Бэрнаби Родж.
Глава LXXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LXXIV. (старая орфография)

LXXIV.

Мистер Денни, арестованный поздно вечером, содержался ночь под караулом на соседней гауптвахте и на другой день, в субботу, представлен к мировому судье. Против него оказалось много важных обвинений, и как особливо из свидетельства Габриэля Уардена, видно было, что Денни обнаружил столь пламенное желание лишить его жизни, то его удержали под следствием. Сверх того, ему досталось почетное отличие быть признанным за одного из предводителей бунта, и магистрат за комплимент сообщил ему, что жизнь его в опасности, и он хорошо сделает, если приготовит себя к самым дурным последствиям.

Утверждать, что скромность мистера Денни не была несколько поражена такой почестью, или что вообще он спокойно ожидал такого лестного приема, значило бы приписывать ему стоической твердости больше, чем он когда либо имел её. Действительно, сначала он сильно испугался и обнаружил некоторые припадки страха, пока сила разсудка явилась ему на помощь и показала ему безопаснейшие виды в будущем.

Чем более напрягал мистер Денни ум свой и размышлял о том, чего мог надеяться в будущем без особого личного вреда для себя, тем сильнее становилась его бодрость, тем более возрастала его уверенность. Вообразив высокое уважение, каким пользовалась его должность, и безпрестанную нужду в его услугах; припомнив, как закон ставил его каким-то общим врачем для мужчин, женщин и детей всякого возраста и всевозможных уголовных преступлений против конституции; как высоко он, относительно своих должностных способностей, стоял во мнении короны, обоих парламентов, монетного двора, английского банка и сельских судей; представив, что какое бы министерство ни правило кормилом государства, Денни всегда останется главным любимцем и лучшим мастером, и что через него-то Англия так отличалась между образованными державами земного шара,--сообразив все это и зрело обдумав он почувствовал твердое убеждение, что признательность нации необходимо сохранит его от последствий его последняго промаха и снова укажет ему прежнее место в благоденствующем обществе.

С этим самоутешением мистер Денни спокойно занял свое место посреди караула, его ожидавшого, и с непоколебимым равнодушием отправился в тюрьму. Прибыв в Ньюгет, где для бунтовщиков наскоро поисправили некоторые из разрушенных каморок, он был очень приветливо встречен сторожами, как гость небывалый и любопытный, вносивший приятную вариацию в их однообразную жизнь. С этим ожиданием, они тщательно надели на него цепи и отвели его в самую внутренность тюрьмы.

-- Брат! - воскликнул палач, проходя вслед за тюремщиком по полууцелевшим коридорам, столь хорошо ему знакомым. - Вместе с кем приходится мне сидеть?

-- Еслиб ты побольше сберег тут стен, то сидел оы один, - отвечал тот. - Но теперь, как места у нас мало, то у тебя будет товарищ.

-- Хорошо, - отвечал Денни: - я от этого не прочь, братец. Я даже люблю общество. Я создан именно для общественной жизни, право.

-- Жаль, не правда ли? - спросил тюремщик.

-- Нет, - отвечал Денпи. - Я не нахожу этого. Отчего же жаль, братец?

-- Не знаю, - сказал тот равнодушно. - Мне показалось, будто ты сказал "жаль". Если ты прямо создан для общественной жизни, то разстаться с нею в цвете лет... знаешь?..

-- Полно! - быстро прервал его Денни. - Что ты там толкуешь. Что за вздор. Кому это надо разстаться с жизнью в цвете лет?

-- О, никому! Я так только говорю, вообще. Может быть, тебе, я думал, - сказал сторож.

Мистер Денни отер себе лицо, вдруг сильно разгоревшееся, и заметил нетвердым голосом своему проводнику, что его шутки всегда забавны; потом следовал за ним молча до тех пор, пока тоте остановился у какой-то двери.

-- Так это-то моя квартира? - спросил он шутя.

-- Именно, - отвечал приятель.

Мистер Денни пошел в свою комнату, хоть и не с самым веселым лицом; но вдруг остановился и отскочил назад.

-- Вот те на! - сказал сторож. - Никак ты испугался?

-- Испугался, - шептал Денни в смертельном страхе. - Разумеется, есть чего испугаться. Запри дверь!

-- Запру, когда войдешь туда..

-- Да я не могу туда войти, - шептал Денни. - Не могу сидеть в одной комнате с этим человеком! Разве тебе хочется, чтоб он задушил меня, братец?

Тюремщик, казалось, не имел на то никакого особенного желания; он заметил только, что у него есть приказ, который он должен выполнить, втолкнул его, повернул ключ и удалился.

Денни стоял спаною к дверям и глядел, невольно подняв руку для защиты, на человека, единственного своего товарища по комнате, который лежал, протянувшись цо весь рост на каменной лавке, и теперь начал тише переводить дыхание, будто сбираясь проснуться. Однакож, он только перевернулся на другой бокь, откинуль с глубоким вздохом руку, пробормотал несколько несвязных слов и опять заснул.

Палач вздохнул свободнее. Он отвел на минуту глаза от спящого и искал в каморке выгоднейшей позиции или какого-нибудь оружия для обороны. Но на месте не оказалось ничего подвижного, кроме большого, неуклюжого стола., который нельзя было без шума подвинуть, и тяжелого стула. К этому-то стулу подкрался он на цыпочках и задвинул им себя в самом дальнем углу; укрепившись таким образом в этой позиции, он наблюдал за своим приятелем с величайшим вниманием и осторожностью.

Спящий был не кто другой, как Гог, и, может быть, со стороны Денни было не слишком неестественно чувствовать себя очень неловко и желать от всей души, чтоб Гог никогда не просыпался. Устав стоять на ногах, он, немного погодя, присел в своем углу на холодный каменный помост, и хоть Гог еще крепко спал, как показывало его тяжелое дыхание, однако, Денни не решился спустить с него глаз ни на минуту. Он так боялся внезапного нападения, что не только выглядывал сквозь спинку стула, закрыты ли Готовы глаза, но через каждые две или три секунды тихо приподнимался на цыпочки и, вытянув шею, смотрел на него, чтоб увериться, действительно ли он еще спит и не собирается ли кинуться на него нечаянно.

добрую звезду, как вдруг в спящем обнаружились один или два неприятные признака: снова движение руки, вздох, безпокойное трясение головою; наконец, в ту минуту, как, казалось, он готов был упасть с своей узкой постели, он открыл глаза.

Случайно лицо его обращено было прямо на нежданного гостя. Разсеянно смотрел он на него секунд пять-шесть, повидимиму, не удивляясь ему и не узнавая знакомца; потом вдруг вскочил, изрыгнул какое-то проклятие и назвал его по имени.

-- Постой, брат, постой! - воскликнул Денни, передвигаясь туда и сюда за своим стулом - Не трогай меня! Я такой же арестант, как и ты. Я не владею членами. Я совсем старик. Не обижай меня. - Он прохныкал три последния слога так плачевно, что Гог, который уже схватил стул и сбирался обрушиться на него, удержался и велел ему встать.

-- Разумеется, я встану, брат! - воскликнул Депни, стараясь всевозможным образом его задобрить. - Разумеется, я сделаю все, чего ты хочешь. Ну, вот я и встал! Что я могу для тебя сделать? Скажи только, что, - и я сделаю.

-- Что ты можешь для меня сделать? - воскликнул Гог, схватив его обеими руками за ворот и тряся так сильно, что, казалось, хотел затрясти его до смерти. - Что ты сделал для меня?

-- Самое лучшее, самое лучшее, что можно было сделать! - отвечал палач.

Гог не сказал на это ни слова, а только потряс его своей могучей рукою так, что у него зубы застучали во рту, потом толкнул так, что тот упал вверх ногами, и снова бросился на свою скамейку.

-- Не будь мне весело видеть тебя здесь, - ворчал он: - я разможжил бы тебе голову об стену, клянусь жизнью!

Прошло несколько времени, пока Денни опамятовался, но, услышав более спокойный тон Гога, опять начал говорить и сказал жалобно:

-- Я сделал самое лучшее, что можно было сделать, брат. Право! Они принудили меня штыками и пропастью пуль с обоих боков показать им тебя. Если б тебя не поймали, ты был бы застрелен; а хорошо ли было бы видеть убитым такого красивого молодца, как ты!

-- А теперь лучше будет видеть? - спросил Гог, приподняв голову с таким выражением в лице, что Денни не вдруг осмелился проговорить ответ.

-- Все гораздо лучше, - сказал Денни кротко, помолчав несколько. - Во-первых, тут есть все возможности и надежды при процессе, а их наберется до пятисот. Мы можем еще остаться целехоньки. Случались еще более необыкновенные вещи. Да еслиб и не так вышло, еслиб и все гужи порвались, все же мы хоть раз в жизни будем спроважены; а коли это делается с уменьем, так это такая чудесная, тонкая, ловкая и приятная вещь, что я не скажу много лишняго, сказав, что это можно довести до высокого совершенства. Губить ближних ружьями. Фай!.. - И все существо мистера Денни до такой степени возмутилось при этой мысли, что он плюнул на пол с негодованием

Горячность его при этом случае, казавшаяся человеку, незнавшему его ремесла и вкуса, бодростью; лукавство, с каким он умалчивал о своих тайных надеждах и притворялся, будто считает себя в одинаковом положении с Гогом, более способствовали к укрощению последняго, чем могли бы это сделать самые искусные доводы и самая униженная покорность. Гог облокотился руками на колени и смотрел, склоняясь вперед, сквозь свои растрепанные волосы на Денни, между тем, как на лице у него мелькало что-то похожее на улыбку.

-- Дело в том, брат, - говорил палач тоном большей доверенности: - что ты попал в дурное общество. Они больше гнались за человеком, что быль у тебя, чем за тобою; его-то по настоящему я хотел поймать. А что до меня касается, что мне в этом проку? Ведь вот мы оба теперь в однех и тех же лапах.

-- Слушай, бездельник! - сказал Гог, наморщив брови. - Я совсем не так глуп, чтоб не знать, что ты ждал тут какой-нибудь выгоды; иначе ты не сделал бы этого. Ну, да уж это сделалось - не воротишь. Ты также здесь, и скоро с обоими нами дело покончится; а жить ли, умереть ли - мне теперь все равно: из чего ж я стану трудиться мстить тебе? Еслиб я мог только есть, пить и спать, покамест я тут, - ничего бы лучше не желал. И проходи хоть на каплю больше света в эту проклятую дыру, я целый день лежал бы на солнце и ни разу не вставал бы с постели. С меня этого довольно. Что ж мне еще о тебе хлопотать?

Он заключил эту речь зевком во все горло, растянулся опять на лавке и закрыл глаза.

Денни очень обрадованный таким расположением Гога, смотрел на него несколько времени молча и потом подвинул стул поближе к его жесткому ложу, соблюдая при этом предосторожность, чтоб остаться вне размаха его жилистой руки.

-- Хорошо сказано, брат; ничего лучше сказать нельзя, - отважился он заметить: - станем есть, пить и спать, как попало. За деньги все можно достать. Мы весело проведем время.

-- Да, - сказал Гог, улегшись в новую позицию. - А где ж деньги?

-- А! У меня их тоже отняли.

-- Ну, я хотел с тобою, видишь ли, поговорить, брат, - начал Денни. - Твои приятели...

-- Мои приятели! - воскликнул Гог, вскочив с постели и опершись на руки. - Где ж у меня приятели?

-- Ну, твои родные что-ли... - сказал Денни.

умерла такою же смертью, какая ждет её сына, оставив его, голодного мальчишку, одного одинешенька на всем белом свете! Со мною об этом не толкуют.

-- Я хочу сказать, - прервал его Гог: - что ее повесили в Тэйберне. Что, ей хорошо было? Ну, также хорошо и мне будет. Делай они, пожалуй, со мною то-же, как скоро им вздумается, и чем скорее, тем лучше. Да полно об этом: я хочу спать.

-- Но мне надо с тобой поговорить, мне надо вот именно об этом еще кое-что от тебя узнать - сказал Денни, бледнея.

Денни, несмотря на это предостережение, осмелился еще то сказать ему, тот размахнулся на него, что было силы, но не попал, и снова лег на скамью; потом, бормоча всякия проклятия и ругательства, отвернулся лицом к стене. Раза два или три пытался еще Денни, по своим причинам нетерпеливо желавший продлить разговор, добиться от него толку и дергал его за кафтан, но как все было напрасно, то палачу оставалось только сидеть по возможности терпеливо и дожидаться, пока Гогу опять вздумается заговорить.