Бэрнаби Родж.
Глава LXVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LXVII. (старая орфография)

LXVII.

Когда разсеялся мрак и начало светать, город предстал действительно в странном виде.

Целую ночь никто не помышлял о сне и покое. Ужас так явственно изображался на лицах жителей, и эти лица, от безсонницы (ибо почти никто, кому было что потерять, не осмеливался сомкнуть глаз с понедельника), приняли столь отчаянный характер, что иностранец, въехавший в Лондон, должен бы был подумать, что в городе свирепствует чума или какая-нибудь другая зараза. Вместо обычной веселости утра, все было мертво и тихо. Лавки, магазины и конторы заперты, извозчики и носильщики покинули свой промысел; ни одной кареты, ни одной коляски не гремело по медленно просыпавшимся улицам; ни одного рано вставшого разносчика не было слышно; все было угрюмо и печально. Множество людей уже с разсветом было на ногах, но они скользили туда и сюда, будто пугаясь звука собственных шагов своих; на публичных местах вращались, казалось, привидения, а не живой народ; вкруг дымящихся развалин стояли там и сям отдельные безмолвные фигуры; оне не осмеливались даже шопотом произнести слово против мятежников, ни чем либо показать, что не одобряют их поступков.

В Пиккадилли, у лорда-президента, в Лэмбетском Дворце, у лорда-канцлера, в Гритмормонд-Стрите, на королевской бирже, в банке, в городской ратуше, в коллегиях и судах, во всякой заде, которая в Вестминстерской Галлерее и обеих парламентских палатах выходила на улицу, уже с самого разсвета разставлены были отряды солдат. Конная гвардия стояла у дворца; в парке разбит лагерь, где было под ружьем полторы тысячи человек и пять баталионов милиции; Тоуер укреплен, подъемные мосты подняты, пушки заряжены, два артиллерийские полка помещены в крепость и привели ее в оборонительное состояние. Многочисленный отряд солдат содержал стражу у Нового Водопровода, на который грозила напасть чернь и в ко тором, как ходили слухи, намеревалась она изломать главные трубы, чтоб не было воды для тушения пожаров. На Нольтри и в Корнгилле, равно как во многих других местах, улицы были заперты железными цепями; по некоторым из старых церквей в Сити, еще до разсвета, размещены солдаты, равно как и во многих частных зданиях (между прочим в доме лорда Роккингема в Гросвенор-Стрите), которые, будто во время осады, находились в блокадном состоянии, и из окон которых высовывали грозные жерла свои огнестрельные орудия. Восходящее солнце осветило богатые жилища, наполненные вооруженными людьми, мебель, кое-как сбросанную кучею по углам, маленькие дымные церковные дворы в глухих переулках, где солдаты лежали между могилами или сидели под тенью единственного старого дерева, и их крест-на-крест составленные ружья блистали на солнечном свете; одинокие караулы, ходящие взад и вперед по безлюдным дворам, которые вчера еще оглашались стуком и жужжаньем промышленности, а теперь были так унылы, - везде караульни, гарнизоны и грозные приготовления.

В течение медленно тянувшагося дня видны были еще более странные вещи на улицах. Когда, в урочный час, отворились ворота тюрем Кингсбенча и Флита, найдены прибитые на них записки, в которых мятежники угрожали явиться в наступающую ночь и сжечь обе темницы. Главные смотрители хорошо знали, сколько доверия заслуживали мятежники в исполнении подобных обещаний, и потому решились сами выпустить своих арестантов, позволив им взять с собою свои пожитки; таким образом, те из них, которые имели в тюрьме какую-нибудь мебель, занимались целый день переноскою её туда или сюда, а часто и к торговцам старьем, где рады были получить за нее хоть ничтожную плату. Между этими должниками было несколько таких убитых и подавленных людей, которые столь долгое время провели в заключении, были так бедны и безприютны, так отчуждены от света, так забыты и покинуты, что умоляли своих сторожей не выгонять их из тюрьмы, а в случае необходимости лучше перевести в другую темницу. Но на желания их не соглашались, чтоб не навлечь гнева черни, и выталкивали их на улицу, где они бродили взад и вперед, едва находя дорогу в давно-забытых ими улицах; с плачем тащились они в своих лохмотьях и едва в состоянии были перейти улицу.

Даже из числа трехсот преступников, ушедших из Ньюгета, некоторые искали своих сторожей и отдавались им в руки; заточение и наказание не столько страшили их, сколько ужасы еще другой такой ночи, какова была предшествовавшая. Многие из выпущенных преступников непостижимою силою влеклись к прежнему месту своего заточения, так что являлись среди белого дня и бродили вокруг тюрем. Пятьдесят человек вдруг схвачены на следующий же день внутри тюрьмы; но их участь не пугала других: несмотря ни на что, они все-таки приходили и целую неделю были ловимы по двое и по трое ежедневно. Из упомянутых пятидесяти преступников, некоторые старались снова развести огонь; но вообще они, повидимому, не име и другой цели, как только посмотреть и побродить около старого, знакомого им места.

Кроме угроз, которые были прибиты к воротам Флита и Кингс-Бенча, около часа пополудни появилось много подобных же угрожающих афиш на домах частных людей; чернь извещала также о своем намерении напасть на банк, монетный двор, арсенал в Вульвиче и королевские дворцы. Грозные записки приносил обыкновенно какой-нибудь человек, который, если это была лавка, входил в нее и клал лоскуток на счетный стол, прибавляя иногда еще какую-нибудь страшную угрозу, - либо, если это был частный дом, стучался в дверь и отворившему слуге совал в руку записку. Хотя во всякой части города были солдаты, и даже в парке расположен сильный отряд войска, однакож, эти люди целый день исправляли свое посольство безнаказанно. Так, два негодяя одни-одинехоньки, вооруженные железными палками из решетки от дома лорда Менсфильда, проходили вдоль Гольборна и требовали денег для мятежников. Точно тоже делал высокий человек верхом, который сбирал для той же цели деньги во Флит-Стрите и не брал ничего, кроме золота.

Разнесся слух, ужаснувший весь Лондон больше, нежели ужасали его эти явные намерения бунтовщиков, хотя известно было, что, в случае успешного исполнения угроз, предстоит национальное банкротство и общее разорение: заговорили, будто мятежники хотят разбить ворота. Бедлама и выпустить оттуда всех сумасшедших. Это представило воображению жителей Лондона столь страшные картины, и действительно было такое дело, с мыслью о котором соединялись столь новые и неслыханные ужасы, что многие в полном уме едва не потерялись; одна уже мысль об этом намерении была страшнее, чем всякая потеря и всякая жестокость, в которой худшее все еще можно было угадывать наперед.

Так проходил день; содержавшиеся за долги сбывали свое кое какое имущество; более робкие граждане продавали свою движимую собственность; отдельные группы безмолвно стояли над развалинами; все дела прекратились, и разставленные, как сказано, по постам солдаты оставались в бездействии. Так прошел день, и ожидаемая со страхом ночь снова наступила.

Наконец, в семь часов вечера, тайный кабинетный совет издал торжественную прокламацию, которая говорила, что теперь необходимо прибегнуть к военной силе; что офицерам отданы решительнейшия и строжайшия повеления укрощать возстание непосредственно силою оружия; что все бодрые граждане и верноподданные его величества приглашаются с детьми, слугами и учениками не выходить эту ночь из домов своих. Каждому состоявшему в строю солдату выдано по тридцати шести патронов пороха и пуль. Барабаны застучали, и все войско к вечеру стояло под ружьем.

Гражданския правительственные места, ободренные этими сильными мерами, держали большое совещание, засвидетельствовали благодарность войску, которое предлагало им свою помощь, приняли ее и поручили распоряжение ею обоим шерифам. В королевском дворце удвоены караулы; лейб-гвардейцев, егерей и всех прочих служителей поставили по коридорам и разным лестницам со строгим приказом наблюдать свои посты целую ночь; потом заперли все ворота. Общества Тампля и других коллегий учредили стражу при своих зданиях и завалили ворота большими камнями, которые нарочно для этого вырыли из мостовых. В Линкольнс-Инне присутственные залы заняты нортомберлэндскою милициею, под командою лорда Элькуэрнона Перси; в некоторых кварталах Сити поместились вооруженные граждане и держались довольно храбро. Несколько сот бодрых джентльменов бросились, вооруженные с головы до ног, в галлереи различных цехов, крепко накрепко замкнули и заперли все двери и вызывали (промеж себя) мятежников подойти ближе на свою же беду. Как эти распоряжения делались почти одновременно, то все было готово к сумеркам; улицы остались почти пусты и по всем главным углам и поворотам уставлены войсками; офицеры разъезжали взад и вперед по всем направлениям, отсылали домой одиноких пешеходов, а других уговаривая сидеть по квартирам и, когда услышат выстрелы, не подходить к окнам. Те улицы и проезды, которые положением своим благоприятствовали подходу больших народных масс, заперты еще большим количеством цепей, и на каждом из таких пунктов поставлен значительный отряд солдат. По принятии всех этих мер предосторожности и по наступлении совершенной темноты начальники ожидали результатов с некоторым волнением и не без надежды, что такия бдительные меры уже сами по себе устрашат чернь и предотвратят дальнейшие безпорядки.

Но они жестоко обманулись в этом разсчете, ибо через полчаса или даже менее, - прежде еще, чем были зажжены фонари по улицам, - поднялись мятежники, как бурное море, в столь многих местах вдруг и с такою непостижимою яростью, что предводители войск сначала не знали, куда сперва обратиться и что начать. Новые пожары, один за другим, вспыхнули в каждой части города, как будто намерением бунтовщиков было опоясать город пламенным кругом, который, постепенно суживаясь, превратил бы весь его в пепел; чернь ринулась и зашумела по всем улицам, и как на дворе не было никого, кроме мятежников и солдат, то последним показалось, будто весь Лондон поднялся на них, и будто они одни оборонялись от целой столицы.

Через два часа пылали тридцать шесть огней - тридцать шесть больших пожаров; между прочим Боро Клинк в Тулси-Стрите, Кингс-Бенчь, Флит и Нью-Брайдуэлль. Почти каждая улица была п битвы; в каждом квартале гром ружей заглушал вопль и шум черни. Выстрелы начались в Полтрэ, где первый залп положил на месте почти двадцать человек. Солдаты тотчас отнесли трупы в церковь св. Мильдрсда, потом дали еще залп, быстро погнали вперед толпу, которая при виде этой расправы, начала отступать, выстроились у Чипсэйда и напали на телегу с примкнутыми штыками.

Тут на улицах начала разыгрываться драма, поистине ужасная; крик сволочи, визг женщин, стоны раненых и безпрестанные выстрелы составлили оглушительный и ужасный аккомпанимент к сценам, совершавшимся на каждом углу улицы. У цепей борьба была сильнее, и убыль в людях значительнее; но схватка и кровопролитие происходили почти в каждой улице, где был какой-нибудь проход, и всюду представлялись те же страшные явления.

в столь плотную массу, что при всяком залпе падал, казалось, целыми кучами. Здесь стоял большой отряд солдат, который стрелял то вдоль Флит-Маркета, то вдоль Гольборна, то вдоль Сноу-Гилля, безпрестанно очищая улицы по всем направлениям. И здесь также горело много огней; все ужасы этой страшной ночи, казалось, сосредоточились на одном этом пункте.

Двадцать раз сряду кидались сюда мятежники, чтоб открыть себе дорогу и зажечь дом виноторговца; впереди их был человек с топором в руке, верхом на огромной и сильной ломовой лошади, на которой, вместо сбруи и погремушек, надеты была цепи и кандалы, похищенные из Ньюгета, так что при каждом шаге, при каждом скачке она звенела воинственно и страшно. Двадцать раз сряду были мятежники отражаемы с сильным уроном и все-таки возвращались; хотя предводитель их был особенно отличен и, будучи один из мятежников верхом, представлял очень видную цель, однако, никто не попадал в него. Каждый раз, как только разсевался дым, он являлся как молния, громким криком ободрял товарищей, махал над головою топором и смело скакал против пуль, как будто жизнь его была заколдована.

Этот человек был Гог; он участвовал во всякой страшной сцене. Два раза водил он приступ на банк, помогал разбивать таможни на Блэкфрайерскомь Мосту и выкидывал деньги на улицу, зажег собственною рукою две тюрьмы, являлся и там, и здесь, и везде, - всюду первый, впереди, всюду деятельный, врубался в ряды солдат, восклицал черни и гремел цепями своей лошади сквозь все пронзительные крики бунта - ни разу не раненый, ни разу не остановленный. Если укрощали его здесь, он опять неистовствовал там; отраженный на одном месте, тотчас стремился на другое. Отбитый в двадцатый раз от Гольборна, пустился он впереди большой толпы прямо к церкви св. Павла, атаковал отряд солдат, стерегший тут кучу пленников, освободил последних и с этим приращением в силе вернулся снова к своей шайке, бешеный, переполненный вином и яростью.

Для самого ловкого, самого осторожного всадника было бы не безделица усидеть на коне среди такой тесноты и сумятицы; а этот сумасброд, без седла, скользил, как морской бот, вдоль спины своей лошади, однакож, сидел крепко и вмиг поворачивал коня, куда хотел. Сквозь самую густую суматоху, через груду трупов и горящие обломки, то на тротуаре, то на проезжей улице, то въезжая на какое-нибудь крыльцо, чтоб виднее показаться своей толпе, то опять пробираясь через такую давку, что, кажется, ножа бы негде просунуть, - разъезжал он на своем коне взад и вперед, как будто мог все препятствия одолевать одною своей волею. И, может быть, до известной степени надо приписать именно этому обстоятельству его невредимость от выстрелов; его безумная отвага и уверенность, что он один из тех, на которых в особенности указывала прокламация, одушевляли солдат желанием захватить его живого и отклоняли от него многия пули, которые иначе не так легко миновали бы цель.

Виноторговец и мистер Гэрдаль, будучи не в состоянии сидеть на месте и слушать страшный шум, не видав, что происходит, взлезли на кровлю; тут укрылись они за трубами и осторожно глядели вниз на улицу. Они предавались уже надежде, что мятежники, столько раз отбитые, усмирятся, наконец, как вдруг дикий вопль известил их, что шайка зашла с другой стороны; а грозное бряцанье, отвратительных цепей показало в ту же минуту, что и здесь предводительствует Гог. Войска двинулись в Флит-Маркет и разгоняли там народ, так что Гог с своими мог сюда проникнуть почти без труда и скоро очутился перед домом.

Первою мыслью их было - пробираться по крышам домов и потом постучаться в окно какой-нибудь светелки, прося приюта, чтоб таким образом сойти на улицу и спастись бегством; но вторичный вопль снизу показал им, что их заметили, даже, что Гэрдаль узнан в лицо; ибо они видели, как негодяи вдруг подняли кверху свои лица, и Гог, который мог ясно разглядеть его при блеске пламени, осветившем как днем окрестность, кликнул его по имени и поклялся, что добудет его голову.

-- Оставьте меня здесь, - сказал мистер Гэрдаль: - и спасайтес ради Бога только сами, мой любезный друг. Ступай сюда, - бормотал он сквозь зубы Гогу, подставляя ему себя открыто и не. заботясь уже о бегстве: - кровля эта высока; если мы схватимся, то упадем вместе.

-- Сумасбродство, - говорил честный виноторговец, таща его назад: - чистое сумасбродство. Образумьтесь, сэр, образумьтесь! Меня бы никто ведь теперь не услышал, еслиб я постучал в окно; а еслиб и услышали, то никто бы не осмелился помочь моему бегству. Через погреб есть ход на заднюю улицу, где мы вкатываем и выкатываем бочки. Нам еще будет время сойти туда прежде, чем они вломятся в дом. Не мешкайте ни минуты, пойдемте... Ради обоих нас... ради меня, любезный, добрый господин!

Между тем, как он говорил и тащил за собою мистера Гэрдаля, оба они бросили взгляд на улицу. Это было дело одного мгновения, но они успели обозреть всю толпу и видеть, как она теснилась вкруг дома: некоторые из вооруженных продирались вперед ломать окна и двери; другие брали огонь с ближних пожарищ; иные, подняв кверху головы, следили, куда они пойдут, и показывали на них товарищам пальцами; но все рвались и выли, подобно пламени, которое зажгли они. Видны были некоторые, домогавшиеся лакомых спиртовых сокровищ, хранившихся в доме; другие раненые падали на крыльцо и, покинутые среди общого сборища, жалобно погибали; тут испуганная женщина, старавшаяся уйти; там затерянное дитя; там опьянелый мятежник, который не чувствовал смертельной раны у себя на голове и до последняго издыхания бешено рубил вокруг себя. Все это и даже ничтожные случаи, в роде того, что кто-нибудь ронял шляпу с головы, вертелся, нагибался или пожимал руку товарищу, заметили они очень ясно; но взгляд их был так непродолжителен, что, отошед, они уже теряли из виду целое и видели только бледные, как полотно, лица друг у друга, да раскаленное небо над головою.

Громкие удары уже. раздавались по ставням, ломы засунуты были под двери, стекла сыпались из рам, темнокрасный блеск сквозил в каждую трещину, и голоса стоявших впереди между осаждающими слышались так близко за каждою стенною щелью и замочною скважиною, что казалось, будто мятежники шептали им прямо в уши свои неистовые угрозы. Едва спустились они по лестнице подвала и успели запереть за собою двери, как толпа уже ворвалась в дом.

Под сводами царствовал глубокий мрак; не имея при себе ни факела, ни свечи, из опасения открыть этим свое убежище, они должны были пробираться ощупью. Впрочем, не долго оставались они впотьмах, ибо, ступив несколько шагов, услышали, как чернь разломала двери дома и, оглянувшись под низменным сводом коридора, видели вдали бунтовщиков, перебегавших с блестящими факелами, откупоривавших боченки, выбивавших дно у больших бочек, скитавшихся направо и налево по разным отделам погреба и прилегавших на пол сосать крепкия водки, которые уже текли ручейками по земле.

Тем не менее они поспешно подвигались вперед и уже достигли последняго свода, который еще оставался между ними и выходом на улицу, как вдруг яркий свет блеснул им в глаза; прежде чем они успели прижаться к стороне, обернуться или спрятаться, навстречу им явилось двое людей (один с факелом в руке) и воскликнули шопотом: - вот они.

В тот же миг сняли они шляпы. Мистер Гэрдаль увидел перед собою Эдварда Честера и вслед затем, когда виноторговец прошептал его имя, Джоя Уиллита...

Да, хоть без одной руки, а того самого Джоя, который каждые три месяца обыкновенно совершал поездку на серой кляче, чтоб уплачивать счеты краснолицому виноторговцу; и этот самый краснолицый виноторговец, державший некогда погреб на Тэмзинской улице, смотрел теперь ему в лицо и называл его по имени.

Мы их найдем. Утешьтесь; мы не потеряли времени даром.

Столько честности и прямодушия заключалось в речи Джоя, что мистер Гэрдаль невольно протянул ему руку, хотя встреча их и была довольно подозрительна. Но взгляд его на Эдварда Честера и поведение этого джентльмена не укрылись от Джоя, который, смотря на Эдварда, тотчас сказал:

-- Обстоятельства переменились, мистер Гэрдаль; пришло время, когда нам пора отличать друзей от врагов и не спутывать имен. Позвольте мне сказать нам, что без этого господина вы теперь лежали бы, если не мертвый, то, по крайней мере, жестоко израненный.

-- Что вы говорите? - спросил мистер Гэрдаль.

-- Я говорю, - отвечал Джой: - во-первых, что был вообще порядочный риск вмешаться в толпу черни переодетым на её манер... ну, да об этом говорить нечего, потому что и я делал то же. Во-вторых, что было храброе и славное дело - свалить негодяя перед вашими глазами с лошади.

-- Какого негодяя, сэр! - воскликнул Джой. - Того, который нимало не хочет вам добра, и в котором сидит дерзость и чертовщина целых двадцатерых. Я давным давно его знаю. Он уж поискал бы вас, еслиб забрался в дом. Прочим не за что особенно злиться на вас и, если вы не попадетесь им на глаза, они только перепьются до смерти. Однакож, мы тут замешкались. Готовы ли вы?

-- Молчи или не молчи, - бормотал Джой, бросив факел на землю, затоптав его ногами и подав руку мистеру Гэрдалю: - а все таки это было и останется храбрым, славным делом; никто этого не переиначит.

о лучшем способе убежать казалось, что они прошли заднею дверью с согласия Джона Грюбэ, которого сделали участником своей тайны и который с ключем в кармане караулил на улице. Как часть черни явилась тотчас, лишь только вошли они в дом, то Джон опять запер двери, отправился звать солдат, так что им не оставалось ничего больше, как идти далее под сводом, пока они встретили мистера Гэрдаля и виноторговца.

Между тем передняя дверь была сломана, и та небольшая толпа бунтовщиков, которая в своей падкости на водку отнюдь не имела охоты тратить время на разломку второй двери, пустилась опять вкруг дома и вошла вместе с прочими из Гольборна, так что теперь узкий переулок позади строения совсем опорожнился от людей. Прокравшись через указанный виноторговцем проход (собственно, это была простая подъемная косвенная дверь, для опускания и вынимания бочек), отвязав и подняв с некоторым усилием верхнюю дверь, они, незамеченные, безпрепятственно вышли на открытую улицу. Джой все еще крепко держал за руку мистера Гэрдаля, а Эдвард виноторговца. Таким образом, поспешно пустились они по улицам, останавливаясь иногда, чтоб дать дорогу некоторым беглецам, или сторонясь от идущих за ними солдат, которых вопросы, когда они их делали, тотчас же прекращало одно слово, прошептанное Джоем.