Бэрнаби Родж.
Глава XLVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XLVI. (старая орфография)

XLVI.

Когда Бэрнеби воротился с хлебом, вид набожного, старого странника, курившого трубку и расположившагося так по домашнему, казалось, поразил его; тем более, что этот почтенный человек, вместо того, чтоб спрятать кусок хлеба, как драгоценность, в свою сумку, небрежно сунул его на стол и, вытащив флягу, пригласил Бэрнеби садиться и выпить.

-- Я всегда ношу с собою немножко крепительного, - сказал он.--Попробуй-ка. Хорошо? - У Бэрнеби потемнело в глазах, когда он закашлялся от крепкого напитка и отвечал: - да.

-- Выпей еще каплю, - сказал слепой: - не бойся. Тебе, чай, не часто удается попробовать этого, а?

-- Куда часто! - воскликнул Бэрнеби. - Никогда!

-- Так ты слишком беден? - возразил слепой со вздохом. - Да, это плохо. Матушка твоя, бедняжка, была бы счастливее, еслиб была побогаче, Бэрнеби.

-- Вот, ведь и я это ей говорю: - точнехонько это говорил я ей сегодня вечером перед твоим приходом, когда на небе было много золота, - сказал Бэрнеби, придвигая ближе к нему свой стул и жадно смотря ему в лицо. - Скажи-ка мне, пожалуйста, есть ли мне какая дорога к богатству?

-- Дорога? Сотни дорог!

-- Э, в самом деле? - отвечал Бэрнеби.--Ты говоришь правду? Что-ж это за дороги? Нет, матушка, я только для тебя об этом спрашиваю, не для себя; право, для тебя. Что-ж это за дороги?

Слепой с торжествующею улыбкою оборотил лицо туда, где вдова сидела, в жестоком разстройстве, и отвечал:

-- Ну, сидень не найдет этих дорог, любезный друг.

-- Сидень! - воскликнул Бэрнеби, дернув его за рукав. - Да я ведь не сидень. Ты ошибаешься. Я часто выхожу со двора прежде, чем взойдет солнце, а возвращаюсь, когда оно закатится. Я далеко уж в лесу прежде, чем дневной свет доберется до тенистых местечек, и часто остаюсь еще там, когда ясный месяц проглянет сквозь ветки на другой месяц, что живет в воде. И когда я хожу, все стараюсь в траве и мхе найти сколько-нибудь тех мелких денег, о которых она так тоскует и уж много пролила слез. Когда я лежу под тенью и сплю, я вижу их во сне - вижу, будто вырываю их кучами, и подсматриваю, где оне спрятаны за кустами; вижу, что оне блестит, как капли росы на листьях. А найти все-таки не могу. Скажи, где их сыскать? Я пошел бы, хоть бы надо за этим проходить целый год, потому что знаю, она была бы счастливее, еслиб я воротился и принес что-нибудь с собою. Поговорим еще. Я готов тебя слушать; говори, пожалуйста, хоть всю ночь.

Слепой тихо ощупал Бэрнеби руками по лицу, и нашед, что он положил локти на стол, опершись подбородком на обе руки, что он усердно наклонился, и вся наружность его выражала величайшее внимание и необыкновенное любопытство, помолчал с минуту, будто желая, чтоб вдова это заметила, и потом отвечал:

-- Оно в свете, смелый Бэрнеби, в веселом свете; не в пустынных местах, как те, где ты проводишь свое время, а между народом, где есть шум и гром.

-- Славно! Славно! - воскликнул Бэрнеби, потирая руки. - Да! Вот это я люблю. Грейф тоже любит. Это нам обоим по сердцу. Браво!

-- Есть такия места, - сказал слепой,--какие любит молодой человек, и где добрый сын может сделать для матери, да и для себя сверх того, в месяц больше, чем здесь во всю жизнь - то-есть, если он имеет приятеля, понимаешь, такого человека, который помогает ему.

-- Слышишь ли, матушка? - вскричал Бэрнеби, обращаясь к ней с восторгом. - Не говори мне, пожалуйста, что нам его не надобно, хоть бы оно блестело у нас под ногами. Зачем же мы об нем так хлопочем? Зачем ты работаешь с утра до вечера?

-- Разумеется, - сказал слепой: - разумеется. А вы все не отвечаете, вдовушка? Вы еще не надумались? - прибавил он шопотом.

-- Я поговорю с тобою наедине. - отвечала она.

-- Положите мне руку на плечо, - сказал Стэгг, встав из-за стола: - и ведите, куда угодно. Не унывай, смелый Бэрнеби. Мы еще с тобою потолкуем; ты мне полюбился. Подожди здесь, пока я ворочусь. - Ну, пойдемте, вдовушка!

Она вывела его за дверь в садик, где они остановились.

-- Скажу ему, что вы это находите, - отвечал Стэгг. - Он вас уважает, и похвала ваша поставит меня, если можно, еще выше в его мнении. Мы должны пользоваться нашими правами, вдовушка.

-- Правами? Знаешь ли ты, - сказала она: - что одно мое слово...

-- Почему же вы его давно не скажете? - возразил слепой покойно, после долгой паузы. - Вы думаете, я не знаю, что ваше слово может заставить моего приятеля проплясать последний тапец? Да, я знаю это. Что ж дальше? Вы его никогда не вымолвите...

-- Ты твердо уверен в этом?

-- Вполне!.. Так уверен, что совсем об этом и не поминаю. Я говорю, нам надо осуществить свои права, либо пусть откупятся от нас. Держитесь крепко или лучше пустите меня назад к моему молодому приятелю, потому что мальчик нравится мне, и я готов научить его, как составить себе счастье. Ба! Вам не для чего мне говорить, - промолвил он поспешно: - я знаю, что вы хотите сказать; вы уж раз намекали об этом. Не имею ли я какого сострадания к вашему несчастию, будучи сам слеп? Нет, не имею. С чего вы взяли, что я, ходящий в потемках, должен быть лучше людей, у которых цело зрение - почему, по какому праву? Разве рука Божия очевиднее в том, что у меня нет глаз, нежели в том, что у вас целы оба глаза? Сумасбродные же вы люди! Вас ужасает, что слепой человек грабит, лжет или крадет; видишь, будто это гораздо непростительнее ему, который едва-едва прокармливается на пару грошиков, бросаемых ему на ваших людных улицах, нежели вам, которые можете видеть, работать и не зависеть от людской сострадательности. Проклятие на всех вас! Вам, с вашими пятью чувствами, нужно быть развратными по сердечному влечению; а мы, у которых их только четыре, должны жить нашим несчастьем и быть нравственными. Хороша на свете справедливость и христианская любовь богачей к нищим!

Он остановился с минуту, прислушиваясь к стуку денег, зазвеневших у нея в руке.

-- Ну? - вскричал он, быстро воротясь на свой прежний тон. - Это бы надобно к чему-нибудь привести. Так что же дело-то, вдовушка?

-- Ответь мне прежде на один вопрос, - возразила она. - Ты сказал, что он здесь нелодалеку. Он оставил Лондон?

-- Если он близко нас, вдовушка, так понятно, кажется, что он оставил Лондон, - отвечал слепой.

-- Навсегда, я разумею? Ты, верно, знаешь...

-- Да, навсегда. Правду сказал, вдовушка, жить там дольше было бы для него неприятно. По этой причине, он оттуда и ушел.

-- Послушай, - сказала вдова, отсчитывая ему на лавке несколько денег. - Считай.

-- Шесть, - сказал слепой, послушав внимательно. - Только-то?

-- Это копилось пять лет, - отвечала она. - Шесть гиней.

Он протянул руку к одной из монет; тщательно ощупал, попробовал зубами, позвенел ею на скамейке и кивнул вдове, давая знать, что она может удалиться.

-- Деньги эти сбирала я и откладывала на случай, если болезнь или смерть будет угрожать мне разлукою с сыном. Много голода, тяжелой работы и безсонных ночей оне стоили мне. Если ты можешь их взять - возьми, но с условием, чтоб ты сейчас же оставил это место и не входил больше в комнату, где он сидит, ожидая твоего возвращения.

-- Шесть гиней, - сказал слепой, качая головою: - хоть и таких полновесных, как только оне выбиваются, все еще далеко не двадцать фунтов, вдовушка!

-- Ты знаешь, что за такой большою суммой мне должно писать в отдаленную сторону. Для этого, и на то, чтоб дождаться ответа, мне надобно время.

-- Больше.

-- Четыре?

-- Неделю. Приходи опять через неделю, в этом же часу, только не в дом. Подожди на углу дороги.

-- Да найду ли я вас здесь? - сказал слепой с лукавой гримасою.

-- Где-ж у меня другое пристанище? Разве мало того, что вы сделали меня нищею, что я все свое, с таким трудом нажитое имение, пожертвовала для приобретения себе этого убежища?

-- Гм! - сказал слепой, подумав несколько. - Поверните меня лицом к тому месту, о котором вы говорите, и на середину улицы. Это то место?

-- Да.

-- От нынешняго дня через неделю, на закате солнца. Помните ж об этом. Покамест, доброй ночи!

Она не отвечала ни слова; он также не ждал ответа и пошел медленно прочь; повременам, он останавливался и слушал, будто осведомляясь, не подсматривает ли кто за ним. Тени ночи быстро спустились на окрестность, и скоро он исчез во мраке. Она же прежде осмотрела из конца в конец улицу и удостоверилась, что он удалился, потом уже воротилась в свою комнату и поспешно заперла на-крепко окна и двери.

-- Матушка! - сказал Бэрнеби. - Где же слепой?

-- Ушел.

-- Ушел! - вскричал он, вскакивая с места. - Мне еще надо поговорить с ним. В какую сторону пошел он?

-- Не знаю, - отвечала она, обвив его руками. - Не выходи нынешний вечер. На дворе ходят мертвецы и привидения.

-- В самом деле? - прошептал Бэрнеби в испуге.

-- Ни шагу нельзя ступить безопасно. Завтра мы отсюда уйдем.

-- Отсюда? Из этого домика - и из садика, матушка?

-- Да! Завтра рано по утру, как только взойдет солнце. Пойдем в Лондон, - во всяком другом городе нашли бы наши следы, и тогда нам опять пришлось бы бежать и искать нового пристанища.

то снова тосковал, пугаясь и делая странные вопросы на счет мертвецов, которыми она удержала его от выхода со двора ночью. Напоследок, легкомыслие превозмогло в нем все другия чувства; он лег спать в платье, чтоб завтра быть немедленно готову в путь, и скоро уснул перед скудным торфяным огоньком.

Мать не смыкала глаз, сидела подле сына и не спала. Всякое дуновение ветра казалось слуху её страшными шагами у двери; то ей чудилось, будто рука шевелит заднижку, и тихая летняя ночь превращалась для нея в ночь ужасов. Наконец, забрезжил желанный день. Сделав свои небольшие, необходимые приготовления к дороге и помолившись на коленях со слезами, разбудила она Бэрнеби, который на зов её весело вспрыгнул.

Платья тащить ему было очень немного, а носить Грейфа. за спиною была его любимая работа. Когда солнце пролило первые лучи на землю, отворили они дверь своего домика и пустились в путь. Небо блистало светлой лазурью. Воздух был свеж и напоен тысячью благоуханий. Бэрнеби глядел на небо и хохотал от души.

отогнать ее; сердце у него готово было разорваться от грусти. Собака побежала назад, оборачивалась с полуумоляющими, полунедоверчивыми взглядами, опять подошла поближе и остановилась.

Это была последняя просьба старинного товарища, верного, отвергнутого друга. Бэрнеби не выдержал долее и, махнув старому товарищу воротиться домой, залился слезами.

В этой мысли было так много ума, так много привязанности к дому! У бедной женщины навернулись слезы... Она никогда б не забыла этого за богатство всего широкого света.