Бэрнаби Родж.
Глава XLIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XLIII. (старая орфография)

XLIII.

День, другой, третий и еще несколько дней напрасно ждал слесарь объяснения загадки. Часто, по наступлении ночи, ходил он в ту улицу и смотрел на коротко знакомый дом; каждый раз виднелась и свеча сквозь щели оконного ставня, а внутри все было недвижимо, тихо и печально, как в могиле. Габриель не хотел испытывать благосклонности мистера Гэрдаля неповиновением его строгому приказанию и не смел постучаться к нему в дверь или каким-нибудь образом обличить свое присутствие. Но когда бы ни привлекало его туда участие и любопытство - а это случалось нередко - всякий раз виднелась свеча.

Впрочем, еслиб он и знал, что происходило внутри, загадка таинственного ночного бдения не разрешилась бы для него этим. В сумерки запирался мистер Гэрдаль, а на разсвете опять выходил из дома. Он не пропускал ни одной ночи, приходил и уходил всегда один и делал всякий раз одно и то же.

Его поведение состояло в следующем. Как скоро смеркалось, он являлся в дом, зажигал свечу, обходил все комнаты и осматривал их с величайшим вниманием; потом возвращался в нижнюю комнату, клал шпагу и пистолеты на стол и сидел там до утра.

Обыкновенно приносил он с собою книгу и пытался читать, но не мог читать внимательно и пяти минут сряду. Малейший шорох извне тревожил его; шаги проходивших по улице производили в нем биение сердца.

Он брал с собою также и пищу на долгие, одинокие часы: обыкновенно кусок хлеба и мяса и небольшую бутылку вина. Вино мешал он с водою и пил его с такою лихорадочною жаждой, как будто горло у него пересохло; но редко нарушал свой пост хоть маленьким ломтиком хлеба.

Если это добровольное пожертвование спокойствием происходило, как начинал думать после некоторого размышления слесарь, от какого-нибудь суеверия, от ожидания, что сбудется какой-нибудь сон или видение, относящееся к происшествию, столько лет его озабочивавшему, и если он ждал явления какого-нибудь призрака, то все же он не обнаруживал никакого следа страха или робости. Его серьезные черты выражали самую непоколебимую решимость; лоб его был наморщен, губы сжаты, будто от глубоко и твердо обдуманного намерения; и если при каком-нибудь шуме он вскакивал с места и прислушивался, то очевидно вскакивал не от страха, а от надежды; тогда хватался он за шпагу, как будто наступала наконец пора, крепко сжимал ее в руке и прислушивался с сверкающим и бодрым взором до тех пор, пока замолкал шум.

Много раз он обманывался таким образом, ибо вскакивал почти при каждом шорохе; но постоянство его не колебалось. Все еще каждую ночь являлся он на свое место, сторожил попрежнему неусыпно; проходила ночь за ночью, день за днем, а он все еще продолжал бодрствовать.

Так прошли целые недели; он нанял себе в Вокзголе квартиру, где отдыхал днем, и оттуда, при благоприятном течении, ездил обыкновенно через Вестминстер к Лондонскому Мосту водою, избегая многолюдных улиц.

Однажды вечером, незадолго до сумерек, шел он своим обычным путем по берегу, чтоб пробраться чрез Вестминстергалл к дворцовой площади и там нанять лодку до Лондонского Моста. Довольно большая толпа народа собралась вокруг обоих парламентских зданий и смотрела на входивших и выходивших членов парламента, раздавая им, по известному образу мыслей каждого, похвалу или порицание. Продираясь сквозь толпу, слышал он раз или два довольно обыкновенный крик: "прочь папство!" Впрочем, он почти не обратил на него внимания, видя, что праздные крикуны принадлежали к самому низшему классу, и с полным равнодушием продолжал путь свой.

В Вестминстергалле толпилось много небольших групп и кружков: одни глядели вверх на великолепную крышу и лучи заходящого солнца, которые, отлого падая в маленькия окна, становились слабее, слабее и гасли в темноте, скоплявшейся внизу; другие, гуляки мастеровые, возвращавшиеся с работы, или люди, спешившие только пройти, будили эхо своими голосами и то и дело отворяли маленькую дверь, выходя на улицу; иные, занятые жарким разговором о политических или частных делах, медленно прохаживались с потупленными взорами, и, судя по положению их, казалось, только слушали друг друга. Тут толпа кувыркающихся мальчишек производила совершенно вавилонское столпотворение в воздухе; там ходило взад и вперед одинокий человек, полудуховный, полунищий, с голодным изнеможением во взоре и поступи; мимо его бежал разсыльный мальчик, вертя на руке корзину и едва не обрушивая кровли своим пронзительным свистом; между тем, как боязливый ученик среди игры прятал свой мяч в карман, завидев издали гонителя своего. Это было то время вечера, когда, если зажмуришь глаза и тотчас снова откроешь их, то темнота целого часа соберется, кажется, в одну секунду. По гладко выложенной мостовой все еще безпрестанно раздавалось шарканье и шум шагов; по временам захлопывались огромные ворота, и отголосок громом прокатывался по зданию, заглушая всякий другой звук.

Мистер Гэрдаль бегло взглядывал на эти группы, проходил мимо их очень близко и, повидимому, совершенно не занимался имя. Таким образом он прошел было почти всю галлерею, как две встретившияся ему фигуры привлекли все его внимание. Один, изящно одетый джентльмен, шел, весело помахивая тростью; другой, раболепный, низкопоклонный, слушал речи первого, изредка сам вставляя скромное словцо, - пожимал плечами до шеи, униженно потирал руки или отвечал по временам наклонением головы, которое отчасти было простым утвердительным знаком, отчасти низким, почтительным поклоном.

Вообще, в этой чете не было ничего особенно замечательного, ибо низкопоклонство перед нарядным платьем и тростью - не говоря уже о золотых, серебряных и начальнических жезлах - довольно обыкновенно. Но в изящно одетом человеке, как и в товарище его, было что-то неприятно поразившее мистера Гэрдаля. Он замешкался, остановился и прошел бы мимо них, но в ту самую минуту они бысто обернулись и столкнулись с ним прежде, чем он успел посторониться.

Джентльмен с тростью снял шляпу и уж начал было извинение, которое мистер Гэрдаль принял вскользь, стараясь только уйти поскорее, как тот вдруг прервал начатую речь и воскликнул:--Гэрдаль! Это, однакож, замечательно, клянусь Богом!

-- Да, - отвечал он нетерпеливо: - конечно... случай...

-- Любезный друг, - воскликнул встретившийся, удерживая его:--к чему такая поспешность? Постойте на минуту, Гэрдаль, ради старой приязни.

-- Я тороплюсь, - сказал мистер Гэрдаль. - Никто из нас не искал этой встречи. Пусть же она и прекратится поскорее. Доброй ночи!

-- Фу! Фу! - возразил сэр Джон Честер (это был он). - Как невежливо! Мы только что говорили об вас. Я сейчас произносил ваше имя; может быть вы слышали? Нет? Жаль. Право, жаль. Узнаете ли вы нашего приятеля, Гэрдаль? Подлинно, это замечательная встреча!

Приятель, который видимо не очень был обрадован этим замечанием, отважился толкать сэра Джона локтем и делать ему другие выразительные знаки, что он лучше бы желал избежать этой встречи. Однако, как сэру Джону хотелось противного, то он притворился, будто совсем не примечает этих немых напоминаний, а говоря, даже показывал на него рукою, чтоб обратить еще больше на него внимание.

Итак, приятелю оставалось только искривить рот в самую дружескую улыбку и сделать умоляющий поклон, когда мистер Гэрдаль взглянул на него. Заметив, что Гэрдаль узнал его, он протянул ему руку несколько неловко и в большом смущении, отнюдь не уменьшившемся оттого, что Гэрдаль презрительно отверг такое изъявление дружбы.

-- Мистер Гашфорд! - сказал Гэрдаль холодно. - Так это правда, что я слышал? Вы променяли тьму на свет, сэр, и ненавидите тех, чью веру разделяли прежде, со всем ожесточением ренегата. О, вы принесете честь всякому делу, сэр. Усердно поздравляю тех, к кому вы нынче пристали.

с обыкновенным своим спокойствием понюхал табаку.

-- Мистер Гэрдаль, - сказал Гашфорд, подняв украдкою глаза и тотчас снова потупив их при встрече с пристальным взглядом противника: - я уверен, что мистер Гэрдаль слишком совестлив, слишком почтенен и не может предполагать какие-нибудь недостойные побуждения в честной перемене исповедания, хоть эта перемена показывает, конечно, некоторое сомнение в убеждениях, которым он сам следует. Мистер Гэрдаль так справедлив, так благороден, у него такой светлый нравственный взгляд на вещи...

-- Ну, сэр? - возразил Гэрдаль с саркастическою улыбкою, видя, что секретарь замялся в словах. - Вы хотели сказать...

Гашфорд кротко пожал плечами, опять потупил глаза и замолчал.

-- Нет, да разсмотрим же в самом деле, - сказал между тем сэр Джон: - разсмотрим в самом деле чрезвычайно странный характер этой встречи. Гэрдаль, любезный друг, извините, что я думаю, будто вы недостаточно проникнуты её важностию. Вот сходимся мы, без предварительного условия или намерения, трое старых школьных товарищей, в Вестминстергалле, - трое старых пансионеров скучной и темной Семинарии Сент-Омерской, где вы, как католики, должны были воспитываться вне Англии, и куда я, тогда полный надежд, молодой протестант, послан был, чтоб учиться по французски у природного парижанина.

-- Прибавьте к этой особенности еще то, сэр Джон, сказал мистер Гэрдаль: - что в сию самую минуту некоторые из ваших полных надежды протестантов условились там, в этом здании, отказать нам в чрезвычайной и неслыханной привилегии учить детей наших читать и писать, - и где же все это делается? В стране, где ежегодно тысячи нас идут на войну защищать её свободу и целыми толпами падать в кровавых битвах вне отечества! Другие из вас настроены этим господином Гашфордом смотреть на всех моих единоверцев, как на волков и хищных зверей. Присовокупите, сверх того, голый факт, что этот человек живет на свете, ходит по улицам среди ясного Божьяго дня - носит голову прямо, сказал бы я, но этого за ним не водится - и точно будет странно, очень странно, даю вам честное слово...

-- О! Вы жестоки к нашему приятелю, - возразил сэр Джон, ласково улыбаясь. - Вы, право, очень жестоки к нашему приятелю!

-- Пусть его продолжает, сэр Джон, - сказал Гашфорд, пощипывая перчатки. - Пусть продолжает. Мне нечего за это сердиться, сэр Джон. Мне лестно ваше доброе мнение, а без мнения мистера Гэрдаля я еще могу обойтись. Мистер Гэрдаль страдает от законов о пени, и потому мне нельзя ждать его благосклонности.

-- Я столько благосклонен к вам, сэр, - отвечал мистер Гэрдаль, взглянув на третьяго из их группы: - что радуюсь, видя вас в таком хорошем сообществе. Вы сами по себе уже сердце и основа вашего великого союза.

-- Нет, ошибаетесь, - сказал ласково сэр Джон. - Вы ошибаетесь, и мне это весьма странно слышать от человека, столь пунктуально точного, любезный Гэрдаль. Я не принадлежу к союзу; я бесконечно уважаю его членов, но не принадлежу к ним, хотя, по истине, я совестливый противник выгод вашей партии. Считаю это своим долгом, несчастною необходимостью, стоющею мне жестокой борьбы с самим собою. Не угодно ли взглянуть на эту коробку? Если у вас нет ничего против нескольких капель очень чистых духов, - вы найдете запах их превосходным.

-- Прошу извинить, сэр Джон, - сказал мистер Гэрдаль, отклоняя рукой предлагаемое: - прошу извинить, что я причислял вас к скрытным орудиям, которые каждому известны и очевидны. Я должен бы отдать больше справедливости вашему гению. Люди ваших талантов держатся в безопасной таинственности, а опасности предоставляют сумасбродам...

-- Без извинений, ради Бога, - возразил кротко сэр Джон: - старые друзья, как мы с вами, могут себя позволить некоторую вольность или чорт возьми иначе...

Гашфорд, стоявший все время как на угольях и ни разу не поднимавший глаз, обратился, наконец, к сэру Джону и осмелился шепнуть, что ему пора идти, что милорд его дожидается. - Вам не для чего принуждать себя, мой почтеннейший, - сказал мистер Гэрдаль: - я хочу откланяться и оставить вас в покое. - Он сбирался было сделать это без дальненших церемоний, как остановлен был шумом и ропотом на другом конце галлереи, и, взглянув, увидел лорда Джорджа Гордона, который приближался к ним, окруженный толпою народа.

Торжество, хотя весьма различно выражавшееся, мелькнуло на лицах обоих его товарищей и, разумеется, побудило мистера Гэрдаля не бежать перед этим предводителем толпы, а стоять на прежнем месте, пока он пройдет. Гэрдаль выпрямился во весь рост и, загнув назад руки, гордо и презрительно смотрел вперед, между тем, как лорд Джордж медленно подвигался в месту, где стояли разговаривавшие.

Он только что оставил нижнюю палату и, по обыкновению, прямехонько отправился в галлерею, с известиями обо всем, что этот вечер говорено было в разсуждении папистов, какие поступали прошения в их пользу, кто их поддерживал, когда внесется билль и когда благоразумно будет подать их великое, протестантское прошение. Все это рассказывал он громким голосом и со множеством кривляний. Ближайшие к нему из окружавших подавали друг другу мнения на этот счет и высказывали угрозы; стоявшие дальше кричали "тише", "не заслоняйте меня собою" или примыкались к прочим и пытались насильно поменяться местами.

Подошед к месту, где стояли секретарь, сэр Джон и мистер Гэрдаль, лорд Джордж обернулся, проговорил несколько довольно диких и нескладных замечаний и заключил своею обычною поговоркою, на что потребовал троекратного "вивата" в подтверждение. Пока чернь усердно кричала "виват", он протеснился сквозь толпу и подошел к Гашфорду. Народ хорошо знал его и сэра Джона, посторонился несколько и дал простор четырем джентльменам.

-- Мистер Гэрдаль, лорд Джордж, - сказал сэр Джон, заметив, что лорд бросил на него вопросительный взгляд. Католический джентльмен по несчастию... к сожалению католик... впрочем, почтенный знакомец мой и некогда бывший знакомец мистера Гашфорда. Любезный Гэрдаль, это лорд Джордж Гордон.

-- Я угадал бы это, еслиб даже не знал в лицо его превосходительства, - отвечал мистер Гэрдаль. - Вероятно, во всей Англии нет другого джентльмена, который бы, говоря с невежественной и буйной толпою, выражался о многих своих соотечественниках в таких оскорбительных словах, какие слышал я сию минуту. Стыдитесь, милорд, стыдитесь!

-- С вами я не могу говорить, сэр, - возразил громко лорд Джордж, безпокойно и дико размахивая рукою: - между нами нет ничего общого.

-- Напротив, у нас много общого, много - все, что даровал нам Всемогущий, - сказал мистер Гэрдаль: - и общая нам христианская любовь, - чтоб не сказать общий человеческий смысл и общее приличие - должна бы научить вас воздерживаться от таких поступков. Да, еслиб даже каждый из стоящих здесь людей носил оружие в руке, как носит его в сердце, и тогда я не отошел бы прочь, не сказав вам, что вы недостойно злоупотребляете своим положением в обществе.

привык иметь дело с идолопоклонниками.

Говоря это, он смотрел на сэра Джона, который с улыбкой удивления обозревал толпу и её предводителя, всплеснул руками и поднял глаза к небу, будто осуждая безразсудство мистера Гэрдаля.

-- Ему отвечать! - воскликнул Гэрдаль. - да взгляните только на него, милорд. Знаете ли вы этого человека? - Лорд Джордж отвечал тем, что положил ужимающемуся по кошачьи секретарю руку на плечо и посмотрел на него с доверчивою улыбкою.

-- Этого человека, - продолжал мистер Гэрдаль, меряя его глазами с ног до головы: - который еще мальчишкою был вором и с тех пор до сеи минуты остался раболепным, льстивым и пресмыкающимся негодяем; этого человека, который тащился и крался по жизни, жаля руку, которая его кормила, кусая всякого, кому льстил; этого наушника, который никогда не знавал, что такое честь, благородство и истина; который лишил чести дочь своего благодетеля, потом женился на ней и уморил ее жестокостями и побоями; эту тварь, которая хныкала под окнами кухонь об кусочках хлеба и просила полпенни милостыни у дверей наших церквей; этого проповедника веры, которого нежная совесть не терпит алтарей, где его порочная жизнь заклеймена публичным позором... Знаете ли вы этого человека, милорд?

-- О! Право, вы слишком жестоки к нашему другу! - воскликнул сэр Джон.

-- Пусть мистер Гэрдаль выговаривает все свои ругательства, - сказал Гашфорд, на неприятном лице которого выступил пот крупными каплями: - я не обращаю на них внимания, сэр Джон; я столько ж, как и милорд, равнодушен к тому, что он говорит; если уж он презирает милорда, как вы сами слышали, сэр Джон, как же мне ждать от него пощады?

смотрит сквозь пальцы, именно потому, что жестокие законы запрещают внушать в школах детям нашим обыкновенные понятия о праве и неправе: мы должны еще зависеть и страдать от таких людей, как вот этот? Нашли вы человека для придания веса своим крикам "прочь папство!" Стыдно, стыдно!

Дурачимый джентльмен не раз взглядывал на сэра Джона Честера, будто спрашивая, справедливы ли эти упреки Гашфорду, и сэр Джон всякий раз, взором или пожатием плеч, ясно отвечал: "о, нет, избави Боже!" Наконец, так же громко и таким же странным образом, как прежде, он произнес:

-- На это я вам ничего не отвечу, сэр, не хочу и слышать ничего более. Прошу не тяготить меня долее своими речами и личностями. Никакия убеждения, от папских ли подосланцев происходят они или нет, ни мало не удержат меня от исполнения обязанностей моих в отношении к отечеству и землякам моим, - уверяю вас. Пойдем, Гашфорд!

Во время этого разговора они подались несколько шагов вперед и очутились у ворот галлереи, за которые вышли вместе. Не раскланявшись, мистер Гэрдаль подошел к близь лежавшей береговой лестнице и кликнул единственного случившагося тут лодочника.

Толпа между тем (передние из нея слышали каждое слово, сказанное лордом Джорджем Гордоном, и всюду разнесся слух, что незнакомец папист и безчестит лорда за защищение народного дела), бросилась в диком безпорядке, тесня перед собою лорда, секретаря и сэра Джона Честера, так что они, казалось, предводительствовали ею, заняла все пространство до самой лестницы и оставила только небольшое свободное местечко мистеру Гэрдалю, дожидавшемуся лодки.

"бей папистов!" и за этим восклицанием последовал общий крик одобрения, но не было ничего более. Спустя несколько мгновений, один закричал: "побить его каменьями!", другой - "утопить его!", третий воскликнул оглушительным голосом: "прочь папство!" На этот любимый крик отозвались прочие, и его подхватила вся толпа, состоявшая из двух сот человек.

До сих пор мистер Гэрдаль покойно стоял на краю лестницы: тут он презрительно оглянулся и начал медленно спускаться вниз по ступеням. Он уже был близко к лодке, как Гашфорд, будто случайно, обернулся, и вслед затем большой камень, брошенный неизвестно кем из толпы, ударил Гэрдаля в голову так, что он зашатался.

Кровь сильно брызнула из раны и закапала ему на кафтан. Он тотчас оборотился и, вбежав смело и запальчиво на лестницу, от которой все посторонились, спросил:

-- Кто это сделал? Укажите мне человека, который бросил в меня камень?

Никто не двинулся с места; только назади некоторые прокрались на другую сторону улицы и притворились посторонними зрителями.

С этими словами бросился он на Гашфорда и опрокинул его наземь. Внезапное движение обнаружилось в толпе; некоторые кинулись было на него, но он обнажил шпагу, и они отступили.

--Милорд! Сэр Джон!--воскликнул он. - Обнажайте шпаги - вы мне отвечаете за эту обиду, и от вас требую я удовлетворения. Обнажайте шпаги, если вы джентльмены! - Он ударил сэра Джона плоскою стороною клинка по груди и приготовился к защите, с пылающим лицом и сверкающими глазами, один против всех.

На мгновение, как только можно вообразить краткое, показалась на ровном лице сэра Джона перемена, какой до того не видывал еще в нем ни один человек. Но тотчас же он выступил вперед, положил одну руку на плечо мистера Гэрдаля, а другою старался утишить толпу.

-- Любезный друг, добрый Гэрдаль, вы ослеплены страстью - это очень натурально, чрезвычайно натурально; но вы не отличаете друзей от врагов.

еще целая толпа их стоит в ближней улице; они сейчас появятся из-за угла (в самом деле, народ начинал прибывать), ими овладеет бешенство в первом жару схватки. Ну, ступайте же скорее, сэр, или, помяните мое слово, они поступят с вами хуже, чем поступили бы тогда, еслиб каждый мужчина из этой сволочи был баба, и баба эта была кровожадная Мария. Ступайте, сэр, спешите как можно скорее.

Мистер Гэрдаль, начавший уже чувствовать боль от раны, увидел благоразумие этого доброго совета и сошел с лестницы при помощи незнакомого доброжелателя. Джон Грюбэ (это был он) помог ему сесть в лодку и так сильно оттолкнул ее, что она подвинулась футов на тридцать по воде, потом закричал лодочнику, чтоб он греб, как прилично истинному англичанину, и спокойно воротился назад.

Чернь сначала не шутя хотела наказать Джона Грюбэ за такое вмешательство; но как тот смотрел здоровым и хладнокровным молодцом, да сверх того носил ливрею лорда Джорджа, то народ одумался и удовольствовался тем, что пустил в лодку тучу мелких каменьев, которые тихо попадала в воду, ибо лодка скользнула уже под мост и быстро катилась по средине реки.

После этого приятного приключения, толпа начала искать других удовольствий, стучалась чисто по-протестантски в двери обывательских домов, разбила несколько фонарей и поколотила четырех констеблей. Но когда пронесся слух, что послано за отрядом гвардии, толпа проворно разбежалась и очистила всю улицу.