Бэрнаби Родж.
Глава LXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LXIX. (старая орфография)

LXIX.

Было далеко за полночь и очень темно, когда Бэрнеби с своим изнеможенным товарищем приблизился к месту, где оставил отца; но он видел, как отец быстро исчез в темноте, потому что не доверял даже и ему. Крикнув два или три раза, что нечего бояться, но не могши его этим успокоить, он положил Гога на землю и побежал за отцом.

А тот все крался дальше и дальше, пока Бэрнеби совершенно подошел к нему; тогда он оборотился и сказал грозным, хотя тихим голосом:

-- Оставь меня. Не дотрогивайся до меня. Пошел прочь! Ты уж сказал ей; вместе с нею вы выдали меня.

Бэрнеби смотрел на него и молчал.

-- Ты виделся с матерью?

-- Нет, - отвечал Бэрнеби поспешно. - Уж давно не видался - так давно, что и сказать не умею. С год, я думаю. Она здесь?

Пристально поглядев на него несколько минут, отец потом сказал, подошед к нему ближе, - потому что, смотря ему в лицо и слыша его слова, нельзя было усумниться в его чистосердечии

-- Что это за человек?

-- Гог, Гог. Просто, Гог. Ты ведь его знаешь. Он ничего худого тебе не сделает... Как, ты боишься Гога? Ха, ха Бояться грубого, старого крикуна Гога!

-- Что это за человек, спрашиваю я у тебя? - повторил он так сурово, что Бэрнеби позабыл о смехе и, попятившись назад, смотрел на него с удивлением и испугом.

-- Какой ты строгий. Ты пугаешь меня, хоть ты и отец мой, её я никогда не пугался. Зачем ты так говоришь со мною?

-- Я хочу, - возразил отец, оттолкнув руку, которую сын, в робком усилии успокоить его, положил ему на плечо: - я хочу ответа, а слышу от тебя только насмешки да вопросы Кого ты привел сюда, несчастный глупец? Где слепой?

-- Не знаю, где. Дом его заперт. Я ждал, да никто не пришел; я не виноват тут. Это Гог - храбрый Гог, который ворвался в гадкую тюрьму и выпустил нас. Ага! Теперь ты полюбишь его, не правда ли?

-- Отчего же он лежит на земле?

-- Он упал, да к тому же и выпил. Поля и деревья вертятся кругом в глазах его, и земля поднимается у него под ногами. Знаешь ли ты его? Помнишь? Посмотри!

Между тем они воротились на место, где лежал Гог, и нагнулись оба посмотреть ему в лицо.

-- Помню, - пробормотал отец. - Зачем ты привел его с собою?

-- Затем, что он погиб бы, еслиб я его там оставил Они стреляли из ружей и лили кровь... А что, тебе не хорошо бывает, батюшка, когда ты видишь кровь? Да, это видно по твоему лицу. Точно, как со мною - куда ты так глядишь?

-- Никуда, - сказал тихо убийца, отступив шага два назад и уставясь неподвижно поблекшими глазами через голову сына. - Никуда.

В таком положении и с тем же выражением в чертах стоял он еще несколько минут; потом медленно оглянулся, будто ища чего-то, и с содроганием вошел в хижину.

-- Можно его ввести сюда, батюшка? - спросил Бэрнеби, смотревший на него с изумлением. Отец отвечал только подавленным вздохом и лег на землю, закрыв голову плащем, и подвинулся в самый темный угол.

сам и скоро заснул, глядя на звезды.

На другой день его рано разбудило солнечное сияние, пенье птиц и жужжанье насекомых; он оставил отца и Гога спящими в хижине и вышел один на сладкий, прохладный воздух. Но он чувствовал, что красоты пробуждающагося утра, которыми он так часто упивался с глубоким наслаждением, тяжело падали ему на стесненное сердце, еще исполненное страшными сценами последней ночи и многих прежних ночей. Он не знал за собою злого проступка, не получил и другого понятия о деле, к которому пристал, ни о людях, которые его защищали; однакож, теперь полон был раскаяния, безпокойства, страшных воспоминаний и желаний (каких не знал прежде), чтоб лучше то или другое не случалось и чтоб столь многие люди но терпели таких мук и страданий. Теперь думал он, как были бы счастливы они, т. е. он, отец, мать и Гог, еслиб ушли вместе и поселились где-нибудь в уединенном местечке, где бы не было таких бедствий; а может быть слепой, который так умно говорил о золоте и рассказывал о великих его тайнах, научил бы их, как прожить без нужды, в довольстве. При этой мысли, он еще больше жалел, что не видал вчера слепого. Еще он раздумывал об этом, как подошел отец и тронул его за плечо.

-- Ах! - воскликнул Бэрнеби, очнувшись от глубокого разумья. - Это ты?

-- Кому же быть другому?

-- Я подумал было, - отвечал он: - что это слепой. Мне с ним надо кое о чем поговорить, батюшка.

-- И мне также, потому что без него я не знаю куда бежать и за что приняться; оставаться же здесь - смерть. Сходи опять к нему и приведи его сюда.

-- Сходить! - воскликнул восхищенный Бэрнеби. - Славно, батюшка! Этого-то мне и нужно!

-- Да приводи только его, а не кого-нибудь другого. Хотя б тебе пришлось простоять у его дверей целый день и целую ночь, жди, пока его встретишь, и не возвращайся без него.

-- Не бойся, уж он придет! - воскликнул Бэрнеби весело.

-- Сперва прочь эти безделки, - сказал отец, сорвав у него со шляпы ленты и перья: - да надень мой плащ сверх платья. Берегись, ступай осторожнее, а у них слишком много работы на улицах: они тебя и не заметят. Как безопасно воротиться, об этом тебе нечего заботиться: это уж будет его дело.

-- Конечно, - сказал Бэрнеби. - Разумеется. Он умный человек, батюшка; человек, который научит нас, как разбогатеть. О, я его знаю, знаю.

Скоро он был переряжен и с облегченным сердцем пустился во вторичный путь, между тем, как Гог в пьяном безчувствии лежал, растянувшись, на полу хижины, а отец Бэрнеби ходил взад и вперед у двери.

Терзаемый мучительными мыслями, смотрел он вслед сыну и прохаживался, тревожась от каждого ветерка, шелестившого меж деревьев, от каждой легкой тени, которую мимолетное облако кидало на цветистый луг. Он очень заботился о безопасном возвращении Бэрнеби и, однакож, хотя собственная его жизнь зависела от этого, чувствовал себя легче, когда тот ушел. В черством эгоизме, какой порождала безпрестанная мысль об его страшных преступлениях и их следствиях, на этом и на том свете, пропадала всякая память о Бэрнеби, как о сыне. Но его присутствие было ему пыткою и упреком; в диких глазах его мелькали страшные образы той преступной ночи; дикая, странная наружность сына и полуразвившийся разум представляли его убийце созданием, выросшим из пролитой крови жертв его. Он не мог выносить взора сына, не мог вынесть его прикосновения, голоса, и, однакож, своим отчаянным положением и единственною заботою, какую имел теперь, заботою избежать виселицы, он был принужден держать его при себе неотлучно.

Целый день, редко отдыхая, ходил он взад и вперед и разсуждал обо всем этом; а Гог все еще лежал без памяти в хижине. Наконец, когда солнце закатилось, Бэрнеби пришел домой, ведя слепого за руку и усердно с ним разговаривая.

Убийца вышел к ним навстречу и послал Бэрнеби к Гогу, который тоже кое-как поднялся на ноги, и потом пошел со слепым в хижину.

-- Зачем ты посылал его? - сказал Стегг. - Разве ты не знаешь, что это было прямое средство потерять его так же скоро, как мы нашли его?

-- Так, по твоему, я сам должен был идти? - возразил тот.

-- Гм! Это, может быть, не годилось бы. В четверг вечером я был у тюрьмы, да не нашел тебя в суматохе. Вчерашнюю ночь также выходил со двора. Добрая работа была вчера... веселая работа... прибыльная работа, - промолвил он, побрякивая деньгами в кармане.

-- А ты... Видел ли ты жену?

-- Да.

-- Разскажешь ты мне что-нибудь об этом или нет?

-- Соглашается ли она сказать слово, которое может спасти меня?

-- Нет, - сказал слепой выразительно, обернувшись к нему лицом. - Нет... Вот, как было дело. Она лежала при смерти с тех пор, как потеряла своего любимца. Я отыскал ее в больнице и подошел (с твоего позволения) к постели. Длинного разговора мы не вели, потому что она была слаба, да и я при людях не совсем был развязен. Впрочем, я сказал ей все, о чем мы с тобой условились, и описал положение сынка живыми красками. Она старалась смягчить меня; но я, разумеется, сказал ей, что это значит терять только время. Она плакала и рыдала, можешь вообразить, как плачут и рыдают все женщины. Потом вдруг оправилась и отвечала, что Господь защитит и ее и невинного её сына; что она призывает мщение Божие на нас - и, не шутя, сделала это отборными словами, право. Я дружески советывал ей не слишком разсчитывать на помощь с такой дальней стороны, убеждал подумать хорошенько, сказал, где живу - я знал, что она пришлет за мною на другой же день - и оставил ее в поддельном, а, может быть, и настоящем обмороке.

После этого рассказа, сделанного с разстановками, потому что рассказчик грыз в то-же время орехи, которыми набит был его карман, он вынул фляжку, хлебнул прежде сам, потом подал ее приятелю.

-- Ты не хочешь, не хочешь? - сказал он, почувствовав, что Родж оттолкнул ее от себя. - Хорошо. Да, может быть, не хочет ли храбрый джентльмен, что живет с тобою. Эй, железоед.

-- Чорт побери! - сказал Родж, удерживая его за руку. - Научи ты меня, что мне делать?

-- Что делать. Нет ничего легче. Сделай поскорее ночную прогулку, часа на два длиною, с сынком, а он будет рад; я дорогою надавал ему добрых советов, прогуляйся как можно подальше от Лондона. Потом дай мне знать, где ты, а за остальное уж я берусь. Ее наверное уговорю; она долго не вытерпит; а что касается до случая, если тебя опять поймают, так ведь знаешь, из Ньюгета ушел не один, а триста человек. Разсуди об этом в утешение себе.

-- Но нам надо чем нибудь жить. Чем же?

-- Чем? - повторил слепой. - Едой да питьем. А откуда взять еду и питье. Купить. Деньги! - воскликнул он, ударив себя по канману. - За деньгами стало дело. Боже мой, да на улицах деньги текут, как вода. Дай только Бог, чтоб потехи еще не скоро миновались; это веселые зремсна: золотые, редкия, роскошные, прибыльные времена. Эй, железоед! Выпей, молодец, выпей! Где ты там? Эй!

С такими восклицаниями отправился слепой к шалашу, где Гог с Бэрнеби сидели на земле, и вошел к ним.

-- Выпей-ка! - вскричал он, подавая Гогу бутылку. - Канавы нынче полны вином и золотом. Гинеи и водка текут даже из колодцев. Пей, нечего жалеть.

Изнеможенный, неумытый, небритый, испачканный золою и сажею, закопченный дымом, осиплый, опухлый, разбитый всем телом, в лихорадке, Гог взял, однакож, фляжку и поднес ко рту. Он готов был пить, как вход в хижину вдруг заслонила чья-то тень, и перед ним очутился Денни.

-- Не за худым, не за худым, сказал Денни ласковым тоном, когда Гог остановился в питье и оглядывал его отнюдь не но приятельски с ног до головы. Не за худым, брат... Э, да и Бэрнеби здесь. Как поживаешь, Бэрнеби? И еще двое джентльменов. Ваш покорнейший слуга, господа. Надеюсь, вы также не примете в дурную сторону моего посещения. Не правда ли, братцы!

Несмотря на этот весьма приветливый и дружеский тон, он, повидимому, очень колебался, войти ли ему или остаться в дверях? Одет был он несколько лучше обыкновенного; правда, на нем быт тот же черный, протертый кафтан, но за то на шее повязан был изжелта белый галстух, а на руках надеты большие кожаные перчатки, в роде тех, что садовники носят за работою. Башмаки вновь смазаны и украшены парою ржавых железных пряжек; подвязки на коленях новые, и где не доставало пуговиц, там были у него булавки. Вся наружность его походила на страшно опустившагося полицейского или сыщика, который, однако, не покидает мысли действовать сообразно своему призванию и для хорошей цели не пренебрегать никакими средствами.

-- Да вам здесь славно, - сказал мистер Денни, вынув грязный носовой платок, похожий на удавную петлю, и нервозно утерши им лицо.

-- Не так-то славно, чтоб скрыться от тебя, - отвечал Гог сурово.

-- Ну, так я тебе скажу, брат, - продолжал Денни с дружеской улыбкой: - коли не хочешь, чтоб я знал, куда ты едешь, вешай на сбрую другие колокольчики. Звон тех, что ты вчера носил, я хорошо знаю и тоны слышу, право... Ну, как поживаешь, брат?

Между тем, он подошел ближе и осмелился, наконец, сесть возле Гога.

-- Как поживаю? - отвечал Гог. - Где ты был вчера? Куда ты ушел от меня из тюрьмы? Зачем оставил меня? И что значило, что ты так повернул на меня глазами и погрозил кулаком, а?

-- Я, кулаком на тебя, брат? - сказал Денни, тихо отводя поднятую с угрозой Гогову руку.

-- Не кулаком, так палкою; все равно.

-- Бог с тобою, братец; я и не думал... Ты меня не понимаешь. Теперь мне не удивительно, - промолвил он тоном обиженного и огорченного человека; - ведь ты верно подумал, будто я готов изменить знамени за то, что мне хотелось оставить в тюрьме пару молодцов?

-- Чтоб я изменил знамени! Я, Нэд Денни, как меня окрестил сам отец... Это твой топор, брат?

-- Да, мой, - отвечал Гог так же сердито, как и прежде: - попал бы он в тебя, если-б ты встретился мне вчерашнюю ночь. Положи его.

-- Попал бы в меня, - сказал мастер Денни, все-таки держа его в руках и ощупывая лезвие, будто в задумчивости. - Попал бы в меня, хоть бы я все время вел себя самым приличным образом. Вот нынче каков свет. И ты не спросишь меня, не хочу ли я хлебнуть из бутылки, а?

Гог подвинул к нему флягу. Едва он поднес ее ко рту, как Бэрнеби вскочил и махнул им замолчать, смотря пристально за дверь.

-- Что там, Бэрнеби? - сказал Денни, глядя на Гога и уронив из рук стклянку, но крепко держа топор.

-- Тс, - отвечал он тихо. - Что это сверкает за плетнем?

-- Что! - вскричал Денни во весь голос и крепко схватил Бэрнеби с Гогом. - Ведь... ведь не солдаты...

В ту же минуту хижина наполнилась вооруженными людьми; толпа кавалеристов подскакала и остановилась у входа.

-- Вот, - сказал Денни, который стоял равнодушно, когда они схватили пленников: - вот, джентльмены, два молодца, за которых прокламация положила награду. А это убийца, который бежал из тюрьмы. Жалко, брат, - прибавил он смиренным тоном, обратясь к Гогу, - а ты сам навлек на себя это; ты принудил меня к такому поступку; понимаешь, ты не хотел уважить самых здравых, самых конституционных правил; ты напал даже на самое коренное основание общества. Легче-б я отдал какую-нибудь безделку на милостыню, чем сделал это, клянусь душою... Если хотите их подержать, джентльмены, то я, кажется, свяжу их лучше вашего.

Но эта работа была отсрочена на несколько минут новым происшествием. Слепой, который ушами видел острее, чем большая часть людей глазами, прежде Бэрнеби встревожился шелестом в кустарнике, из-за которого подошли солдаты. Он тотчас кинулся вон, скрывался где-то с минуту, но вероятно, второпях, обманувшись местом, на которое вышел, пустился бежать вдоль открытого луга.

Офицер тотчас закричал, что этот человек вчера участвовал в разграблении одного дома. Ему громко закричали сдаться. Он тем сильнее ударился бежать и через несколько секунд был бы вне выстрела. Но раздалась команда, и солдаты выпалили.

На миг настала мертвая тишина. Глаза всех устремились вдаль. Видно было, как слепой встрепенулся при залпе, будто треск испугал его. Но он не остановился и не умерил нисколько шагу, а пробежал футов сорок дальше. Потом, не покачнувшись и не задрожав, не показав никакого признака раны, вдруг рухнулся на землю.

Несколько человек бросились на место, где он лежал, - между прочими и Денни. Все это произошло так быстро, что дым не успел еще разсеяться и медленно вился еще легоньким облачком, которое торжественно поднималось вверх, будто душа умершого. Несколько кровавых капель нашли на траве, да еще несколько капель, когда поворотили слепого на другой бок - и только...

-- Посторонись, - отвечал офицер. - Сержант, осмотри, что было у преступника.

Сержант выворотил Стегговы карманы и счел на траве сорок пять гиней золотом, кроме нескольких иностранных монет и двух колец. Найденное завязано в носовой платок и взято; труп не тронут с места, но при нем остался сержант с шестью человеками, чтоб перенести его в ближнюю гостиницу.

-- Ну, не хочешь ли идти туда, - сказал сержант, потрепав Денни по спине и указав на офицера, шедшого в хижину.

На это Денни отвечал только словами: - "не говори со мною", и повторил то, что уже сказал: - "хорошо ли это?"

-- Для кого ж, - сказал, приподнимаясь, Денни: - для кого ж это важно, если не для меня?

-- О, я не знал, что у тебя такое нежное сердце, - промолвил сержант.

британцу. Убей меня Бог, если я знаю, какой партии даржаться. Вы столько же благонамеренны, как и другие. Что станется с отечеством моим, если военные таким манером заменят и вытеснят гражданских судей? Где права этого несчастного ближняго, как гражданина, если он во мне не нуждался в последния свои минуты? Я был здесь, был покорен, готов... Хороши нынче времена, брат. Если мертвые так возопиют против нас, как нам после того спать покойно? Очень хороши...

Доставило-ли ему существенное утешение то, что ему поручили вязать арестантов, нельзя сказать наверное. Как бы то ни было, это поручение разсеяло, однакож, на несколько времени его мучительные думы и заняло ум его приличным образом.

другое.

Им некогда было переговаривать между собою в течение краткого срока, предшествовавшого аресту, ибо они строго были разделены один от другого. Гог заметил только, что Бэрнеби, с потупленною головою, выступал между солдат, не поднимая глаз, и что, прошед мимо, старался приветствовать его связанною рукою. Сам он поддерживал свою бодрость твердою уверенностью, что народ, из какой бы то ни было тюрьмы, освободит его силою. Но когда пришли они в Лондон, а особливо в Флит-Мэркет, который еще недавно был оплотом мятежников, и где войска искореняли последние остатки возмущения, тогда он увидел, что нет никакой надежды, и почувствовал, что идет на смерть.