Бэрнаби Родж.
Глава LXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LXIV. (старая орфография)

LXIV.

Мятежники, прервав молчание, которое соблюдали до сих пор, подняли громкий крик, как скоро выстроились в порядок перед тюрьмою, и потребовали объяснения с смотрителем. Посещение, казалось, было для него не совсем неожиданно, ибо дом его, спереди выходивший на улицу, был приведен в усиленное оборонительное состояние; ворота в тюрьме крепко заперты, ни в одной бойнице, ни за одною решеткою не видать было ни души. Не дождавшись повторения их требования, на кровле этого дома появился человек и спросил, что им надобно.

Одни говорили одно, другие другое, а некоторые только свистели и ворчали. Как было уже совершенно темно, а дом высок, то многие из толпы вовсе не заметили, что кто-нибудь вышел дать им ответ и продолжали кричать, пока известие мало-помалу разошлось по всей толпе. Минут десять или более прошло прежде, чем стало можно кое-как разслышать человеческий голос; и в продолжение этой паузы человек стоял на крыше, обрисовываясь один на вечернем небе, и смотрел вниз на встревоженную, ошеломленную улицу.

-- Ты, - сказал, наконец, Гог: - мистер Акерман, здешний главный смотритель?

-- Разумеется, братец, это он, - шептал Денни. Но Гог его не слушал и хотел сам узнать этого человека, стоявшого на крыше.

-- Да, - отвечал он: - я.

-- У тебя под присмотром несколько наших приятелей, мистер.

-- У меня очень много людей под присмотром. - Он взглянул при этих словах вниз на тюрьму, и мысль, что он может видеть разные дворы и обозревать одним взглядом все, что толстые стены скрывали от их глаз, до такой степени подстрекнула и раздражила чернь, что она завыла, как стая волков.

-- Выдай нам наших приятелей, - сказал Гог: - а прочих можешь оставить у себя.

-- Обязанность моя - оставить их всех у себя, и я исполню свою обязанность.

-- Если ты не отворишь ворот, то, мы их разломаем, - сказал Гог: - потому что нам надо выручить своих.

-- Все, что я могу сделать, добрые люди, - отвечал Акерман: - это посоветовать вам разойтись, напомнить вам, какие тягостные следствия имеет всякий безпорядок в этом месте. Наверное, большая часть из вас станет горько раскаиваться, когда уж будет поздно.

Сказав это, он хотел, повидимому, удалиться, но был удержан голосом слесаря.

-- Мистер Акерман, - кричал Габриель: - мистер Акерман!

-- Не могу ничего больше слушать, ни от кого из вас, - возразил главный смотритель, оборотись к говорившему и махая рукою.

-- Да я не кто-нибудь из них, - сказал Габриель. - Я честный человек, мистер Акерман, почтенный ремесленник, Габриель Уарден, слесарь. Знаете вы меня?

-- Вы среди этого народа! - воскликнул смотритель изменившимся голосом.

-- Притащен силою, чтоб сломать для них замок на больших воротах - отвечал слесарь. - Будьте моим свидетелем, мистер Акерман, что я отказываюсь это сделать, и что не сделаю, какие бы следствия от того ни были. Если мне будет здесь сделано насилие, пожалуйста, вспомните об этом.

-- Нет ли какого средства помочь вам? - сказал смотритель.

-- Никакого, мистер Акерман. - Вы станете исполнять свою обязанность, а я свою. Еще раз, разбойники и душегубцы, - сказал слесарь, обратившись к ним: - я отказываюсь. Войте громче. Я отказываюсь.

-- Стой, стой! - сказал смотритель поспешно. - Мистер Уарден, я знаю вас за достойного человека, который был бы не в состоянии сделать что-нибудь противозаконное, разве по принуждению...

-- По принуждению, сэр, - перервал его слесарь, ибо чувствовал, что тон, каким были сказаны эти слова, значил то же, что он (Уарден) будет достаточно извинен, если уступит неистовой толпе, которая нападала и теснила со всех сторон, и среди которой он, пожилой человек, находился один: - по принуждению, сэр, я ничего не сделаю.

-- Где человек, - воскликнул смотритель в безпокойстве: - который говорил со мною прежде?

-- Здесь, - отвечал Гог.

-- Очень знаем, - отвечал Гогь: - для чего ж иначе мы его и привели? Выдай нам наших приятелей, мистер, и возьми своего. Не честная ли это игра, ребята?

Сволочь отвечала ему громогласным "ура".

-- Видите, каково дело, сэр? - воскликнул Уарден. - Не пускайте их, именем короля Георга. Вспомните о том, что я вам говорил. Доброй ночи!

Теперь уже не было переговоров. Туча камней и других метательных материалов заставила смотрителя удалиться; и негодяи, толпясь вперед к стенам, придвинули Габриеля Уардена вплоть к самым воротам.

Напрасно ставили они перед ним на землю корзину с инструментами, напрасно приставали к нему с обещаниями, предложениями наград, побоями и угрозами немедленной смерти, если тотчас не окажет услуги, ради которой они его взяли с собою. - Нет, - говорил храбрый слесарь: - не хочу!

Никогда еще не дорожил он жизнью столько, как теперь, но ничто не могло его поколебать. Дикия лица, со всех сторон уставившияся на него; крик негодяев, подобно диким зверям алкавших его крови; вид людей, которые, продираясь вперед и, чтоб достать его, топча ногами своих товарищей, замахивались на него через головы других топорами и железными полосами, - все это не могло испугать его. Он смотрел то тому, то другому прямо в лицо и с напряженным дыханием и раскрасневшимися щеками, говорил: - не хочу.

Денни нанес ему по лицу удар, который поверг его на землю. Он опять вскочил, как человек в самой цветущей поре сил, и, между тем, как кровь струилась у него со лба схватил его за горло.

-- Подлый пес! - сказал он. - Отдай мне дочь моюи!Отдай мне дочь!

Они боролись друг с другом. Некоторые кричали "убей его", а другие (но они были недостаточно близко) уже хотели умертвить. И как ни рвался палач в руках старика, не мог принудить его выпустить себя.

-- Так это-то вся благодарность от тебя, неблагодарное чудовище? - лепетал он с большим трудом и страшными проклятиями.

-- Отдай мне дочь! - воскликнул слесарь, который теперь стал так же дик и неистов, как окружавшие его. - Отдай дочь!

Опять он упал, опять вскочил, опять на земле боролся человеками с двадцатью, которые перебрасывали его друг к другу, как один высокорослый малый, только что прибежавший из мясной лавки, которого платье и сапоги воняли кровью и жиром, поднял топор и с страшным проклятием наметил на непокрытую голову старика. В то самое мгновение, как он готов был его опустить, упал он сам, как громом пораженный, на землю, и через его тело подскочил однорукий в слесарю. Еще подбежал человек, и оба они крепко уцепились за слесаря.

-- Предоставьте его нам! - кричали они Гогу и старались продраться назад сквозь толпу. - Предоставь его нам! К чему тебе тратить всю свою силу на одного, с которым двое вмиг управятся! Ты только теряешь время. Вспомни о заключенных! Вспомни о Бэрнеби!

Крик тотчас пронесся по всей толпе. Молотки начали долбить в стены, каждый усиливался добраться до тюрьмы и быть в числе первых. С отчаянным усилием, как будто среди врагов, а не среди друзей, прочищали себе те двое дорогу через сумятицу и тащили с собою слесаря.

Удары градом посыпались в ворота, - и крепкое здание начало колебаться; те, которые тут не могли долбить, истощали свое бешенство на всем возможном - даже на больших каменных глыбах, об которые оружия их разлетались вдребезги и которые ранили им руки, словно стены были деятельны в своем упорном сопротивлении и возвращали наносимые удары. Стук железа об железо мешался с оглушительным гулом и пересиливал его, когда тяжелые кузнечные молота загремели об гвозди и железные обручи ворот; искры сыпались вокруг; люди работали кучею и сменяли друг друга в коротких промежутках; но все еще держались ворота, мрачные, угрюмые и твердые, какие когда-нибудь бывали, и нимало не изменялись.

отрядом полицейских, прогоняли его и топтали ногами, другие осадили дом, на котором явился смотритель, и выломали двери, повыкидали мебель, которую сгромоздили в кучу перед главными тюремными воротами, чтоб их зажечь. Как скоро намерение было понято, все, до сих пор работавшие молотами, оставили свои орудия и помогали увеличивать костер, который доставал уже до половины улицы и был так высок, что взбирались по лестницам на его вершину, накладывая еще больше горючого материала. Скидав на этот драгоценный костер все имущество смотрителя до последней балки, они облили его смолою, дегтем и терпентином, которые принесли с собою. Со всем деревом около ворот тюрьмы поступили они также и не оставили ни одной балки, ни одной щепы на месте. Кончив эту адскую работу, они залегли костер серными фитилями и горящею паклей и расположились кругом, спокойно ожидая конца.

Сухая, от масла, смолы и прочих снадобий сделавшаяся еще горючее, мебель скоро занялась. Пламя высоко и бурно рвалось вверх, коптя тюремные стены и обвивая огненными змеями верхние фасады. Сначала собрались мятежники вкруг пламени и торжествовали только взглядами; но когда оно стало сильнее и порывистее - когда начало трещать, брызгать и шипеть, как в огромной печи; когда огонь озарил противостоящие домы и осветил не только бледные, испуганные лица у окон, но и самые внутренние углы всех комнат в них; когда увидели, что красным, ярким пламенем огонь заиграл с воротами, то плотно прилегая к их железной поверхности, то буйственно соскользая и вздымаясь к небу, то опять возвращаясь и схватывая их в свои пылающия объятия; когда от зарева церковные часы на соборе св. Сепульхра, которые столь часто показывали час смерти, можно было разсмотреть, как середи белого дня, и флюгер на шпице башни заблистал как брильянт; - когда почернелые камни и кирпичи раскраснелись на ярком отблеске и окна казались чистым золотом; - когда стены и башни, кровли и трубы, будто пьяные, закружились и зашатались на дрожащем блеске пламени; когда сотни предметов, которых сперва совершенно было невидно, вдруг поразили зрение, и самые простые вещи облеклись в новый вид - тогда-то сволочь подняла свой бешеный танец, и с криком, воем, какие по счастию редко слышатся, старалась раздувать огонь и поддерживать его в одинаковой силе.

Хоть жар был столь силен, что штукатурка противолежащих домов изсыхала, надувалась, будто от нестерпимой муки, и потом трескалась и опадала; хоть стекла лопались в рамах, свинец и железо на крышах покрывали волдырями неосторожную руку, которая до них дотрагивалась, воробьи забивались под крыши, но одурманенные чадом гадали в пламя, - однакож, огонь был все еще поддерживаем неусыпными руками, и народ продолжал скитаться вокруг него.

Ни на минуту не отступали бунтовщики и не ослабляли своего рвения; напротив, они теснились так близко к пламени, что стоящие впереди с трудом удерживались, чтоб не быть в него втолкнутыми; если один погибал или падал без чувств, дюжина человек дралась за его место, хотя знала, что боль, жажда и теснота были невыносимы. Упавшие в обморок, если не были сожигаемы или растаптываемы, относимы были на двор ближняго трактира и там отливаемы водою из колодца; полные ведра ходили меж толпою из рук в руки, но все так жаждали питья, и схватка была так горяча, что почти вся вода была расплескиваема, не омочив губ ни одного человека.

Между тем, среди всего этого шума и рева, стоявшие ближе прочих к костру бросали снова туда опадающия головни и разводили огонь около ворот, которые, будучи в пламени, все еще оставались крепко запертыми, заграждая собою вход. Сверх того, стоящим у лестниц подавались через головы народа большие горящия головни; некоторые действительно вскарабкивались с ними на самые верхния ступени и, держась одной рукой за стелу, употребляли всю силу и ловкость, чтоб закинуть эти головни на кровлю или во внутренние, дворы. Усилия их большею частию были безуспешны, чем еще увеличивались ужасы сцены; ибо арестанты внутри здания, видя сквозь свои решетки, как огонь занимался на многих местах и делал быстрые успехи, чувствовали, что они в крепко запертых кельях подвергаются опасности сгореть живыми. Этот ужасный испуг, переходя из кельи в келью, из двора во двор, обнаружился в таком страшном вопле и раздирающих сердце кликах о помощи, что вся тюрьма наполнилась гулом. Даже крик сволочи и шум пламени были до того им заглушены, что самые смелые дрожали.

оставалось жить столь короткое время, были не только первые, объятые страхом умереть от огня, но и во все время вопили всех отчаяннее; сквозь толстые стены слышно было, как они кричали, что ветер гонит пламя на них, и звали тюремщиков, чтоб те гасили огонь из чана, который, полный воды, стоял у них на дворе. Судя по тому, как их от времени до времени слышно было снаружи, эти четверо осужденных не переставали просить помощи с таким отчаянием, с такою неистовою жаждою существования, как будто перед каждым из них лежала жизнь исполненная счастия и чести, а не сорок восемь часов тяжкого заключения, и потом насильственная, позорная смерть.

Но выше всякого описания были тоска и страдание двух сыновей одного из этих осужденных, когда они слышали или воображали, что слышат толос своего отца. Ломая руки, метались они как сумасшедшие, потом один стал на плеча брата и старался вскарабкаться на высокую, уставленную вверху железными спицами стену. Свалившись в толпу, он не посмотрел на свои язвы, взобрался еще раз, опять упал и, увидев, наконец, неудобоисполнимость своей попытки, бил кулаком по камням, как будто мог таким образом сделать брешь в крепком здании и открыть себе вход. Напоследок продрались они сквозь тесноту к воротам, хотя многие, гораздо сильнейшие их, напрасно пытались сделать это, и их видели в огне - да, в огне - как они ломились туда.

Не их одних так встревожили стоны, раздавшиеся в тюрьме. Женщины, бывшия между народом, громко завизжали, всплеснули руками над головою, заткнули уши и многия попадали в обморок; люди, находившиеся не близ стен и недействовавшие в штурме, рыли, чтоб только что-нибудь делать, мостовую, с ожесточением и неистовством, как будто это была тюрьма, и как будто они достигали этим своей цели. Ни одна душа во всей толпе не оставалась ни на минуту в покое. Вся огромная масса волновалась.

все еще стояли прямо, потому что их держал еще запор, и потому что оне собственным весом опустились на кучу пепла, лежавшого у их подошвы. Сверху, над подворотнею, показалось маленькое отверстие, сквозь которое можно было видеть темный, адский коридор. Подкладывай же огня!

Запылало горячо. Ворота раскалялись, и отверстие становилось шире. Напрасно старались они закрывать себе лицо руками и стояли настороже, готовые, кинуться. Темные фигуры, иные ползя на руках и на коленях, другия с помощью посторонних, скользили вдоль крыши. Явно было, что здание дольше не. может держаться. Смотритель, его подчиненные, с женами и детьми выбираются вон. Подкладывай огня!

Мятежники испустили крик и подались на минуту назад, оставляя порожнее место около огня, который горел между ними и входом в тюрьму. Гог прыгнул на пламенеющую кучу и ринулся, брызнув дождем искр на воздух и освещая темный коридор искрами на своем платье, - прямо в тюрьму.

Палач за ним. Тогда по следам, их бросились столь многие, что огонь был растоптан, потушен и разсеян по улице; но теперь уж его было не нужно: тюрьма снутри и снаружи была охвачена ярким пламенем.