Бэрнаби Родж.
Глава LIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LIV. (старая орфография)

LIV.

Между тем слухи о господствующих безпорядках достаточно распространились по городам и селам вокруг Лондона и всюду принимались с тою страстью к чудесному и ужасному, которая постоянно, кажется, от сотворения мира, была свойственна людям. Но известия эти представлялись тогда многим, как представлялись и нам теперь, еслиб мы не знали, что это исторические факты, столь несбыточными и странными, что жившие подальше, хоть и легковерные в других случаях, никак не понимали возможности таких вещей и отвергали приходящие слухи, как совершенно вздорные и нелепые.

Мистер Уиллит - не столько, может быть, по зрелому обсуждению дела и обдуманности, сколько по врожденному упрямству - принадлежал к числу тех, которые не хотели тратить ни слова на предмет общого разговора. В этот самый вечер и, может быть, именно в ту пору, когда Гашфорд сидел на своей одинокой страже, старый Джон, от долгого качанья головою, при помощи которого спорил он с тремя своими старинными приятелями и собутыльниками, так раскраснелся в лице, что казался настоящим огненным метеором и освещал сеии "Майского-Дерева", где они сидели, как исполинский карбункул волшебной сказки.

-- Разве ты думаешь, сэр, - сказал мистер Уиллит, пристально глядя на Соломона Дейзи, - ибо у него была привычка при личных спорах всегда нападать на самого маленького человека в обществе: - разве ты думаешь, сэр, что я осел?

-- Нет, нет, Джонни, - отвечал Соломон, озираясь при этом вокруг себя в маленьком кружке, которого часть составлял: - ведь мы все хорошо знаем тебя. Какой ты осел, Джонни? Нет, нет!

Мистер Кобб и мистер Паркес также покачали головами и пробормотали: "Нет, нет, Джонни, разумеется, нет!" - Но как мистер Уиллит обыкновенно от таких комплиментов становился еще задорнее прежнего, то он смерил их взором глубокого презрения и продолжал:

-- Так что же значит, что вы приходите ко мне и говорите, что сегодня же вечером все вместе пешком пойдете в Лондон - все трое, вы, - и что у вас есть свидетельство ваших пяти чувств? Разве вам, - сказал мистер Уиллит, засунув с видом гордого презрения трубку в рот: - разве вам недостаточно свидетельство моих пяти чувств?

-- Да ведь мы его не видали, Джонни, - заметил ему покорно Паркес.

-- Разве я вам его не дал, сэр? - повторил мистер Уиллит, окинув его взглядом с головы до ног. - Разве вы еще не знаете его, сэр? Вы его знаете, сэр. Разве не говорил я вам, что его августейшее величество король Георг Третий так же не допустит срамить себя на улице, как не позволит своему собственному парламенту браниться и спорить с собою?

-- Да, Джонни; но ты говоришь это по твоему уму - не по твоим пяти чувствам, - сказал отважный мистер Паркес.

-- Почему ты это знаешь? - возразил Джон с достоинством. - Ты противоречишь мне порядочно дерзко; да, сэр. Как ты берешься знать, говорят ли мне это мои пять чувств или мой ум? Не помню, чтоб я это тебе сказывал, сэр.

Мистер Паркес увидел, что он вдался в метафизический лабиринт, из которого не мог выпутаться; и потому, пролепетав извинение, уступил спор. Настало общее молчание минут в десять или в четверть часа, в продолжение которого Джон внутренно трясся от смеху, и насчет своего последняго противника тотчас заметил, что "теперь ему, вероятно, достаточно". На это согласились, мистеры Кобб и Дейзи: Паркес признан был совершенно и досконально побежденным.

-- Разве вы думаете, что, еслиб все это была правда, мистер Гэрдаль не воротился бы до сих пор домой? - сказал Джон, после вторичной паузы. - Разве вы думаете, что он не побоялся бы покинуть дом на двух молодых женщин и на пару мужчин?

-- Э! Да видишь ли, - возразил Соломон Дейзи: - этот дом удален на порядочное разстояние от Лондона, а говорят, бунтовщики выйдут только на две, много на три мили за город. Сверх того, знаешь ли, некоторые католики хорошо припрятали свои наряды и драгоценности, - по крайней мере так носится слух.

-- Слух! - сказал с досадою мистер Уиллит. - Да, сэр. Носился также слух, будто вы видели привидение в прошедшем марте: но этому никто не верит.

-- Хорошо! - сказан Соломон и встал, чтоб навести на что-нибудь другое своих двух приятелей, улыбавшихся на это возражение. - Верят или не верят, оно, однако, справедливо. Впрочем, справедливо ли, нет ли, но если мы собираемся идти в Лондон, то пойдем же сейчас. Дай нам руку, Джонни, и прощай.

-- Я не дам руки никому, - отвечал трактирщик и засунул обе руки в карманы: - кто по таким глупым сказкам идет в Лондон!..

Поэтому трое старых приятелей принуждены были пожать ему локоть вместо руки; потом взяли из общей комнаты свои шляпы, палки и сюртуки, пожелали ему доброй ночи и ушли с обещанием представить ему завтра верный и полный отчет о настоящем положении вещей и, если в самом деле все там покойно, признать все величие его победы.

Джон Уиллит смотрел им вслед, как они шествовали в полном блеске летняго вечера, выколотил золу из трубки и хохотал от души над их глупостью, пока заболели бока. Совершенно утомившись - что последовало не скоро, ибо он смеялся так же медленно, как говорил и думал, - он сел, покойно прислонясь к стене дома, положил ноги на скамейку, закрыл лицо передником и крепко заснул.

Как долго спал он, это неважно знать: но прошло довольно времени, потому что, когда он проснулся, роскошный блеск вечера исчез, темные тени ночи густо покрывали ландшафт, и пара светлых звездочек уже искрились над ним. Птицы все покоились; цветки на лугу закрыли свои поникшия головки; жимолость, вившаяся около сеней, проливала сильнейший запах, как будто она теряла в этот тихий час свою жестокость и хотела выдохнуть ночи свои благовония; плющ едва шевелил своими темнозелеными листьями. Тиха и прекрасна была эта ночь!

Но не слышно-ль другого звука в воздухе, кроме тихого шелеста деревьев и звонкого стрекотанья кузнечика? Тише! Вот какой-то шум, очень отдаленный и слабый, словно шипенье в морской раковине. Вот он громче, опять слабее, вот вдруг совсем замолк. Сейчас опять послышался, снова перестал и снова возвратился; возвышается, слабеет, вырастает в рев. Он приносился с дороги и менялся с её извивами. Вдруг раздался ясно - послышались людские голоса и топот многих конских копыт.

вероятно, для того, чтоб совершенно скрыть свое убежище. Обе эти женщины рассказывали после, что мистер Уиллит в своем встревоженном состоянии выговорил только одно слово и оглушительным голосом прокричал его шесть раз сряду. Но как слово это {Bitch - сука.} односложно и отнюдь не соблазнительно в своем употтреблении о четвероногом животном, которое оно означает, напротив весьма соблазнительно, когда употребляются насчет женщины безупречного поведения, то многие полагали, что эти молодые дамы от чрезмерного испуга страдали каким-нибудь навождением и были обмануты своим слухом.

Как бы то ни было, Джон Уиллит, у которого крайняя степень безумного оцепенения сменила мужество, сидел на своем посту в сенях и ждал, пока они явятся. Раз ему смутно вспомнилось, что дом его имеет род ворот с замком и запорами; и в то же время мелькнула в голове мысль, что можно закрыть ставни в нижнем этаже. Но он продолжал сидеть, как чурбан, смотря на дорогу, откуда шум приближался с удивительною быстротою, и ни разу не вынул рук из карманов.

Долго ждать не пришлось. Скоро показалась черная масса, как облако пыли; она ускорила шаги, крича и воя, как толпа дикарей; и через несколько секунд старый Джон очутился среди ватаги людей, которые перебрасывали его, как мячик, от одного к другому.

-- Эй! - закричал ему знакомый голос человека, продиравшагося сквозь давку. - Где он? Подайте его мне. Не делайте с ним ничего худого. Что скажешь теперь, старина? Ха, ха, ха!

Мистер Уиллит взглянул на него и увидел, что это был Гог, но не-сказал ничего и ничего не подумал.

-- Моим ребятам хочется пить; надо их попотчевать! - воскликнул Гог, толкнув его к дому. - Поворачивайся, гусь, поворачивайся! Давай нам лучшого, самого лучшого, отличнейшого сорта, который ты бережешь для своей собственной глотки!

Джон с трудом выговорил слова: "Кто заплатит счет?"

-- Он спрашивает еще, кто заплатит счет? - воскликнул Гог, помирая со смеха, повторенного толпою. Потом он обернулся к Джону и сказал: - Кто заплатит? Да ровно никто!

Джон безсмысленно озирался вокруг на толпу лиц, из которых иные смеялись, другия дико взглядывали, освещенные факелами, или неясные, темные и покрытые тенью. Одни смотрели на него, другие на его дом, или друг на друга - и между тем, как Джон, по собственному своему мнению, готов был уйти, он очутился, не двигаясь, сколько помнил, ни одним членом, за своим буфетом, в креслах, и смотрел на гибель своей собственности, как будто бы это была какая-нибудь чудная комедия странного и чудовищного рода, в которой, однако, ничто до него не касалось; он ничего не понимал - совершенно ничего.

Да, - и эта буфетная комната, куда самый отважный никогда не вступал без особенного приглашения, - святая святых, таинственное святилище, - теперь была набита людьми с дубинами, палками, факелами, пистолетами, полна оглушительного шума, проклятий, крика и воплей; вдруг превратилась в какой-то зверинец, сумасшедший дом, в преисподнюю; люди лезли и вылезали в двери и окна, били стаканы и рюмки, отвертывали кран в бочке, тянули водку из фарфоровых пуншевых чаш, садились на бочки верхом, курили из отличных трубок, обрывали священную лимонную рощу, резали и рубили праздничные сыры, открывали неприкосновенные шкапы, прятали в карманы вещи, которые им не принадлежали, делили деньги Джона меж собою перед его глазами, опустошали, ломали, били и рвали самым дерзостным образом; везде люди - вверху, внизу, в спальнях, в кухне, на дворе и в конюшнях; они карабкаются в окна, когда двери отворены настежь, прыгают из окна или через перила, между тем, как лестница подле; ежеминутно новые лица и фигуры - одни кричат, другие поют или дерутся на кулачки, третьи бьют стаканы и посуду, или поливают пыль водкою, которой не могли выпить; иные теребят шнурки колокольчиков, пока оторвут их, или расшибают их вдребезги кочергами; все больше народу - больше, больше - роятся как насекомые; шум, дым, свет, тьма, дерзости, брань, хохот, стоны, грабеж, страх и разрушение!

Почти все время, пока Джон смотрел на ужасающее зрелище, Гог стоял подле него; и хотя сам был шутливейший, неистовейший и разрушительнейший из всех бывших тут негодяев, однако, больше ста раз оборонял кости своего прежнего хозяина от повреждения, однажды когда мистер Тэппертейт, разгоряченный джином, хотел выказать свои преимущества тем, что не очень вежливо толкнул Джона Уиллита ногою по ляжке, Гог сказал ему, чтоб он смело отплатил таким же комплиментом, и еслиб только старый Джон имел столько присутствия духа, чтоб понять и выполнить внушенный ему совет, то верно, под покровительством Гога, мог бы сделать это безнаказанно.

Наконец, шайка, бывшая на дворе, начала сбираться перед домом и звала находившихся внутри не терять времени даром. Как ропот становился все сильнее и сильнее, Гог стал советоваться с некоторыми другими предводителями о том, что им делать с старым Джоном, чтоб он не поднял тревоги, пока они кончат свое чигуэльское предприятие. Одни предлагали оставить его в доме, но дом запалить; другие - молотить его по черепу до тех пор, пока он впадет в состояние временного безчувствия; третьи - взять с него клятву, что он просидит на своем месте до следующого дня до того же часа; четвертые, наконец, связать его и взять с собою под надежным прикрытием. Все эти предложения были отвергнуты: решились привязать его к стулу и кликнули Денни.

-- Смотри же, старый хрыч! - сказал ему Гог. - Мы свяжем тебе руки и ноги, а больше ничего с тобою не сделаем. Слышишь?

Джон Уиллит неподвижно и безсмысленно посмотрел в лицо другому, как бы не зная, кто именно говорит, и прелепетал что-то об общем столе каждое воскресенье в два часа.

-- Тебе ничего худого не сделают, - говорю я тебе, старик, слышишь меня? - заревел Гог и придал своему уверению еще более выразительности добрым толчком по затылку. - Он чуть жив со страху; кажется, он прядет шерсть в голове. Ха, ха! Дайте ему выпить. Подайте кто-нибудь!

Стакан джину был подань и Гог вылил его в глотку старому Джону. Мистер Уиллит почавкал губами, засунул руку в карман и спросил, что это стоит, заметив с дикоблуждающим вокруг взглядом; что он думает, нужно еще прибавить безделицу за побитое стекло...

-- Он потерял, кажется, разсудок на время, - сказал Гог, потрясши его без видимого последствия так, что ключи зазвенели у него в кармане. - Да где же Денни?

Явился мистер Денни, с длинною веревкою вкруг тела, как монах, в сопровождении полдюжины молодцов.

-- Ну! Живо накидывай и вяжи! - воскликнул Гог, топнув ногою. - Скорее! - Денни снял с себя, моргая и кивая, веревку, поднял глаза к потолку, осмотрел стены и карнизы испытующим взором знатока, и покачал головою.

-- Хорошо тебе говорить, брат, - отвечал Денни, - только если мы, - тут шепнул он ему на ухо, - если мы не сделаем этого за дверьми, здесь в комнате никак нельзя.

-- Чего нельзя? - спросил Гог.

-- Как чего? - отвечал Денни. - Да старика-то пове...

-- Ведь ты, верно, не хочешь его повесить? - воскликнул Гог.

Гог не отвечал ни слова, а взял у своего товарища веревку из рук и собрался сам привязать старого Джона; но первый прием его был так неловок и неискусен, что мистер Денни чуть не со слезами на глазах просил поручить ему эту должность. Гог отсторонился, и Денни мигом управился.

Но, брат, поди сюда на два слова. Теперь, когда он, можно сказать, крепко накрепко скручен, не лучше ли б было спровадить его? В газетах это было бы чудесно, право. Публика получила бы гораздо большее мнение об нас.

Гог понял мысль своего товарища больше из его гримас, нежели из технических выражений, непонятных ему, и вторично отверг это предложение. - Вперед! - воскликнул он, и сотни голосов повторили: - Вперед!

-- В "Кроличью Засеку"! - кричал Денни, пустившись со всех ног. - Дом доказчика, ребята!

которых некоторые случайно были пощажены; потом еще раз оглянулся в опустошенной и разграбленной комнате - сквозь разбитые стекла мятежники втолкнули самое майское дерево в комнату - и зажег факел. Он потрепал немого и неподвижного Джона Уиллита еще на прощанье по спине, взмахнул факелом над головою, и с диким воплем бросился вслед за товарищами.