Бэрнаби Родж.
Глава LXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LXIII. (старая орфография)

LXIII.

Во весь этот день, каждый полк, принадлежавший Лондону или какому-нибудь месту по близости от Лондона, стоял на своем посту в этой или другой части города; линейные и милиционные войска начали, сообразно приказу, разосланному в двадцать четыре часа по всем казармам и караулам, стекаться во все улицы. Но безпорядки достигли столь страшной степени, что вид этой значительной, безпрестанно прибывающей военной силы, вместо того, чтоб укротить, только подстрекал чернь к еще отважнейшим буйствам и раздул в Лондоне пламя, которому подобного не видано было даже в его старинные мятежные времена.

Целый прошедший и целый нынешний день старался главнокомандующий привести к сознанию своей обязанности членов магистрата, особливо же лорда-мэра, малодушнейшого и трусливейшого из всех. Для этого несколько раз посылал он сильные партии солдат в Мэншен-Гоуз за приказаниями лорда-мэра; но как ни угрозы, ни убеждения не могли побудить его давать эти приказания, и как солдаты принуждены были стоять на открытой улице, то эти похвальные усилия оказали больше вреда, нежели пользы. Толпа, скоро узнавшая характер лорда-мэра, не замедлила понять свою выгоду и хвалилась, что самые гражданския власти действуют против папистов и не решаются безпокоить людей, которые не провинились ни в чем другом. Хвастовство это старалась она довести до слуха армии, которая, сама по себе уже не слишком расположенная драться с чернью, довольно доброхотно принимала её внушения. Даже, когда солдат спрашивали, хотят ли они стрелять по своим собственным землякам и братьям, они отвечали "нет, пусть они будут прокляты, если сделают хоть выстрел", и оказывали себя довольно добродушными и миролюбивыми. Мнение, будто само войско принадлежит к партии "прочь-папство" и готово к неисполнению приказов своих начальников и к соединению с чернью, утверждалось поэтому более и более. Молва об этом носилась из уст в уста с удивительною быстротою, и как скоро солдаты праздно появлялись на улицах и площадях, всякий раз собиралась вокруг них толпа народа, приветствовала их громким криком одобрения, жала им руки и вообще обращалась с ними, оказывая знаки дружбы и доверенности.

В это время мятежники, были везде и нигде; всякое переодеванье и скрытность прекратились; они наполняли весь город и распоряжались им. Если кто из них нуждался в деньгах, ему стоило только постучаться в дверь первого встречного дома, войти в первую лавку и потребовать чего нужно от имени бунтовщиков, - и требование выполнялось в одну минуту. Если миролюбивые граждане боялись поднять руку на мятежника, который встречался им один одинехонек, то можно себе представить, как свободно и невозбранно могли ходить и бунтовать целые шайки возмутителей. Оне собирались на улицах, разгуливали по ним, как хотели, и открыто совещались о своих планах и предприятиях Дела решительно прекратились; большая часть лавок и магазинов были заперты; на большей части домов веяло синее знамя, в знак преданности народному делу; и даже жиды в Гаунсдиче, Уайтчэпле и других кварталах, писали на своих дверях или ставнях: "сей дом чисто протестанский". Чернь была законом, и никогда закон не соблюдался с большим уважением и с безпрекословнейшею покорностью, как теперь

Было около шести часов вечера, когда большая толпа черни пустилась в Линкольн-Инн-Фильд и, явно для выполнения наперед условленного плана, разделилась на многие отряды. Не должно думать, чтоб это распоряжение известно было всей массе; оно было только делом нескольких предводителей, которые, мешаясь в число проходящих и распределяя их по тому или другому отряду, исполняли это так проворно, как будто бы все собрание наперед держало совет и каждый знал свое место.

Наверное и решительно было известно, что наибольшая толпа, заключавшая в себе почти две трети всей силы, назначалась для нападения на Ньюгет. Тут находились все мятежники, которые отличились при каком-нибудь из предшествовавших предприятий, все те, которые заслужили доброе мнение крепким кулаком и бодростью, все, чьи товарищи были захвачены в прежних волнениях, и множество родственников и приятелей преступников, сидевших в тюрьме. Этот последний разряд содержал в себе не только отчаяннейших негодяев, отъявленнешную сволочь Лондона, но и многих, сравнительно невинных. Не одна женщина была между ними в мужском платье, желавшая освободить сына или брата. Так, были тут двое сыновей человека, который осужден был на смерть и должен был после завтра быть казним вместе с тремя другими. Затем, толпа мальчиков, которых товарищи пойманы были в воровстве, и, вдобавок, с двадцать несчастных женщин старавшихся спасти какое-нибудь другое падшее создание, столь же несчастное, как оне; может быть, также, шли оне просто из общого сочувствия ко всем безнадежным и несчастным.

Старые шпаги и пистолеты без пуль и пороха, кузнечные молотки, ножи, топоры, пилы и другия похищенные из мясных лавок орудия, лес железных полозьев и дубин, длинные лестницы для влезания на стены (каждую тащила на плечах дюжина человек), горящие факелы, пакля, напитанная смолою, дегтем и серою, столбы, вырванные из заборов, даже костыли, отнятые на улице у калек и нищих, - таково было их оружие. Когда все было готово, Гог, и Денни, с мистером Теппертейтом по средине, выступили вперед. С ревом и шумом, как бурное море, хлынула за ними чернь.

Вместо того, чтоб идти прямо в Гольборн на тюрьму, как ожидали все, предводители их пустились в Клеркенуилль, вошли в скромную маленькую улицу и остановились перед домомь слесаря, перед Золотым-Ключом.

-- Бейте в ворота! - воскликнул Гог окружающим. - Нам нужен человек его цеха нынешнюю ночь. Ломайте, если не дадут ответа.

Мастерская была заперта. Двери и ставни были очень тверды и крепки, и они стучались напрасно. Но когда нетерпеливая толпа начала кричать "подавай огня!" и поднесла факелы, тогда отворилось верхнее окно, и бодрый старый слесарный маетен явился перед ними.

-- Что вам надо? - спросил он, - Где дочь моя?

-- Оставь нас в покое с твоими вопросами, старик, - отвечал Гог, дав знак молчать своим товарищам: - ступай сюда и возьми с собою твои инструменты. Ты нам нужен.

-- Я нужен! - воскликнул слесарь, взглянув на мундир, который носил. - Да, еслиб у некоторых, кого я не хочу называть, не было заячьих сердец, я давно бы явился к вам. Послушай-ка, что я тебе скажу, любезный, и вы также, что стоите вокруг него. Вот между вами двадцать парней, которых я вижу теперь глазами, и узнаю: они с этих пор пропавшие люди. Убирайтесь, да ограбьте какого-нибудь гробовщика, пока можно. Скоро вам понадобится несколько гробов.

-- Сойдешь ты сюда? - воскликнул Гог.

-- Отдашь ты мне мою дочь, бездельник? - закричал слесарь.

-- Я ничего об ней не знаю, - отвечал Гог. - Поджигай дверь!

-- Стой! - воскликнул слесарь таким голосом, что все они поколебались, и выставил ружье. - Предоставьте это старику; молодой пригодится вам на что-нибудь получше.

Молодой малый, державший факел и наклонившийся перед дверью, поспешно отскочил, услышав эти слова, и отбежал назад. Слесарь окидывал взором уставившияся кверху лица и держал оружие направленным на порог своего дома. Оно не имело другой опоры, кроме его плеча, по оставалось твердо, как дом.

-- Кто подойдет к двери, тот пусть прежде прочтет свою отходную молитву, - сказал он решительно: - предупреждаю вас.

Еще крик и еще, и визгливый голос воскликнул: "Симмун внизу!" В ту же минуту высунулась длинная, тощая шея за загородку, и мисс Меггс, которую можно было не совсем ясно разглядеть впотьмах, завопила как полоумная: "О, безценные джентльмены! Дайте мне услышать Симмунов ответ из его собственных уст. О, Симмун, говори, говори со мною."

Мистер Тэппертейт, ненаходивший ничего лестного для себя в этом комплименте, взглянул наверх и велел ей прежде замолчать, потом сойти вниз и отворить снутри дверь, потому что им надобно её хозяина, и они до тех пор не отстанут.

-- О, добрые джентльмены! - воскликнула мисс Меггс. - О, мой дорогой, дорогой Симмун...

-- Уйми свою глупую глотку, слышишь! - отвечал мистер Тэппертейт. - Пошла вниз и отопри дверь. Габриель Уарден, слушай внимательно, что тебе говорят: - положи ружье, не то, еще будет хуже для тебя.

-- Не смотрите на его ружье, - вскричала Меггс. - Симмун и джентльмены, я вылила кружку столового пива прямо туда, в дуло.

Толпа громко вскрикнула, и потом раздался шумный хохот

-- Оно не выпалит, хоть набейте его до горла, - кричала Меггс. - Симмун и джентльмены, я заперта в передней светелке, через маленькую дверь направо; как вам покажется, что вы уж совсем наверху, а потом по крутой лестнице, да смотрите, не ушибитесь головой о перекладины и не оступитесь на сторону, а то упадете в спальню сквозь дранки, которые ничего не держат. Симмун и джентльмены, я здесь заперта, но мои усилия всегда были и всегда будут стоять за правое дело, - благословенное, святое дело - и проклинать папу вавилонского и все его внутренния и наружные дела, которые суть языческия. Мои чувства не важны, я знаю, - воскликнула Меггс еще визгливее: - потому что мое положение есть положение служанки и уничиженно; однако, я исповедую мои чувства и полагаю свою надежду на тех, кто одинаковых ее мною чувств.

Не слушая этих сердечных излияний мисс Меггс после её открытия насчет ружья, толпа подставила к окошку, где был слесарь, лестницу, и несмотря на то, что он крепко заперся и мужественно оборонялся, разбили ставни, выломали рамы и скоро ворвались внутрь. Дав пару хороших ударов вкруг себя, слесарь очутился безоружен посреди неистовой толпы, которая наводнила комнату, и в двери и в окошки ломилась куча диких чужих лиц.

Осаждавшие были очень раздражены против него (потому что он ранил двоих) и даже кричали находившимся в комнате вытащить его наружу, чтоб повесить на фонарном столбе. Габриель однако оставался неустрашим и смотрел то на Гога и Денни, которые держали его под руки, то на Симона Тэппертейта стоявшого насупротив.

-- Вы отняли у меня дочь, - сказал Уарден: - которая мне гораздо, гораздо дороже жизни; возьмите же и жизнь, если хотите. Благодарю Бога, что мог избавить жену от этой сцены, и что Он сделал меня человеком, которому нечего вымаливать пощады от таких рук, как ваши.

-- Точно, вы храбрый старик, - сказал мистер Денни одобрительно: - и говорите как мужчина. Что за разница, брат, сегодня на фонарном столбе или через десять лет на перине, не так ли?

Слесарь бросил на него презрительный взгляд, но не сказал ни слова.

-- Я, с своей стороны, - сказал палач, которому особенно нравилось предложение насчет фонарного столба: - я уважаю ваши правила. Они совершенно мои. В таких разсуждениях, как эти, - тут он придал своей речи ругательством еще большую выразительность - я встречаюсь на полудороге с вами и со всяким человеком. Нет ли у кого из вас клочка веревки? Не хлопочите, коли нет. Галстук то же сделает.

-- Не дурачься, мистер, - шептал Гог, дергая Уардена за плечо: - делай, что тебе велят. Сейчас ты услышишь, зачем ты нужен. Слушайся!

сказываю, ничего вам не сделаю.

Мистер Денни был тронут настойчивостью храброго старика и чуть не со слезами уверял, что жестоко и безчеловечно противиться желанию старого человека, что он лучше замолчит, что это против его совести. - Джентльмен, - сказал он: - уж столько раз и так выразительно повторял, что позволяет охотно себя спровадить; а в таком случае долг наш, как образованной и просвещенной черни, действительно спровадить его. Не часто бывает, - заметил он, - в их власти угождать желаниям тех, с кем они имеют несчастие противоречить во мнениях. И как они теперь нашли особу, объявляющую им желание, которое они могли б очень справедливо исполнить (что же касается до его самого, то он осмеливается признаться, что, по его мнению, это желание делает честь его чувствам), то, надеется он, решат его предложение прежде, чем пойдут прочь. Это опыт, который, ловко и искусно выполняемый, кончится в пять минут, к величайшему удовольствию всех товарищей; и хотя ему (мистеру Денни) неприлично хвалить самого себя, однакож, он осмеливается утверждать, что имеет практическия сведения в деле, и, будучи от природы ласков и услужлив, с большею охотою готов вздернуть джентльмена.

Эти замечания, среди ужаснейшого шума и гама, обращенные к близ стоящим, приняты были с большим одобрением; не столько, может быть, вследствия красноречия Денни, сколько вследствие Уарденова упрямства, Габриелю грозила большая опасность, и он знал это; однакож, наблюдал упорное молчание и не открыл бы рта, хотя б ему сказали, что его изжарят на медленном огне.

Когда палач говорил, поднялось некоторое движение и суматоха на улице; тотчас, как скоро он умолк - тотчас же, так что стоявшие внизу не успели разслышать, что он сказал, или закричать свое одобрение - кто-то сказал в окошко:

-- Он старик с седыми волосами. Пощадите его!

-- Тебе нечего уважать мои седые волосы, молодой человек, - сказал он, отвечая на неизвестный голос. - Я этого не хочу от тебя. Сердце, мое так еще свежо, что может презирать и не слушаться всех вас, разбойничья шайка!

Эта безразсудная речь отнюдь не способна была успокоить толпу. Они опять закричали: "бей его!", и честному слесарю пришлось бы плохо, еслиб Гог не напомнил им, что они нуждаются в его услугах и должны их получить.

-- Так растолкуй ему, чего мы от него хотим, - сказал он Симону Тэппертейту: - да поскорее. А ты открой свои уши, мистер, если они тебе еще нужны после сегодняшней ночи.

Габриель сложил руки, которые были теперь свободны, на груди и смотрел молча своему прежнему ученику в лицо.

-- Знаю, что вам туда надо, - отвечал слесарь. - Ты никогда еще не говаривал ничего справедливее.

-- То-есть, чтоб его сжечь, - сказал Симон: - сломать двери и выпустить арестантов... Ты делал замок к большим воротам?

-- Делал, - сказал слесарь: - ты не скажешь за это спасибо, сам увидишь.

-- Может быть, - возразил его прежний подмастерье: - но ты должен указать нам, как его сломать.

-- Да, потому что ты это знаешь, а я не знаю. Ты должен пойти с нами и сломать его собственными руками.

-- Если я это сделаю, - сказал слесарь покойно: - так пусть у меня руки отвалятся по кисти, и пусть ты, Симон Тэппертейт, наденешь их на плечи вместо эполет!

-- Ну, это уж мы там увидим, - сказал Гог, вступившись в дело, потому что бешенство народа снова готово было вспыхнуть. - Наклади корзину инструментами, которые ему понадобятся, между тем, я сведу его вниз. Отворите двери кто-нибудь вы, нижние. А другие светите великому капитану! Или вам вовсе нечего делать, ребята, как только стоять тут да ворчать? - Они посмотрели один на другого, потом проворно разсеялись по всему дому и начали, по своей привычке, ломать, тащить и грабить, что им казалось ценным или что было по их вкусу. К сожалению, времени на это было им мало, потому что корзина с инструментами скоро была собрана и повешена одному из них на плечи. Когда все приготовления кончились, то кликнули тех, кто грабил и перерывал другия комнаты, вниз в мастерскую. Они собрались выступить, как последний, сошедший сверху, спросил, не освободить ли девушку в светелке (которая, говорил он ужасно шумит и и кричит без устали)?

Симон Тэппертейт с радостью сказал бы "нет"; но куча его товарищей, вспомнив добрую услугу, какую она оказала им на счет ружья, были противного мнения, и он должен был отвечать "да". Молодец таким образом опять вернулся в дом и скоро явился назад с мисс Меггс, которая была вся растрепана, измята и промокла от множества слез.

скамейки или покойной кучи золы, чтоб положить бездушный труп, как вдруг каким-то непостижимым способом она вскочила на ноги, закинула назад волосы, дико поглядела на мистера Тэппертейта и с восклицанием: "жизнь моего Симмуна не сделалась жертвою!" с такою быстротою молнии бросилась к нему в объятия, что он покачнулся и отшатнулся на несколько шагов под своим драгоценным бременем.

-- О, глупая болтунья! - сказал мистер Тэппертейт. - На! Возьмите ее кто-нибудь и заприте опять: не надо бы ее выпускать.

-- Мой Симмун! - восклицала мисс Меггс слабым голосом, заливаясь слезами. - Мой вечно, вечно-любимый Симмун!

-- Ну, молчи же! - закричал мистер Тэппертейт совсем другим тоном. - Не то, я тебя брошу...Что ты скребешь вечно ногами по земле? Стой прямо!

-- Ангел мой Симмун! - лепетала Меггс. - Ведь ты обещал...

-- Куда мне деваться? Что со мною будет, после моих поступков сегодня ночью? - воскликнула Меггс. - Какое мне пристанище осталось, кроме глубокой могилы!

-- Хорошо, еслиб ты была в глубокой могиле, клянусь честью! - сказал мистер Тэппертейт. - Да покрепче туда припрятана. Ну, - сказал он одному из окружающих, шепнув ему что-то на ухо: - возьми ее прочь. Ты уж знаешь, куда? А?

Детина кивнул головою утвердительно, и несмотря на её прерывистые клятвы и барахтанье (последнюю оппозицию, куда принадлежало также царапанье ногтями, было гораздо труднее выдержать), взял ее на руки и понес прочь. Находившиеся в доме высыпали теперь на улицу; слесарь поставлен впереди шествия и принужден идти между двумя вожатыми; вся масса быстро всколебалась, без дальнейшого шума и крика пустилась прямо к Ньюгету и густою толпою сделала, наконец, привал перед воротами тюрьмы.