Бэрнаби Родж.
Глава LVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LVI. (старая орфография)

LVI.

Приятели "Майского-Дерева", которым и не грезилось, какая участь должна была постигнуть их любимый трактир, шли лесною дорогою, ведущею в Лондон; избегая пыли и зноя большой дороги, они держались околиц и нолей. Подвигаясь ближе к цели своего путешествия, начали они осведомляться у прохожих касательно носившихся о бунтовщиках слухов. Ответы далеко превышали все, что знали на этот счет в мирном Чигуэлле. Один сказал им, что солдаты, перевозившие нескольких мятежников в Ньюгет, атакованы были народом и принуждены к отступлению; другой, что дома двоих свидетелей близ Клэр-Маркета разграблены, вероятно, именно в ту минуту, как он им встретился; третий, что дом сэра Джорджа Севилля на Лейсестерском поле должен быть сожжен сегодня ночью, и что сэру Джорджу Севиллю придется плохо, если он попадет в руки народу, потому что он вносил билль католиков. Но все известия согласовались в том, что чернь стала появляться гораздо в обильнейшем числе и большими толпами, нежели прежде; что улицы небезопасны, что ничей дом и ничья жизнь не стоят ни гроша, что общее безпокойство ежеминутно возрастает, и что уже многия семейства бежали из города. Какой-то детина, с народным девизом на шляпе, ругал их, зачем они не носили кокард, и советовал хорошенько обратить внимание на тюремные ворота в следующий вечер, потому что замки станут сильно трястись; другой спросил их, не железные-ль они, что выходят на улицу без отличительного признака всех добрых и правдивых людей; а третий, который был верхом и совершенно один, потребовал, чтоб каждый из них бросил ему в шляпу шиллинг в пособие бунтовщикам. Хоть они побоялись отказать в этом требовании и вообще были исполнены страха и ужаса, однакож, отошед так далеко от дома, решились уже идти в Лондон, чтоб собственными глазами убедиться в настоящем положении дел. Итак, они пустились еще поспешнее вперед, как люди, взволнованные чрезвычайными новостями, и, углубясь в размышление обо всем том, что сейчас слышали, не говорили друг с другом ни слова.

Наступила ночь. Приближаясь к Старому-Городу, они увидели ужасное подтверждение полученных ими слухов в трех больших огнях, которые жарко горели один подле другого и страшным темнокрасным заревом отражались на небе. Достигнув ближайших предместий, заметила они, что на дверях почти каждого дома виднелась крупными буквами надпись "прочь-папство". Все лавки были заперты, страх и ужас изображались на каждом лице, которое они встречали.

Все это замечали они с ужасом, которого в полной мере ни один из них не хотел обнаружить перед товарищами. Таким образом дошли они до заставы, которая была заперта. Они пустились по тропинке мимо, как вдруг подскакал какой-то верховой из Лондона и необычайно встревоженным голосом закричал сборщику пошлин отворить, отворить ради Бога, как можно скорее.

Просьба была так серьезна и настоятельна, что тот выбежал с фонарем в руке, - даром, что был пошлинный сборщик, - и готовился уже поднять шлагбаум, как случайно оглянулся назад и вскричал: - Боже мой, что это такое! Еще пожар!

Трое приятелей оборотили голову и увидели вдали, в том самом направлении, откуда они прибыли - большое, сильное зарево, бросавшее грозный свет на облака, которые раскалились, как будто б пожар был позади них, и казались ярким солнечным закатом.

-- Если злое предчувствие меня не обманывает, - сказал всадник: - я знаю, от какого дальняго здания идет это пламя. Что ты стоишь такой испуганный, друг мой? Подними поскорее шлагбаум!

-- Сэр, воскликнул сборщик и, пропуская его, схватил за узду лошадь: - я теперь узнаю вас, сэр; послушайтесь моего совета, не ездите. Я видел, как они прошли, и знаю, что это за народ. Вас убьют.

-- Ради Бога, скорее! - вскричал всадник, смотря пристально на огонь и не слушая говорящого.

-- Но, сэр, сэр, - воскликнул тот и схватил еще крепче узду лошади: - если вы поедете, наденьте по крайней мере синюю ленту. Вот, сэр, - промолвил он, сняв ленту с собственной шляпы с таким прискорбным видом, что слезы выступили у него на глазах: - я ношу ее пе но доброй воле, а по необходимости, из любви к жизни и к семейству, сэр. Наденьте ее только на сегодняшнюю ночь; только на сегодняшнюю ночь, сэр.

-- Да! - воскликнули три товарища, окружив лошадь. - Мистер Гэрдаль, сэр, любезнейший господин, пожалуйста, послушайтесь.

-- Кто это? - вскричал мистер Гэрдаль, наклонившись с лошади, чтоб лучше разглядеть. - Не голос ли это Соломона Дэйзи?

-- Точно так, сэр! - воскликнул маленький человечек. - Послушайтесь, сэр. Он говорит совершенную правду. Жизнь ваша, может быть, от этого зависит.

-- Ты не боишься, - сказал вдруг мистер Гэрдаль: - ехать со мною?

-- Я, сэр? Не... не... ет.

-- Навяжи эту ленту себе на шляпу. Если намь попадутся бунтовщики, то уверяй их, будто я схватил тебя за то, что ты ее носишь. Я сам скажу им это смело и открыто; потому что не приму от них пощады, но и они её от меня не получат, если мы встретимся нынче ночью. Ну, садись за меня, скорее! Держись крепче и не бойся.

Вмиг поскакали они полным галопом, и, вздымая за собою облако пыли, неслись, как дикие охотники во сне.

Счастьем было, что добрая лошадь знала дорогу, потому что во всю езду ни разу не взглянул мистер Гэрдаль на землю; взор его постоянно устремлен был на зарево, к которому они неслись во весь опор. Однажды сказал он тихим голосом: "это мой дом"; больше во все время не промолвил ни слова. Когда они проезжали по местам темным и опасным, он никогда не забывал поддерживать маленького человечка на седле; но голова его была выпрямлена, и глаза устремлены на огонь, не отвращаясь от него ни на минуту.

Путь был довольно опасен, потому что они скакали ближайшею дорогою, сломя голову, далеко от большой дороги, по уединенным тропинкам и околицам, где колеса тяжелых фур наделали глубоких борозд и ухабов; где кустарники и овраги сужали и без того тесное, пространство ровной земли, а высокия деревья, сплетшись ветвями над дорогою, распространяли глубокий мрак. Но они все скакали вперед, не останавливаясь и не спотыкаясь, пока достигли ворот "Майского-Дерева" и ясно могли разглядеть, что огонь, будто от недостатка в горючем материале, погасает.

-- Сойдем на минуту, на одну минуту, - сказал мистер Гэрдаль, ссадив Дэйзи с седла и слезая сам. - Уиллит, Уиллит, где моя племянница? Где мои люди? Уиллит!

С такими восклицаниями вбежал он в трактир. Хозяин в веревках привязан к стулу; дом опустошен, разграблен; крыша разломана, - ни одной душе уже нельзя приютиться здесь.

Он был человек крепкий, привычный владеть собою и покорят себе движения души; но эта прелюдия к тому, что еще должно было последовать, хотя он видел огонь и знал, что дом его сравнялся с землею, была больше, чем он мог вынести. Он закрыл обеими руками лицо и отворотился на минуту.

-- Джонни, Джонни, - сказал Соломон, и честный, маленький человечек плакал в простоте сердца и ломал себе руки: - любезный, старый Джонни, что это за перемена? Неужто "Майское-Дерево" погибло, и мы дожили до этого? И старая "Кроличья-Засека", Джонни, мистер Гэрдаль... Ох, Джонни, сердце у меня хочет разорваться!

Указав при этих словах пальцем на мистера Гэрдаля, он облокотился о спинку кресел мистера Уиллита и заплакал ему через плечо.

Пока говорил Соломон, старый Джон сидел нем, как треска, глядел на него безжизненно и неподвижно и обличал всеми возможными признаками полную безчувственность. Но когда Соломон умолк, Джон последовал своими выпученными, круглыми глазами за направлением его взгляда и имел, казалось, слабое, едва мерцающее сознание, что пришел кто-то посторонний.

-- Ты не узнаешь, не узнаешь нас, Джонни? - сказал маленький церковнослужитель, ударяя себя в грудь. - Знаешь, Дэйзи... чигуэлльская церковь... звонарь... маленькая кафедра по воскресеньям... а? Джонни?

Мистер Уиллит подумал несколько минут и пролепетал почти механически: - восхвалим Го...

-- Здоров? - повторил мистер Уиллит задумчиво, как будто это был вопрос совести. - Здоров? Ах!

-- Да ведь они тебя не поколотили палками или кочергами, или какими-нибудь другими тупыми орудиями, не так ли, Джонни? - спросил Соломон, весьма заботливо взглянув на голову мистера Уиллита. - Ведь они тебя не били, а?

Джон наморщил лоб, посмотрел на пол, как будто был занят какой-то арифметической выкладкою; потом на потолок, как будто сумма не выходила правильно; потом на Соломона Дэйзи, окинув его глазами с головы до ног; наконец, медленно обозрел вокруг всю комнату. Из каждого его глаза выкатилась крупная, полная, свинцовая слезинка, и он сказал, качая головою:

-- Еслиб уж они сделали милость, убили меня, я был бы им благодарен от всего сердца.

-- Нет, нет, нет, не говори так, Джонни! - захныкал его маленький приятель. - Это очень, очень дурно, а все не так дурно, как то. Нет, нет!

-- Посмотрите, сэр! - воскликнул Джон, обратив свой горестный взгляд на мистера Гэрдаля, который стал на колени и начал поспешно развязывать ему веревки. - Посмотрите, сэр! Само "Майское-Дерево", старое, немое "Майское-Дерево", заглядывает в окошко, будто хочет сказать: "Джон Уиллит, Джон Уиллит, пойдем и кинемся в ближний пруд, где всего глубже; наша пора прошла!"

-- Нет, Джонни, нет! - воскликнул его приятель, потрясенный сколько горестным напряжением, какое сделало воображение мистера Уиллита, столько и могильным тоном, каким он произнес мнимые слова "Майского-Дерева". - Пожалуйста, Джонни, не говори так!

-- Убыток твой велик и несчастие немало, - сказал мистер Гэрдаль, безпокойно глядя на двери: - теперь не время утешать тебя. А еслиб и было время, то я сам не в таком положении, чтоб мог это сделать. Скажи мне только одно, прежде чем разстанемся, и постарайся сказать ясно и правильно, умоляю тебя. Не видал ли ты или не слыхал ли чего об Эмме?

-- Нет! - сказал мистер Уиллит.

-- Не видал никого, кроме этих негодяев?

-- Нет!

-- Надеюсь, Бог милостив, они убежали, прежде чем начались эти страшные сцены, - сказал мистер Гэрдаль, который от волнения, от нетерпения опять сесть на лошадь, не развязав еще ни одного узла.--Ножик, Дэйзи!

-- Вы не видали, - сказал Джон, озираясь кругом, как будто ища носового платка или другой подобной безделицы: - никто из вас, где-нибудь, не видал гроба?

-- Уиллит! - воскликнул мистер Гэрдаль. Соломон выронил ножик из рук и вскричал, дрожа всем телом и заикаясь: - "ради Бога".

-- Тут, - сказал Джон, нимало не обращая на них внимания: - прошел недавно мертвец, в ту сторону. Я бы мог еще сказать вам имя, которое стояло на крышке, если только он принес гроб и оставил здесь. Если нет, то и говорить нечего.

Его помещик, который слушал каждое из этих слов, задыхаясь от нетерпения, вдруг вскочил, вытащил Соломона Дэйзи, не говоря ни слова, за дверь, сел на лошадь, посадил его позади себя и скорее полетел, чем поскакал, к груде развалин, которая еще днем блистала на солнце красивым домом. Мистер Уиллит посмотрел им вслед, взглянул на свои ноги, чтоб вполне убедиться, что он еще привязан и, не обнаружив ни малейшого нетерпения, разочарования или удивления, снова тихо и постепенно впал в то состояние, от которого так несовершенно очнулся.

Мистер Гэрдаль привязал лошадь к дереву и, взяв за за руку своего спутника, тихо покрался по тропинке туда, где был его сад. Он остановился на минуту взглянуть на дымящияся стены и на звезды, мерцавшия сквозь крышу и потолки. Соломон бросил робкий взгляд на его лицо; но губы у него были сжаты, на челе виднелось выражение важной, непоколебимой решимости, и ни одной слезы, никакого вида, ни одного взгляда безпокойства не вырвалось у него.

щель в стене, оборачивался при каждом шорохе ветра в листьях и обыскивал распростертыми руками каждый темный угол. Так обошли они здание кругом, но воротились на место, откуда пошли, но встретив ни одного человеческого существа, и не открыв никакого следа спрятавшагося мародера.

После краткого молчания мистер Гэрдаль прокричал раза два или три громко: - Не спрятался ли здесь кто-нибудь, кому знаком мой голос? Теперь нечего бояться. Если кто-нибудь из моих домашних тут близко, то прошу его отвечать! - Он кликал всех по именам; эхо печально вторило его голосу, и все было по прежнему тихо.

Они стояли недалеко от башни, на которой висел набат. Огонь свирепствовал там; полы были испилены, изрублены и разбиты. Все открыто настежь, но часть лестницы еще уцелела и вилась над большою кучею сора и пепла вверх. Обломки расшибленных и обрубленных ступеней представляли кое-где ненадежные, хрупкия опоры, и потом снова терялись за выдавшимися углами стенами в густой тени, бросаемой на них другими развалинами, ибо месяц уже взошел и сиял в полном блеске.

Когда они стояли, прислушиваясь к замирающему эху и тщетно надеясь услышать знакомый голос, что-то оторвалось от обгорелой башни и скатилось вниз. Соломон, которого пугал малейший шорох в этом пустынном месте, взглянул в лицо своему спутнику и увидел, что он, внимательно напрягши слух, оборотился в ту сторону.

Он зажал маленькому человеку рот рукою и опять стал слушать. Скоро с сверкающими глазами велел он ему, если дорожит жизнью, стоять смирно, не говорить и не шевелиться. Потом нагнулся, притаив дыхание, к земле, прокрался, со шпагою в руке, в башню и исчез.

чего-то такого, что, как скоро он вспоминал, оковывало его, как волшебством. Он будто прирос к земле и едва смел дышать. В таком страхе и изумлении взглянул он наверх.

Опять отвалился пепел и посыпался - тихо, тихо, опять и опять, как будто он осыпался под какою-то робкою поступью. Вот неясно показалась фигура, осторожно пролезая и часто останавливаясь, чтоб посмотреть вниз; потом она продолжала свой трудный путь и снова, скрылась из глаз.

Еще раз вынырнула она на неверный и слабый свет, теперь выше прежнего, но немного выше, потому что всходить было круто и тяжело - можно было только медленно подаваться вперед. За каким призраком гнался он? Зачем то и дело глядел вниз? Ведь он знал, что тут никого нет? Ведь ум его не был потрясен ужасами и утратами этой ночи? Ведь он, верно, не хотел броситься головою вниз с этой рухлой стены? Соломон почти лишился чувств и сложил руки. Он дрожал всеми членами, и холодный пот выступал на его бледном лице.

Если он теперь повиновался последнему приказанию мистера Гэрдаля, это потому, что он не имел сил пошевелиться, ни голоса закричать. Он напрягал глаза и устремил их на клочек лунного света, на который тот, всходя выше, должен был, наконец, выйти. Тогда думал он попытаться окликнуть его.

она появилась, оглянулась, и вот...

"Опять мертвец! Мертвец!"

Не успело стихнуть эхо этого крика, как мелькнула еще другая фигура, бросилась на первую, придавила ей грудь коленом и схватила ее обеими руками за горло.

-- Бездельник! - воскликнул страшным голосом мистер Гэрдаль. - Мертвый и похороненный, каким почитали тебя все, обманутые твоей адскою хитростью, но сбереженный небом для того... Наконец... наконец-то ты в моих руках! Ты, чья рука обагрена кровью моего брата и его верного слуги, пролитою для прикрытия твоего собственного, гнусного злодейства, ты, Родж, сугубый убийца и изверг, я арестую тебя во имя Бога, который предал тебя в мои руки! Нет, хоть бы у тебя была сила двадцатерех, - прибавил он, когда тот барахтался и защищался: - ты не уйдешь от меня в эту ночь и не вырвешься из рук моих.