебросив за плечо поводья, стал проваживать лошадь взад и вперед и от времени до времени бросал из под своих густых бровей мрачные взгляды на хозяина.

Мистер Честер, который, не подавая вида, внимательно наблюдал за ним в продолжение этого короткого разговора, вошел в сени и сказал, вдруг оборотясь к Уиллиту:

-- У тебя странные люди, Джон!

-- Он довольно странен наружностью, это правда, сэр, - отвечал трактирщик: - но вне дома, что касается до хожденья за лошадьми, собаками и тому подобным скотом, в целой Англии нет малого лучше, как Гог из "Майского-Дерева". Для комнаты он не годится, - прибавил мистер Уиллит с снисходительною доверчивостью человека, ясно сознающого собственное превосходство: - на это я уже беру свои меры; но еслибь малый имел хоть немножко воображения, сэр...

-- Он, впрочем, расторопный молодец, я готов за это поручиться, - сказал мистер Честер, задумавшись, так что можно было бы подумать, что он то же бы сказал, еслиб его и некому было услышать.

-- Расторопный, сэр? - возразил Джон почти с оживившимся лицом. - Этот малый? Эй, ты, сэр! Подай сюда лошадь и повесь мой парик на флюгер, чтоб показать господину, что ты ловкий, живой малый.

Гог не отвечал ни слова, бросил хозяину поводья и сорвал у него с головы парик так поспешно и непочтительно, что мистер Уиллит несколько смутился, хоть это и сделалось по его приказанию; потом проворно вскарабкался на верхушку "Майского-Дерева" и повесил парик на флюгер так, что он закружился, как на вертеле. Кончив штуку, он бросил парик на землю, скользнул по бревну с непостижимою скоростью вниз и в одно мгновение очутился на ногах.

-- Ну, видите ли, сэр, - сказал Джон, впадая опять в свою обыкновенную тупость: - это вам едва ли где-нибудь случится видеть, кроме "Майского-Дерева", где есть хорошая прислуга для людей и скота, хоть это у него еще ничто, просто безделица...

Последнее замечание относилось к тому, как Гог в прежний приезд мистера Честера ловко вольтижировал и проскочил с лошадью в дверь конюшни.

-- Это еще ничто у него, - повторил мистер Уиллит, отряхнув рукою пыль с парика и внутренно решившись за пыль и повреждение на парике приписать на счете лишку между итогами: - он, я думаю, вскочит почти в любое окошко в доме. Такого малого, который вертится как колесо и не повредить себе ни одного члена, нигде еще не бывало. По моему мнению, сэр, это происходит только оттого, что у него нет ни малейшого воображения, и еслиб можно ему вдолбить воображение в голову, он уже не мог бы этого делать. Но ведь вы заговорили о моем сыне, сэр.

-- Правда, Уиллит, правда, - сказал гость, обратясь к нему с обыкновенной приветливостью на лице. - Что с ним, мой друг?

врагов, которая основана, может быть, на том неоспоримом обстоятельстве, что он взял своего гостя за третью пуговицу кафтана, считая от подбородка, и сказал ему ответ на-ухо.

-- Сэр, - шептал важно Джон: - я знаю свою обязанность. Нам не нужно здесь любовных историй, сэр, тайком от родителей. Я уважаю некоторого молодого господина, как господина; я уважаю некоторую барышню, как барышню; но, чтоб они были парою, об этом я не хочу ничего знать, сэр, решительно ничего. Сын мой, сэр, на патруле.

-- Мне показалось, однако, что он сейчас выглядывал из угольного окошка, - сказал мистер Честер, который натурально думал, что быть на патруле, значило ходить туда и сюда где-нибудь.

-- Вы точно его видели, сэр, - отвечал Джон. - Он дал свой патруль и не выходит из дома, сэр. Я и некоторые приятели мои и приятели "Майского-Дерева", сэр, разсуждали, что с ним лучше всего сделать, чтоб он не мог предпринять ничего против ваших желаний, и мы взяли с него патруль. И еще, сэр, он порядочно подождет, пока я сниму с него патруль, могу вас уверить.

Сообщив эту прекрасную мысль, родившуюся от того, что приятели читали в газете, как один офицер во время военного суда отпущен был на честное слово (пароль), мистер Уиллит отошел от уха своего гостя и усмехнулся три раза очень явственно, но без всякой перемены в лице. Это наибольшее приближение к смеху, какое он когда-либо позволял себе (и то редко, только в чрезвычайных случаях), ни разу однако не косило его губ и не производило ни малейшого изменения - нет, даже легкого колебания, в его большом, жирном двойном подбородке, который при этих и других случаях оставался совершенною степью на широкой ландкарте его лица, неизменною, пустынною, страшною степью.

Чтоб никого не удивляло, как мистер Уиллит позволил себе такую вольность с господином, который часто у него останавливался и всегда исправно платил за свои посещения "Майскому-Дереву", мы должны заметить, что его проницательность подала ему повод предаваться таким необычайным выходкам веселости, каковы рассказанные нами. Мистер Уиллит тщательно взвесил отца и сына на своих умственных весах и пришел к тому ясному заключению, что старый господин лучший посетитель, нежели молодой. Когда он на ту же чашку, и то уже довольно тяжелую, бросил еще своего помещика и, сверх того, прибавил свое собственное сильное желание делать все вопреки несчастному Джою, вместе с отвращением, какое питал ко всем любовным и брачным историям, тогда одна чашка упала почти до пола, а другая с молодым Честером взлетела почти до потолка. Мистер Честер был не столько близорук, чтоб не разгадать пружин уиллитовых поступков, но несмотря на то, благодарил его так усердно, как одного из самых безкорыстных мужей, какие когда-либо блистали на земле. Потом, с множеством лестных уверений, что вполне полагается на его вкус и выбор, велел ему приготовить обед, какой сам он найдет приличным, и направился к "Кроличьей-Засеке".

Одетый изящнее обыкновенного, с приятною осанкою, которая, будучи плодом долгого изучения, была однако непринужденна и очень шла к нему, с самым приветливым и самым привлекательным выражением лица, словом, со всевозможным вниманием к себе, свидетельствовавшим о великой важности, какую он придавал впечатлению, которое хотел произвести собою, вступил мистер Честер в места, где мисс Гэрдаль обыкновенно прогуливалась.

Он еще не далеко прошел и недолго смотрел кругом, как увидел женскую фигуру, которая шла к нему навстречу через деревянный мостик. Легкого взгляда на её наружность и одежду, достаточно было, чтоб увериться, что он встретил ту, с которою желал говорить. Он пошел ей навстречу и че рез несколько шагов был перед нею.

Он поклонился и посторонился с дороги; потом, как-будто ему только что в эту минуту пришла мысль, он быстро оборотился и сказал встревоженным голосом:

-- Прошу извинения - не с мисс ли Гэрдаль имею честь говорить?

Смутившись несколько таким неожиданным вопросом незнакомца, она остановилась и отвечала: - Да-с.

-- Что-то сказало мне, что это должны быть вы, - начал он, делая ей комплимент взглядом. - Мисс Гэрдаль, я ношу имя, которое не незнакомо вам, которое - горжусь этим и вместе страдаю - приятно звучит в вашем слухе. Я человек в летах, как видите. Я отец того, кого вы отличаете и уважаете перед всеми прочими мужчинами. Могу ли по важным причинам, меня обезпокоивающим, просить вашего внимания на одну минуту?

Какое неопытное в притворстве, открытое, юное сердце усомнилось бы в правдивости говорящого, особливо, когда голос, который говорил, звучал легким эхом другого столь знакомого, столь любимого голоса? Она склонила перед ним голову и стояла, потупив глаза.

-- Не угодно ли вам отойти несколько в сторону - вот к этим деревьям. Рука пожилого человека, мисс Гэрдаль, - честного человека, поверьте мне.

Она подала ему, при этих словах, свою руку и отошла с ним к ближайшей скамейке.

-- Вы пугаете меня, сэр, - произнесла она тихо. - Надеюсь, вы приехали не с дурными известиями?

-- Не с такими дурными, как вы, может быть, воображаете, - отвечал он, садясь подле нея. - Эдвард здоров, совершенно здоров. Правда, я хочу говорить о нем, однакож, с ним не случилось никакого несчастия.

Она опять склонила голову и, казалось, желала, чтоб он продолжал, но сама не говорила ни слова.

-- Очень чувствую, что я не в выгодном положении, говоря с вами, безценная мисс Гэрдаль. Поверьте, я не столько забыл чувства моей молодости, чтоб не знать, что вы не слишком будете расположены смотреть на меня благосклонно. Меня описывали вам холодным, разсчетливым, эгоистом...

-- Никогда, сэр, - прервала она его твердым голосом, вся переменясь в лице. - Никогда не слыхала я об вас отзывов дурных и непочтительных. Вы очень несправедливы к Эдварду, если почитаете его способным к какому-нибудь низкому и недостойному поступку.

-- Извините, сударыня; но дядюшка ваш...

-- И дядюшка мой не таков, - возразила она с ярким румянцем. - Ни у него нет привычки заочно злословить людей, ни я не люблю подобных разговоров.

Она встала, сказав это, и хотела уйти; но он кротко удержал ее и так убедительно просил выслушать его еще одну минуту, что она легко согласилась опять присесть.

Она быстро обернулась к нему с презрительным взглядом и сверкающими глазами. На глазах у мистера Честера были слезы, но он поспешно подавил их, как-будто не хотел показать своей слабости, и смотрел на нее с удивлением и состраданием.

-- Никогда я не думал, - сказал он: - чтобы ветренность молодого человека так возмутила меня, как возмущает теперь ветренность моего родного сына! До сих пор я не знал еще цены женскому сердцу, которое молодые люди так легкомысленно привлекают к себе и так легкомысленно покидают. Поверьте мне, сударыня, только теперь узнал я всю цену вам; хотя отвращение от лжи и притворства заставило меня приехать к вам, и хоть я то же бы самое сделал, еслиб вы были самою бедною, и самою не блестящею из своего пола, однакож, у меня не достало бы духа на это посещение, еслиб я в моем воображении представлял вас такою, каковы вы на самом деле.

О, еслиб мистрисс Уарден видела героя добродетели, какое благородное негодование блеснуло бы в её взорах при этих словах! О, еслиб она слышала прерывистый, дрожащий звук его голоса, как он с обнаженною головою стоял на солнце и с необыкновенною энергией предавался потоку своего красноречия!

Безмолвно и с гордым видом, но также бледная и трепещущая, смотрела на него Эмма. Она не говорила, не трогалась с места и смотрела на него, будто желая проникнуть в глубину его сердца.

-- Сбрасываю с себя оковы, которые отцовская любовь наложила бы на другого, - сказал мистер Честер: - разрываю все узы, кроме уз истины и долга. Мисс Гэрдаль, вы обмануты, обмануты вашим недостойным любовником, моим недостойным сыном!

Она все еще пристально глядела на него и все еще не говорила ни слова.

-- Я всегда был против него, когда он расточался в уверениях о своей любви к вам; вы будете справедливы ко мне, любезная мисс Гэрдаль, и вспомните это обстоятельство. С дядюшкой вашим мы давнишние враги, и еслиб я желал мщения, тут мне представился бы к нему прекрасный случай. Но с летами становимся мы умнее - добрее, смел бы я сказать - и с самого начала воспротивился я этому его намерению. Я предвидел конец и с радостью предостерег бы вас от такого страдания, еслиб только имел возможность.

-- Говорите прямо, сэр: - пролепетала она. - Или вы меня обманываете, или сами обманываетесь. Я не верю вам, не могу, не смею вам поверить.

-- Прежде всего, - сказал Честер, успокаивая ее: - может быть, в вашем сердце еще таится некоторая досада, которою я не хочу пользоваться. Не угодно ли вам взять это письмо? Оно случайно, по ошибке, попало мне в руки и содержит, как мне сказали, извинение моего сына, что он не отвечал на ваше письмецо. Боже избави, мисс Гэрдаль, - продолжал добрый человек, сильно растроганный: - чтоб ваше нежное сердце раздражалось против него без причины! Вы должны знать и увидите, вероятно, что, по крайней мере, здесь он невинен.

В этой манере было так много добросовестной, неподдельной правдивости, нечто такое, что делало говорящого столь достойным доверия, что Эмма, наконец, потеряла твердость. Она отвернулась и зарыдала.

-- Я хотел, - сказал мистер Честер, наклонясь к ней, кротким и почтительным тоном: - я хотел, любезная мисс... мое намерение было исцелить вашу горесть, а не увеличивать ее. Мой сын, мой заблуждающийся сын - не называю его преднамеренно преступным, потому что такие молодые люди, которые уже были два, три раза непостоянны, поступают не разсуждая, почти не сознавая виновности своего поступка, - нарушит клятву, вам данную, даже уже нарушил ее. Остановиться ли мне на этом и, указав вам предостережение, ждать, пока оно оправдается, или продолжать?

-- Продолжайте, сэр, - отвечала она: - говорите еще яснее, чтоб отдать справедливость как ему, так и мне.

-- Безценная мисс, - сказал Честер, наклонясь к ней, еще с большим участием: - вы, которую я с радостью назвал бы дочерью, еслиб позволила судьба! Эдвард ищет разрыва с вами под пустым, вымышленным предлогом. Я знаю это от него самого; у меня есть письмо, писанное его собственною рукою. Не осуждайте меня, что я за ним подсматривал: я отец ему; я заботился о вашем спокойствии и об его чести; другого способа мне не оставалось. В эту минуту лежит у него на бюро письмо, приготовленное к вам, где он говорит, что наша бедность - наша бедность, его и моя, мисс Гэрдаль, не позволяет ему надеяться получить вашу руку, разрешает вас от данной ему клятвы и (так обыкновенно говорят мужчины в подобных случаях) намекает, что впоследствии будет достойнее вашего уважения, и так далее. В письме этом, говоря откровенно, он явно шутит над вами - извините выражение; ссылаюсь на вашу гордость и ваше сознание собственного достоинства: - шутит, в угодность, как опасаюсь, тои особе, чья холодность внушила ему кратковременную страсть к вам, так, что она проистекала только из оскорбленного самолюбия, и он еще ставит это себе в заслугу и добродетель.

намерения. Он слишком нежно заботится о моем душевном спокойствии. Право, я очень ему благодарна за это.

-- Истину того, что я сказал, сударыня, - возразил он: - докажет вам получение или неполучение письма, о котором я говорю... Гэрдаль, любезный друг, чрезвычайно рад вас видеть, хоть мы встречаемся и в странных обстоятельствах и по неприятному поводу. Надеюсь, вы совершенно здоровы.

При этих словах, Эмма подняла глаза, наполненные слезами; увидев в самом деле перед собою дядю, и не будучи уже в состоянии ничего ни слушать, ни говорить, она поспешно встала и удалилась. Оба джентльмена стояли, то смотря ей вслед, то глядя один на другого, и долго ни один из них не промолвил ни слова.

-- Что это значит? - сказало напоследок мистер Гэрдаль. - Объясните. Как вы очутились здесь и с нею?

-- Любезный друг, - отвечал тот, с необыкновенною быстротою приняв свою обычную наружность и в утомлении опустившись на скамью: - недавно, в том прекрасном старом доме, которого вы почтенный владетель (а точно, прелестный дом для людей крепкого здоровья, неподверженных насморку), вы сказали мне, что у меня дьявольское искусство на всякого рода притворство. Тогда я, право, подумал, что вы мне льстите. Но теперь начинаю удивляться вашей быстрой наблюдательности, и без хвастовства в самом деле думаю, что вы сказали правду. Случалось ли когда-нибудь вам играть роль благородного негодования и необыкновенного чистосердечия? Любезный друг, если вы этого не испытали, то представить не можете, как после того чувствуешь себя слабым, как это утомляет!

-- Совсем нет, любезный друг. Вам не надобно ждать ни минуты, - возразил Честер, кладя одну ногу на другую. - Самая простая вещь, сущие пустяки! Нэд написал к ней письмо - детскую, добродетельную, сантиментальную выходку, которая до сих пор еще лежит у него в конторке, потому что у него не достало духа отправить. Я позволил себе небольшую вольность, достаточно извиняемую мой родительской любовью и попечением, и прочел письмо... Я рассказал вашей племяннице (прелестная девушка, Гэрдаль, настоящий ангел!) содержание письма, разумеется, с небольшими прикрасами, как того требовала моя цель. Дело сделано. Будьте совершенно спокойны. Все кончено. У ней нет ни друзей, ни посредников; возбуждена самая жестокая ревность и глубоко оскорблено самолюбие; разуверять со некому, а вы, вероятно, еще постараетесь утвердить ее в мнении, которое я поселил, и увидите, что с ответом на письмо связь их кончится. Если завтра в полдень она получит Нэдово письмо, то смело можете считать их разрыв с завтрашняго вечера. Без благодарностей, сделайте одолжение; вы мне ничем не обязаны. Я действовал для себя; и если добивался цели нашего договора со всею ревностью, какой только вы сами могли пожелать, то делал это, право, из своих видов.

-- От всей души, от всего сердца проклинаю наш договор, как вы называете, - возразил Гэрдаль. - Он заключен в не добрый час. Я взял на себя ложь, связался с вами, и хоть сделал это по доброму побуждению, и хоть это стоило мне таких усилий, какие знакомы, может быть, немногим, однакож, все-таки я презираю сам себя за этот поступок.

-- Вы начинаете горячиться, - заметил с улыбкою мистер Честер.

разговаривать, дело кончено, как вы мне сказали; в таких вещах можно и вам поверить. Когда совесть будет терзать меня за эту измену, я стану вспоминать об вас и вашей женитьбе, чтоб в таких воспоминаниях найти оправдание, что я ничего не пощадил для разлучения Эммы с вашим сыном. Теперь союз наш прерван, и мы можем разстаться..

смотря в след удаляющемуся.

-- Ты был моим вьючным ослом в школе, - сказал он, приподняв голову и провожая его глазами. - Ты, впоследствии, был моим другом, который, завоевав любезную, не умел удержать ее за собою, а столкнул с нею меня, так что награда досталась мне; я торжествую над тобой и в настоящем и в прошедшем. Лай себе, грязная, злая деревенская собака! Счастие все-таки на моей стороне. Пожалуй, я готов тебя слушать.

Место, где они встретились, было в аллее. Мистер Гэрдаль уходил прямо по ней. Прошедши значительное разстояние, он случайно оглянулся, и как мистер Честер между тем встал и смотрел ему вследь, то он остановился, будто поджидая, что Честер пойдет за ним.

-- Может быть, и дойдет до этого, только не нынче, - сказал Честер, послав ему, как другу, поцелуй рукою и отвернувшись. - Нет, Гэрдаль. В жизни еще довольно радостей для меня; сще довольно горестей и мук для тебя. Нет! Обнажить шпагу на такого человека, уступить его капризу прежде, чем дошло до крайности - было бы просто глупость.

Дорогою, однакож, он вынул свою шпагу из ножен и в какой-то забывчивости осматривал ее двадцать раз с острия до рукояти. Но раздумье наводит морщины; он вспомнил это и вложил шпагу в ножны, пригладил волосы, напевая веселую арию, и опять стал как ни в чемь не бывало