Бэрнаби Родж.
Глава XLVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава XLVIII. (старая орфография)

XLVIII.

Не зная, где приютиться на первый раз, сробев от множества народа, который уже поднялся на ноги, - сели наши путники отдохнуть на мосту в одном из темных углов его. Скоро они уверились, что все народные волны стремились по одному направлению, и что безчисленное множество людей с необыкновенною поспешностью и тревогою переплывало реку от Миддльсекса на соррийский берег. Эти люди шли большею частью вдвоем, втроем, много что вшестером, говорили мало друг с другом; многие казались совершенно немыми; все они торопились вперед, как будто имели в виду одну общую цель.

С удивлением заметила вдова, что почти каждый человек в этой сумятице, смело пробегавший мимо, носил на шляпе своей синюю кокарду; случайно проходившие, у которых не было кокард, боязливо старались, повидимому, остаться незамеченными, и вежливо уступали первым дорогу, чтоб, повидимому, расположить их к снисхождению. Впрочем, это было весьма натурально, потому что носители кокард к обыкновенно одетым относились как сорок или пятьдесят к единице. Ссор, однакож, не было. Синия кокарды бежали со всею возможною в такой суматохе скоростью вперед и старались, как только могли, опережать одна другую; с теми, кто не принадлежал к ним, обменивались они разве взглядом, а часто и того не делали.

Сначала поток людей ограничивался двумя тротуарами, и только немногие, попроворнее других, шли по проезжей улице. Но спустя около получаса, улица совершенно была загромождена толпами, которые теперь, тесня и толкая друг друга и задерживаемые попадающимися каретами и колясками, двигались медленно и иногда принуждены были останавливаться минут на пять или на десять.

Часа через два масса начала уменьшаться и редеть, пока, наконец, мост опорожнялся совершенно; только время от времени какой-нибудь отсталый, покрытый потом и пылью, с кокардою на шляпе и перебросив кафтан через плечо, пробегал задыхаясь мимо или останавливался, чтоб спросить, в какую сторону прошли его товарищи, и потом, будто освежившись, спешил далее. В этой внезапной безлюдности, которая после шума, за несколько минут происходившого, казалась очень странною, вдова впервые имела случай спросить у старика, севшого возле них, что значит это странное волнение в народе.

-- Вот хорошо! Да откуда ж вы пришли, - отвечал он: - что не слыхали еще о великом союзе лорда Джорджа Гордона? Нынче день, в который он подает прошение против католиков, благослови его за то, Господи!

-- Что ж всем людям за дело до его прошения? - спросила она.

-- Что им за дело до прошения! - возразил старик. - Да разве ты не знаешь? Его превосходительство объявил, что он вовсе не подаст прошения, если по крайней мере сорок тысяч добрых, и верных людей не будут провожать его до дверей Нижней Палаты. Вот толпа, так толпа!

-- В самом деле, толпа! - сказал Бэрнеби. - Слышишь, матушка?

-- А там двинется их на смотр, как я слышал, - начал опять старик: - еще сто тысяч человек. О! Дайте только срок лорду Джорджу! Он знает свою силу. Порядочное количество лиц там, в тех окнах насупротив, - промолвил он, указывая на Нижнюю Палату, возвышавшуюся за рекою: - побледнеют, когда добрый лорд Джордж тронется сегодня после обеда, и поделом. О, да! Дайте только срок его превосходительству, дайте только ему срок. Он знает свое дело!.. - Таким образом, лепеча, усмехаясь и показывая пальцами, встал он с помощью своей палки и побрел дальше.

-- Матушка! - сказал Бэрнеби. - Ведь это славная суматоха про которую он рассказывал. Пойдем!

-- Уж не туда ли? - воскликнула мать.

-- Да, туда, - отвечал он, дергая ее за рукав. - Почему ж нет? Пойдем!

-- Ты не знаешь, - отвечала она: - каких они, может быть, бед наделают, куда тебя уведут, чего они хотят. Милый Бэрнеби, для меня...

-- Для тебя, да, - воскликнул он, ударив ее по руке. - Разумеется! Это для тебя, матушка. Ты помнишь, что слепой говорил о золоте. Вот славные-то люди! Пойдем! Либо подожди меня здесь... Да, да, подожди здесь.

Она старалась всеми силами, какие давала ей боязнь, отклонить его от этого намерения, но напрасно. Он нагнулся застегнуть себе пряжку башмака, как вдруг наемная карета быстро промчалась мимо, и голос из кареты закричал кучеру остановиться.

-- Молодой человек! - сказал оттуда голос.

-- Кто там? - воскликнул Бэрнеби, приподнявшись.

-- Хочешь это украшение? - спросил незнакомец, показывая синюю кокарду.

-- Ради Бога, не надо. Прошу вас, не давайте ему! - вскричала вдова.

знак верного англичанина или нет.

Трепеща от нетерпения, Бэрнеби воскликнул: - "да, да, я хочу его носить!" как восклицал уж раз дюжину. Человек в карете бросил ему кокарду и сказал: "Торопись на поля святого Джорджа!", потом велел кучеру поскорее ехать и оставил их.

Руки дрожали у Бэрнеби от радости, когда он как умел прицеплял игрушку к своей шляпе и торопливо отвечал на слезы и просьбы матери. В это время на противоположной стороне улицы проходили мимо два джентльмена. Заметив их и увидев, чем занимался Бэрнеби, они остановились, пошептали между собою, оборотились и перешли к ним.

-- Что ты тут сидишь? - сказал один из них, который был одет в черное, носил длинные, прямые волосы и держал в руке большую трость. - Зачем ты не пошел вместе с прочими?

-- Иду, сэр, - отвечал Бэрнеби, кончив свою работу и с некоторою гордостью надев шляпу. - Я как раз буду там.

-- Ты должен говорить "милорд", молодой человек, когда его превосходительство делает тебе честь говорить с тобою, - сказал другой джентльмен тихо и ласково, - Ты видишь лорда Джорджа Гордона и не узнаешь его, - а давно бы пора была тебе знать его.

-- Полно, Гашфорд, - сказал ему лорд Джордж, когда Бэрнеби опять снял шляпу и сделал ему низкий поклон: - это ничего не значит в такой день, как нынешний, о котором всякий англичанин станет вспоминать с гордостью и удовольствием. Надень шляпу, друг мой, и ступай за нами; не то ты отстанешь и опоздаешь. Теперь уж слишком десять часов. Разве ты не знал, что собираться назначено было в десять часов?

Бэрнеби покачал головою и смотрел безсмысленными взорами, то на одного, то на другого джентльмена.

-- Ты мог бы это знать, дружок, - сказал Гашфорд: - это ясно объявлено. Отчего ж ты не знаешь?

-- Он не может вам на это отвечать, сэр, - сказала вдова, вступив в разговор. - Вам нет пользы спрашивать его. Мы только нынче утром приехали издалека из деревни и ничего не знаем об этих обстоятельствах.

-- Дело пустило глубокие корни и далеко разветвилось, - сказал лорд Джордж своему секретарю. - Утешительная весть. Благодарю за нее Господа.

-- Аминь! - произнес секретарь с торжествующим видом.

-- Вы не так поняли меня, милорд. Мы ничего не знаем об этих делах. Мы не имеем ни охоты, ни права принимать участие в ваших намерениях. Это мой сын, мой бедный, убитый сын, который дороже мне собственной жизни. Ради милосердого Бога, милорд, ступайте одни и не введите его в опасность и искушение!

-- Добрая женщина, - сказал Гашфорд: - что это ты! Боже мой! Что ты говоришь! Опасность? Искушение? Так ты думаешь, что его превосходительство рыкающий лев, который ходит и ищет, кого бы поглотить? Сохрани Боже!

-- Нет, нет, милорд, извините меня, - сказала вдова умоляющим голосом, едва сама зная, что делает и говорит, и, увлекшись, положила обе руки ему на грудь: - но есть причины, ради которых вы должны внять моей убедительной, материнской просьбе и оставить сына при мне. О, оставьте его! Он помешан, ей-Богу помешан!

-- Дурной признак испорченности нашего времени, - сказал лорд Джордж, сильно покраснев и сторонясь от её прикосновения: - те, которые преданы истине и поддерживают правое дело, выдаются за сумасшедших. У тебя достает духа сказать это о собственном сыне, безчеловечная мать?

-- Удивляюсь тебе, - сказал Гашфорд с некоторою строгою кротостью. - Это весьма печальная картина женской развратности.

-- Он ведь, однако, совсем не похож на безумного? - шепнул лорд Джордж, взглянув на Бэрнеби, секретарю на ухо. - А еслиб и был похож, нельзя же нам всякую малейшую странность принимать за помешательство. Кто из нас (тут он опять покраснел) уцелел бы, еслиб существовал такой закон?

-- Никто, - отвечал секретарь: - потому что в таком случае, чем больше ревность, прямота, талант, чем сильнее призвание небесное, тем явнее было бы помешательство. Что касается до этого молодого человека, милорд, - прибавил он, легко скривив губы, при взгляде на Бэрнеби, который стоял, вертя шляпу в руке и украдкою давая знак, чтоб они шли с ним дальше: - то он-так разумен и понятлив, как только может быть человек.

-- А тебе хочется принадлежать к великому братству? - сказал ему лорд Джордж. - Ты уж решился пристать к нему, а?

-- Да, да, - отвечал Бэрнеби с сверкающими глазами. - Разумеется, хочу! Я ведь и ей это говорил!

Бэрнеби нежно поцеловал мать в щеку, попросил ее не унывать, потому что счастье их обоих теперь готово устроиться, и сделал как ему приказано. Бедная женщина также пошла за ними в страхе и горести.

Они быстро прошли Мостовую улицу, где все лавки были заперты (прохождение огромной толпы и ожидание её возвращения заставили лавочников и мастеровых онасатъся за свои товары и окна); все жильцы собрались в верхние этажи и смотрели вниз на улицу, с лицами, выражавшими порознь и попеременно страх, участие, ожидание и досаду. Одни одобрительно хлопали в ладоши, другие свистали; но лорд Джордж Гордон, не обращая ни на что внимания, ибо шум страшной народной толпы, как рев моря, раздавался в его ушах на близком разстоянии, - ускорил шаги свои и скоро прибыл на поля св. Джорджа.

Тогда это были настоящия поля, и притом довольно обширные. Тут собрались безчисленные толпы людей, с знаменами разной фигуры и величины, но одинакового цвета - синяго, как и кокарды; некоторые ряды воинственно ходили взад и вперед, другие построились кругами, четыреугольниками и линиями. Большая часть как ходивших, так и стоявших на месте, занималась пением псалмов и гимнов. Кто бы это ни выдумал, разсчет во всяком случае был хорош; ибо шум стольких голосов потрясал у каждого сердце и оказывал на энтузиастов удивительное, хотя и непонятное впечатление.

От главного корпуса поставлены были передовые караулы, чтоб возвестить прибытие предводителя. Когда эти патрули воротились, молва беглым огнем промчалась по всему войску, и вслед за тем настало мгновение мертвой тишины, в продолжение которой толпы были так безмолвны и неподвижны, что веянье знамени бросалось в глаза и было заметно. Потом разразились они страшным троекратным воплем, который потряс воздух и прокатился подобно пушечному грому.

-- Гашфорд! - воскликнул лорд Джордж, крепко пожимая руку секретаря и говоря столь же одушевленным голосом, как одушевленны были черты его. - Я в самом деле "призван". Сознаю теперь это и чувствую. Я предводитель войска. Еслиб они в эту минуту единогласно потребовали вести их на смерть, я сделал бы это - да, и охотно пал бы первый!

-- Умилительное зрелище! - сказал секретарь. - Великий день для Англии и для великого дела. Примите, милорд, поздравление, которое приношу я, ничтожный, но преданнейший человек...

-- Что ты делаешь! - воскликнул его господин, схватив его за обе руки, ибо тот показывал вид, будто хочет упасть перед ним на колени. - Не лишай меня спокойствия, любезный Гашфорд; я нуждаюсь в спокойствии для исполнении высоких обязанностей в этот знаменитый день... - Слезы выступили на глазах у бедного джентльмена, когда он произносил эти слова. - Пойдем к ним; нам надобно найти в каком-нибудь отряде место для нашего нового рекрута. Дай мне руку.

Гашфорд протянул ему свою холодную, осторожную руку, и таким образом, рука об руку, в сопровождении Бэрнеби и его матери, вмешались они в толпу.

Между тем, толпа снова начала петь, и когда предводитель проходил по рядам её, напрягала свои голоса до последней крайности. Многие из собравшихся тут, поклявшихся до смерти защищать отечественную религию, еще отроду не слыхивали ни одного псалма, ни одного гимна. Но как у ребят были по большей части здоровые легкия, и как они от природы любили пение, то подлаживали всякия неблагопристойные песни или другую гиль, какая кому приходила в голову, будучи твердо уверены, что в общем хоре не заметят этого, и мало заботясь о том, еслиб и было замечено. Многия из этих песень пропеты были лорду Джорджу над самыми его ушами; но он не знал текста и с своею обычною величавостью восхищался благочестием своих приверженцев.

Так шли они все далее и далее, минуя ряд за рядом, обошли окружность крута и все стороны квадрата; но все еще оставалось им обозреть безчисленное множество рядов, четыреугольников и кругов. Как день был чрезвычайно жарок, и солнце бросало самые знойные лучи на поле, то те, кто носил тяжелые знамена, начали утомляться и ослабевать; большая часть сборища сняла галстухи, разстегнула кафтаны и камзолы, а некоторые, стоявшие в центре, бросились, совершенно изнеможенные от необычайного жара, который от тесноты становился, разумеется, еще несноснее, на траву и предлагали все, что имели на себе, за глоток воды. А никто, даже из тех, которые так мучились от зноя, не покидал поля; лорд Джордж, с которого пот катился градом, шел с Гашфордом все далее; Бэрнеби с матерью не отставать от них ни на один шаг.

Они прибыли на конец длинной линии, в которой было человек восемьсот, и лорд Джордж повернул голову, чтоб оглядеться вокруг, как послышался громкий приветственный крик того особенного, полузадыхающагося тона, какой получает голос, когда раздается на открытом воздухе, среди толпы народа, - и из рядов выступил с громким хохотом человек ударив своею тяжелою рукою по плечу Бэрнеби.

-- Чорт возьми! - воскликнул он. - Бэрнеби Родж! Тебя сто лет не было видно!

подбежавшого и едва мог выговорить: "Как! Гог!"

-- Гог! - повторил тот. - Да, Гог - Гог из "Майского-Дерева"! Помнишь мою собаку? Она жива еще и узнает тебя, я уверен. Как, ты носишь кокарду? Браво! Ха, ха, ха!

-- Ты, как я вижу, знаешь этого молодого человека? - сказал лорд Джордж.

-- Знаю ли я его, милорд? Как свои пять пальцев. Капитан мой также его знает. Мы все его знаем.

-- Хочешь взять его к себе в отряд?

пусть - прибавил он и взял знамя из рук одного молодца, который сам протянул его: - пусть носит самое пестрое шелковое знамя в этой храброй армии.

-- Ради Бога, не надобно! - вскричала вдова, бросившись вперед. - Бэрнеби... Милорд... смотрите... чтоб он воротился... Бэрнеби, Бэрнеби!

-- Женщины в лагере! - вскричал Гог, став между ними и удерживая ее. - Эй! Капитан!

-- Нет, капитан, - отвечал Гог, все еще отталкивая ее рукою. - Это против всех порядков. Женщины возмущают наших храбрых солдат. Командуйте, капитан! Они маршируют. Скорее!

Вдова упала на землю; все поле пришло в движение; Бэрнеби попал в густую толпу людей, и мать уже не видала его более.