Бэрнаби Родж.
Глава L.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава L. (старая орфография)

L.

Бэрнеби и Гог были из первых между добравшимися до харчевни; скоро пришло по одиночке несколько человек, принадлежавших в сборищу того дня. Между ними находились также Симон Тэппертейт и мистер Денни, которые оба, особливо последний, с большим усердием и множеством комплиментов поздравляли Бэрнеби с оказанною им храбростью.

-- И теперь еще весело мне, как вспомню, - сказал Денни, поставя свою тяжелую дубину с повешенною на ней шляпою в угол и садясь к ним за стол. - То-то было дело! А ни к чему не повело. Я уж и не знаю, что будет. В нынешнем народе нет никакого духа. Подайте чего-нибудь закусить и выпить. Мне тошно от человечества.

-- Почему же? - спросил мистер Тэппертейт, который уже освежил свое разгоревшееся лицо кружкою в полгаллона. - Разве ты не считаешь этого за доброе начало, мистер?

-- Докажите мне только, что оно не конец, - возразил палач. - Когда солдат свалился, мы могли бы весь Лондон сделать нашим, так нет, - мы стоим себе, зеваем да глядим. Мировой судья (чтоб ему по ядру в каждый глаз, как и досталось бы, еслиб шло по моему) говорит: "Друзья, дайте мне слово, что вы разойдетесь, так я отошлю солдат прочь"; вот наши ребята и закричали ура, бросили выигранную было игру с отличными картами и побрели, словно стая ученых пуделей. - Прямые пудели! Да что тут! - прибавил он с видом глубокого негодования, - мне надо краснеть за моих братьев - людей. Право, лучше б я родился быком!

-- Кажется, у тебя тогда был бы именно такой прекрасный характер, как теперь, - отвечал Симон Тэппертейт, и гордо вышел вон.

-- Напрасно думаешь так, приятель! - вскричал палач ему вслед. - Будь я в эту минуту зверем с рогами и имей при этом хоть каплю ума, я поднял бы на рога все общество, кроме разве двоих, - он разумел Гога и Бэрнеби: - они храбро вели себя нынче.

После этого прискорбного воспоминания о происшествиях дня, Денни искал утешения в холодной жареной говядине и пиве, но не смягчая сердитого и недовольного выражения лица, которого угрюмость еще больше подчеркивалась приятным на него влиянием обеда.

Оскорбленное общество могло бы отомстить за себя резкими словами, если не ударами, но оно устало, утомилось. Большая часть собеседников с утра постилась; все чрезвычайно пострадали от необыкновенного жара; а от сильного крика, тревоги и напряжений дня многие так ослабели, что почти не могли вы говорить, ни держаться на ногах. Сверх того, они были в нерешимости, что им начать, опасались следствий того, что уже случилось, и видели, что они ни в чем не успели, даже повредили успеху своего великого дела. Из тех, которые еще собрались в харчевню многие через час уже одумались; настоящие честные и прямые люди ушли, чтоб после однажды сделанного опыта никогда не возвращаться и не иметь ни малейшого сношения с своими новыми товарищами. Другие оставались только для того, чтоб отдохнуть, и потом с отчаянием отправились домой; иные, бывшие дотоле постоянными гостями, навсегда прекратили свои посещения. Из полдюжины арестантов, которых кавалеристы свезли в Ньюгет, молва сделала по крайней мере полсотни, и приятели их, в теперешнем своем трезвом состоянии, так повесили крылья перед этими неутешительными известиями, что уже часов около восьми вечера Денни, Гог и Бэрнеби одни сидели в харчевне. Они крепко заснули на лавках, как были разбужены приходом Гашфорда.

-- О! Так вы здесь? - сказал секретарь. - Боже мой!

-- Вот еще! Да где же вам быть, мистер Гашфорд? - возразил Денни, садясь на лавке.

-- Нигде, нигде, - отвечал тот чрезвычайно ласково. - Улицы полны синими кокардами. Я думал, было, что вы тоже там, и очень рад, что вы здесь.

-- А вы принесли нам, верно, приказания, мистер? - сказал Гог.

-- Нет, избави Боже. Я... ничего... Никаких приказаний, мой друг. Что у меня за приказания? Ведь, вы не у меня на службе...

-- Мистер Гашфорд, - сказал с упреком Дентш: - мы однако принадлежим к делу или нет?

-- Дело! - повторил секретарь, смотря на него разсеянно. - Дела никакого нет; дело проиграно.

-- Проиграно?

-- Да, да. Ведь вы, я думаю, слышали? Прошение отвергнуто большинством ста девяноста двух голосов против шести. Все решено. Мы могли бы и не хлопотать столько по пустякам; это обстоятельство и огорчение милорда - единственные предметы, о которых я сожалею. Всем прочим я доволен.

С этими словами вынул он из кармана перочинный ножик и, положив шляпу на колени, начал спарывать синюю кокарду, которую носил целый день; при этом напевал он мелодию псалма, бывшого в тот день в большом ходу, и останавливался на ней с тихою горестью.

Двое приверженцев его смотрели то друг на друга, то на него и затруднялись продолжением разговора. Наконец, Гог, перемигнувшись и перетолкнувишсь локтями с мистером Денни, осмелился прервать Гашфорда и спросить, почему он не хочет оставить этой ленты на шляпе.

-- Да что же нам-то прикажете делать, мистер: - сказал Гог.

-- Ничего, - отвечал Гашфорд, пожав плечами ничего. Когда милорд терпел упреки и угрозы за то, что держал вашу сторону, тогда бы я, как благоразумный человек, хотел, чтоб вы ничего не делали. Когда солдаты топтали вас ногами лошадей, и я видел смущение и страх на всех ваших лицах, я хотел бы, чтоб вы ничего не делали - словом, чтоб вы поступали так, как поступили. Вот сидит молодой человек, который показал так мало благоразумия и так много отваги. Ах я боюсь за него.

-- Боитесь, мистер? - воскликнул Гог.

-- Боитесь, мистер Гашфорд? - повторил Денни.

-- Да, в случае, еслиб завтра вышла прокламация, которая назначила бы пятьсот фунтов или тому подобную безделку за его голову; в случае, еслиб туда же причислили кого-нибудь, кто спрыгнул с лестницы в сени, - сказал Гашфорд хладнокровно. - Ничего не надо делать!

-- Чорт побери, мистер! - вскричал Гог, вскочив с места. - Что ж мы такое сделали, что вы так стали говорить с нами?

-- Ничего, - отвечал Гашфорд с усмешкою. - Если тебя посадят в тюрьму; если этот молодой человек (тут пристально посмотрел он на внимательно слушавшого Бэрнеби) будет отнят у нас и друзей своих, оторван, может быть, от людей, которых он любит, и которых его смерть свела бы в могилу; если он будет брошен в тюрьму, выведен и повешен перед вашими глазами, все-таки ничего не надобно делать! Верно, вы найдете, что это лучшая политика...

-- Пойдем! - вскричал Гог, бросившись к двери - Денни! Бэрнеби! Пойдем!

-- Куда? Что ты хочешь делать? - сказал Гашфорд, опередив его и загородив собою дверь.

-- Куда? Мы хотим делать что бы то ни было! - вскричал Гог. - Посторонитесь, мистер, а не то мы выпрыгнем в окно. Пустите!

-- Ха, ха, ха! У тебя такой... такой бешеный характер! - сказал Гашфорд, который вдруг перешел к самой дружеской шутливости и заговорил по братски. - Что ты за раздражительное создание?.. Ведь ты, однако, выпьешь со мною прежде, чем пойдешь?

-- О да... разумеется! - захрюкал Денни, утирая рукавом свое жадное рыло. - Не горячись, брат. Выпей с мистером Гашфордом!

Гог отер пот с лица и улыбнулся. Лукавый секретарь помирал со смеху.

-- Водки сюда! Скорее, а то ведь он не останется! им так отчаянно горяч! - сказал ловкий секретарь, которому Денни, всевозможными киваньями и ругательствами шопотом отдавал полную справедливость. - Если он раз взбесился, его уж ни за что не удержишь!

героев в свете, - и Гашфорд опять засмеялся

-- Я слышал, - сказал он вкрадчивым голосом, стоя между ними с большой кружкой джина и наливая их рюмки так проворно и так часто, как только им хотелось: - я слышал, - не могу, впрочем, сказать, правда, это или нет, - что люди, которые шатаются по улицам сегодня вечером, не прочь бы разломать одну или две римско-католическия капеллы, и что им не достает только предводителей. Слышал даже названия капеллх: одна, что в Док-Стрит-Ланкольнс-Инн-Фильдсе, другая, что в Уарвик-Стрит-Гольден-Сквере; да это только так, знаешь, носятся слухи... Ведь ты, верно, не пойдешь?

-- Затем, чтоб ничего не делать, мистер, не так ли? - воскликнул Гог. - Для нас с Бэрнеби нет ни веревок, ни запоров! Надо им помочь. Не достает предводителей, вы сказали. Ну, ребята!

-- Бешеный удалец! - воскликнул секретарь. - Ха ха, ха! Бодрый, неугомонный, чрезвычайно горячий детина! Человек, который...

Не нужно было доканчивать фразы, потому что они были уж на улице и так далеко, что их было не слышно. Он прервал свой хохот, прислушался, надел перчатки и, долго ходив по пустой комнате взад и вперед с заложенными на спину руками, направил, наконец, шаги к центру города и исчез в улицах.

предмет разговора. Одни рассказывали, что бунт совершенно усмирен, другие уверяли, что он опять вспыхнул; некоторые говорили, что лорд Джордж Гордон отведен под сильным караулом в Тоуэр; иные рассказывали даже о покушении на жизнь короля, и будто бы опять высланы солдаты, и в одной отдаленной части города час назад слышны были ружейные выстрелы. С прибывающими сумерками и рассказы эти становились все страшнее и таинственнее; часто, когда испуганный прохожий пробегал с известием, что бунтовщики приближаются и уже недалеко, все двери и окна в нижних этажах накрепко запирались, и поднималась тревога, как будто городу грозило нашествие неприятеля.

Гашфорд украдкою бродил везде, прислушивался ко всему, что можно было услышать, и разсевал или подтверждал те из ложных слухов, которые годились для его цели; в этом неусыпном занятии, доходил он двадцатый раз до Гольборна, как вдруг толпа женщин и детей пробежала вдоль улицы и смутный шум безчисленных голосов поразил слух его. Угадав по этим признакам и по зареву, начавшему багровить дома по обеим сторонам улицы, несомненное приближение своих добрых приятелей, он попросил у первой растворившейся двери дома приюта на несколько минут и подбежал с некоторыми другими к окошку верхняго этажа, откуда стал вместе с ними глядеть на толпу.

Несколько человек шли вперед с факелами, и физиономии главных лиц были явственно видимы. Ясно было, что они разрушили здание, именно какую-нибудь католическую церковь, потому что между добычею, которую они несли как трофей, виднелись священническия облачения и церковные сосуды. Покрытые сажею, пылью, известкою и сором, в изорванных платьях и с растрепанными волосами, с исцарапанными до крови от гвоздей лицами и руками, бежали впереди всех Бэрнеби, Гог и Денни, как страшные беглецы из дома сумасшедших. За ними следовала густая толпа: одни пели и торжественно кричали; другие дрались между собою или грозили зрителям; иные шли с огромными бревнами, на которых, будто на живых существах, истощали еще свое бешенство, ломая, сокрушая их и высоко бросая вверх отломленные куски; некоторые были пьяны и не чувствовали ушибов, полученных от падавших кирпичей, камней и бревен: в середине несли одного на оконном ставне, покрытого грязным лоскутом, - безчувственную мертвую груду. Толпа промелькнула и исчезла, как тень страшных лиц, там и сям освещенных колеблющимся, дымным пламенем, как призраки демонских голов с сверкащими глазами, с движущимися в воздухе палками и железными полосами, - как ужасное навождение, в котором так много и вместе так мало было видно, которое так нескончаемо и вместе так коротко, в котором было так много призраков, незабвенных уже на целую жизнь, и вместе столь многое, чего нельзя было заметить в брежжущем полусвете.

Когда толпа пронеслась своим путем разрушения и неистовства, послышался раздирающий сердце вопль. Куча людей тотчас бросилась туда; Гашфорд, немедленно вышедший опять на улицу, был между ними. Он стоял с боку небольшого сборища и не мог ни видеть, ни слышать, что происходило в середине; но один, занимавший лучшее место, сказал ему, что это вдова, которая в числе бунтовщиков узнала сына.

-- Больше ничего? - сказал секретарь, поворачивая домой - Хорошо! Кажется, уж это будет немножко побольше!