Бэрнаби Родж.
Глава LII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LII. (старая орфография)

LII.

Народное возмущение бывает обыкновенно делом существ очень таинственных, особливо в большом городе. Немногие могут сказать, откуда оно происходит и куда стремится. Столь же внезапно, как собирается, разсыпается оно, и столь же трудно открыть его источники, как источники моря; параллель на этом не останавливается, ибо океан не так прихотлив и неверен, не так страшен, безсмыслен и жесток, как народное возстание.

Люди, которые в пятницу утром наделали безпокойств в Вестминстере, а вечером произвели разрушение в Уарвик-Стрите и Дюк-Стрите, были вообще одни и те же. Исключая случайное приращение, какое обыкновенно получает всякое сборище в городе, где всегда есть толпа праздной и злой сволочи, - в том и другом месте действовала одинаковая масса. Однако, после обеда, они разсеялись по разным направлениям, не условливаясь сойтись опять, без определенного плана и цели и, сколько они знали, в самом деле без надежды на будущее соединение.

В трактире, который, как мы видели, составлял как бы главную квартиру бунтовщиков, не собралось в этот вечер и двенадцати человек. Иные спали в конюшне и пристройках, иные в трактирной комнате, человека два или три в постелях. Остальные были там, где обыкновенно бывали дома и жили. Но едва ли двадцать человек из лежавших на поле, под плетнями и в стогах сена, или поближе к теплу кирпичных заводов, имели привычку спать где-нибудь иначе, как под открытым небом. Что касается до различных улиц в городе, то оне имели свое обыкновенное, ночное население, обычную массу порока и нищеты - не более.

Однакож, опыт одного вечера показал отважным главам возмущения, что им стоило лишь показаться на улицах, чтоб тотчас быть окруженными толпами, которых они могли удерживать вкупе только с большею опасностью, трудом и усилиями, пока не нужна была их непосредственная помощь. Овладев однажды этим секретарем, они почувствовали себя столь безопасными, как будто двадцать тысяч человек, покорных их воле, постоянно окружали их, и возымели такую самоуверенность, как будто бы это было на самом деле. Всю субботу провели они покойно. В воскресенье они более приспособлялись к тому, как бы держать своих людей под рукою, чтоб они являлись на первый же призыв, и старались поддерживать в них широкия надежды на тот день, когда состоится их выступление.

-- Надеюсь, однако, - сказал Денни, с громким зевком приподнимая в воскресенье свое тело с кучи соломы, служившей ему ночным ложем, и обращаясь к Гогу, с головою, подпертою локтем: - надеюсь, что мистер Гашфорд даст нам немного покоя? Может быть, ему бы хотелось видеть нас уж опять за работой, а?

-- Не его манера покидать этакое предприятие, будь покоен, - проворчал Гог в ответ. - Только и у меня нет охоты ворочаться с места. Я одеревенел, как мертвец, и по всему телу так весь исцарапан, будто вчера целый день дрался с дикими кошками.

-- У тебя очень много энтузиазма, вот что, - сказал Денни, глядя с величайшим удивлением на всклокоченные волосы, свалявшуюся бороду, разодранные руки и исцарапанное лицо дикаря, лежавшого перед ним. Экая отчаянная ты голова! Тебе во сто раз больше достается, нежели нужно, потому что ты во всем хочешь быть первым и делать больше, чем все остальные.

-- Что до этого, - отвечал Гог, отряхая свои космы и поглядывая на дверь конюшни, в которой они лежали: - так там есть молодец, который мне ни в чем не уступят. Что я об нем говорил? Разве не говорил, что он стоит целой дюжины, когда ты сомневался на его счет?

Мистер Денни спокойно перевернулся и лег на брюхо, подперши рукою бороду, так что принял одинаковое с Гогом положение и сказал, также смотря на дверь конюшни:

себя на дальнейшия усилия в нашем почтенном деле, играет в солдаты, как мальчишка? А опрятность-то его? - сказал мистер Денни, не имевший, конечно, причины сочувствовать человеку, который так заботился об этом предмете. - Что у него за слабость эта чистоплотность! Нынче в пять часов утра уж он у колодца, а ведь всякий подумал бы, что он вчера порядочно поработал, и в этот час должен спать еще, как чурбан. Так нет, когда я проснулся на минуту или на две, он уж у колодца, и еслиб ты только видел, как он притыкал павлинье перо к шляпе, управившись с умываньем... Эх! Жаль, что это такой несовершенный характер; впрочем, самые лучшие из нас также несовершенны в том или в другом.

Предметом этой беседы и этих заключительных замечаний, выговоренных тоном философского размышления, был, как читатель догадывается, Бэрнеби, который, со знаменем в руке, на солнышке стоял на карауле у отдаленной двери хлева, или ходил около нея взад и вперед, слегка напевая что-то про себя и подлаживаясь под музыку несколько звонких церковных колоколов. Стоял ли он смирно, опершись обеими руками на шест, или, закинув флаг через плечо, медленно ходил взад и вперед, тщательная уборка его скудного платья и прямая, ловкая осанка показывали, какое высокое понятие имел он о важности своего поста и как развлекало это его и радовало. Гогу и его товарищу - он, солнечное сияние и мирные звоны колоколов, которым он вторил своим пением, показались блестящею, обрамленною дверьми и оттененною темным хлевом картиною. Целое составляло такую разительную противоположность с ними, пока они на пуках соломы валялись в своей отверженности и грязи, как пара нечистых животных, что они несколько времени смотрели безмолвно и чувствовали себя почти пристыженными.

-- А! - сказал, наконец, Гог, с громким смехом, выходя из этого странного созерцания. - Редкий малый этот Бэрнеби, и делает больше всех нас, не имея нужды так много спать, есть и пить. Что же касается до игры в солдаты, то ведь я его поставил на часы.

-- Так тут была цель и добрая цел, готов побожиться, - отвечал Денни, ухмыляясь и сопровождая свои слова выразительным проклятием. - Что же это такое, брат?

-- Ну, вот видишь ли, - сказал Гог, подкатываясь поближе: - наш благородный капитан пришел вчера рано домой, порядочно накаченный джином, и как мы с тобою третьяго дня вечером были тоже...

-- Наш благородный капитан, - продолжал Гог, улыбнувшись еще раз: - наш благородный каштан и я придумали на завтра знатное дело; будет хорошая пожива.

-- Против папистов? - спросил Денни, потирая руки.

-- Да, против папистов, по крайней мере, против одного из них, с которым у меня и еще у двоих наших есть счеты.

-- Уж не приятель ли это мистера Гашфорда, о котором он рассказывал у меня дома, а? - спросил Денни, трепеща от радостного ожидания.

-- Такая уж тебе судьба, - воскликнул мистер Деини, весело тряся его за руку: - Ведь настоящая забава. Еслиб у нас были только отместки да обиды, да тому подобная материя, мы вдвое бы шли скорее. Вот, что умно, то умно, право!

-- Ха, ха, ха! Капитан, - прибавил Гог: - сбирается под шумок увести девушку и... и я тоже.

Мистер Денни принял эту часть признания с кислой миною, заметив, что он уже вообще по своим правилам не хочет иметь никакого дела с женщинами; что это ненадежные, слабодушные существа, на которых нельзя никогда полагаться наверное, и которые никогда двадцать четыре часа сряду не хотят одного и того же. Он долго бы и пространно разсуждал на эту большую тему, еслиб ему не пришло в голову спросить, какую связь имеет это намерение с караулом Бэрнеби у двери, на что Гог осторожно отвечал так:

-- Да, ведь, люди, которых мы замышляем навестить, были когда-то его друзьями, а я хорошо его знаю и уверен, как скоро он заметит, что мы хотим сделать им что-нибудь дурное, станет уж не за нас, а за них. Затем-то я ему натолковал (уж я давно его знаю), что лорд Джордж выбрал его караулить это место в наше отсутствие, что это большая честь и т. д.; вот он и стоит на часах и горд, будто генерал. Ха, ха, ха! Что теперь скажешь? Отчаянная голова! Только смышленный, осторожный человек...

-- А что касается до самого предприятия...

-- Об этом ты узнаешь все подробности от меня и от самого великого капитана; видишь, он просыпается. Вставай, львиное сердце! Ха, ха! Развеселись-ко, да выпей. Опять на собаку, которая тебя укусила, капитан! Вели подать себе выпить! У меня под постелью зарыто довольно золотых кубков и серебряных подсвечников, - прибавил он, приподняв солому и указав на свежо-разрытую землю: - чтоб уплатить счет, будь тут хоть двадцать полных бочек. Выпей, капитан!

Мистер Тэппертейт не очень весело принял эти советы, ибо две пропьянствованные ночи разслабили ему дух и тело; он насилу держался на ногах. С помощью Гога удалось, однако, ему доплестись до колодца; напившись вдоволь холодной воды и вылив обильное количество той же освежительной жидкости себе на голову и на лицо, он велел подать немного рому и молока и довольно аппетитно позавтракал этим невинным напитком с сыром и несколькими сухарями. Потом покойно расположился на земле подле двух своих товарищей (завтракавших по своему вкусу) и приготовился уведомить мистера Денни насчет завтрашняго предприятия.

Что разговор их был интересен, можно было судить по его продолжительности и по напряженному вниманию всех троих собеседников. Что он не имел тягостно-серьезного характера, а оживлен был разными заключавшимися в самом предмете шутками, видно было из их частого, громкого хохота, который приводил в недоумение Бэрнеби на его посту и заставлял удивляться их легкомыслию. Но они не приглашали его к себе, пока наелись, напились, выспались и поболтали несколько часов, то есть, до тех пор, пока смерклось; тогда сказали они ему, что хотят сделать маленький поход по улицам, - только чтоб занять людей, потому что тогда был воскресный вечер, и публика иначе обманулась бы; тут же прибавили, что он может, если хочет, идти с ними.

наудачу. Как число их ежеминутно возрастало, они скоро разделились на толпы и, уговорясь скоро сойтись на местах близ Уэльбик-Стрита, отправились в разных направлениях но городу. При самой большой толпе, которая и нарастала всех скорее, находились Гог и Бэрнеби. Эта толпа направилась по дороге к Мурфейльсу, где стояла богатая капелла, в соседстве которой, как они знали, жило также множество католических семейств.

Они начали с католических частных домов и стали разбивать двери и окна; но, ломая всю мебель и оставляя одне голые стены, искали в каждом углу орудий разрушения и оружия, молотков, кочерг, топоров, пил и тому подобных снарядов. Многие из бунтовщиков наделали себе перевязей из веревок и носовых платков и несли на них эти оружия так открыто и непринужденно, как пионеры в день сражения. В этот вечер незаметно было ни малейшого старания переодеваться и скрываться, и очень мало было ненависти и раздражения. Из капелл уносили они даже алтари, скамейки, налои, церковные стулья и полы; из жилых домов даже обои и лестницы. Эту воскресную вечернюю вылазку делали они, как простые ремесленники, отправлявшие известную положенную им работу. Пятьдесят решительных человек могли бы ежеминутно обратить их в бегство; перед одним взводом солдат разсеялись бы они, как прах; но никто не мешал им, никакая власть их не обуздывала и, выключая немногих испугавшихся людей, убежавших при их приближении, на них так мало обращалось внимания, как будто они отправляли какую-нибудь законную работу с величайшею трезвостью и порядком.

Таким то образом подвигались они к своему условленному сборному месту и разложили на поле большие огни; наиболее ценную часть награбленного они оставляли себе, прочее жгли. Священническия украшения, образа святых, богатые материи и уборы, сосуды алтарей и хозяйственные вещи кидаемы были в пламя и распространяли зарево по всей окрестности; а мятежники безпрестанно плясали, вопили и ревели вкруг этих огней до тех пор, пока уставали.

Когда главный корпус прошел по Уэльбик-Стриту, встретили они Гашфорда, который был свидетелем их действий и украдкою бродил взад и вперед по мостовой. Так как он равнялся с ними в шагах и однакож не хотел, повидимому, ничего говорить, то Гог шепнул ему на ухо:

-- Что лучше ли, мистер?

-- Хотелось бы, - сказал Гашфорд, ущипнув его при этом за руку так зло, что следы остались на Гоговой коже: - хотелось бы, чтоб в ваших делах было побольше смыслу. Дураки! Разве вы не можете развести огонь из чего-нибудь получше, нежели лоскутья и ветошки? Разве вы не можете спалить ничего целого?

-- Потерпите немножко, мистер! - отвечал Гог. - Повремените еще несколько часов, тогда увидите. Смотрите завтра вечером на небо, не заметите ли зарева...

Он воротился на свое место рядом с Бернеби, и когда секретарь взглянул ему вслед, оба они уже исчезли в толпе.