Бэрнаби Родж.
Глава LXXX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LXXX. (старая орфография)

LXXX.

В это же после-обеда слесарь, проснувшись, обрившись умывшись, причесавшись, одевшись и освежившись с головы до пяток, пообедав, угостив себя трубкою, лишним "Тоби", дремотою в больших креслах и спокойно поболтав с мистрисс Уарден обо всем, что случилось, случалось и могло случиться в домашнем быту, сидел в маленькой, задней гостиной за чайным столом. Это был теперь самый веселый, самый радушный, самый довольный старик в Великобритании и во всем остальном свете.

Он сидел, устремив сияющий взор на мистрисс Уарден, с светло-радостным лицом; даже широкий камзол его словно усмехался каждой складкою, и ярко-розовый юмор его выказывался даже в манере, как он держал под столом свои округлоплотные ноги; зрелище, способное превратить уксус мизантропии в чистейшее млеко человеколюбия. Он сидел, посматривая на жену, как она убирала комнату цветами в честь Долли и Джозефа Уиллита, которые вышли вместе прогуляться, и для которых чайник шипел целые двадцать минут так весело, как никогда не шипел; для них выставлен был теперь во всей красе лучший чайный прибор, из неоспоримо настоящого китайского фарфора, разрисованный какими-то круглолицыми мандаринами, которые держали над своими толстыми головами широкие зонтики; для возбуждения аппетита, светлый, прозрачный, сочный окорок, окруженный прохладным, зеленым салатом и на славу изготовленными огурцами, стоял на столе, который покрывала белоснежная скатерть; для их наслаждения были тут всякого рода пирожки и печенья, и простые, и с вареньем, ломти домашняго хлеба и тонко скатанные свитки хлеба черного с белым; помолодев, стояла мистрисс Уарден, в розово-белом платье, стройная станом, полная и гибкая, с розовыми щеками и губами, улыбающимся лицом - во всех отношениях загляденье; - слесарь сидел среди всех этих драгоценностей, истое солнце, от которого на все исходит свет, средоточие всей системы, источник света, теплоты, жизни и свежей радости в этом блестящем домашнем мире.

И бывала ли когда Долли такова, как была нынче после обеда? Как вошла она рука об руку с Джоем; как старалась не покраснеть и не показать ни малейшого замешательства; как притворялась, будто ей все равно, подле него ли сидеть за столом или нет; как шопотом умоляла слесаря не говорить шуток и как ежеминутно зарумянивалась от тревожного блаженства, и делала все так безпорядочно, так все навыворот, но так мило на выворот, что все было лучше правильного и настоящого. - Право, слесарь готов бы (он и признался в этом мистрисс Уарден, когда пошли спать) любоваться ею целые сутки сряду, не желая, чтоб настал когда-нибудь конец.

А воспоминания-то, которыми они утешались за этим долгим чаем! Радость, с какою слесарь спрашивал Джоя, помнит ли еще он ненастную ночь в "Майском-Дереве", где в первый раз осведомился о здоровье Долли; как смеялись они все над тем вечером, когда она отправилась в носилках на вечер; как безжалостно подтрунивали над мистрисс Уарден, когда она за это самое окошко выкинула Джоевы цветы; как трудно сначала было мистрисс Уарден смеяться вместе с ними самой над собою, и как потом понравилась ей шутка, когда она поняла ее; откровенные рассказы Джоя о дне, часе и минуте, когда он впервью увидел Долли, и застенчивое, полудобровольное, полувынужденное признание Долли, когда она в первый раз сделала открытие, что ей "дела нет до Джоя" - все это было неисчерпаемым источником веселости и разговоров.

Много еще надобно было бы порассказать о сомнениях и материнских безпокойствах мистрисс Уарден, об её тонких замечаниях и попечениях; оказалось, что ничто не ускользнуло от её проницательности и мудрости. Она все знала, все с самого начала предвидела и всегда предсказывала. Она заметила все прежде самих Джоя с Долли. Она сказала самой себе (что помнила еще от слова до слова): - "у молодого Уиллита бойкие глаза на Долли, а у меня должны быть на него бойкие глаза". Стало быть, она за ним примечала и открыла много мельчайших обстоятельств (она все их перечла), до такой степени микроскопических, что даже и теперь кроме её никто не мог в них ничего разобрать.

Разумеется, не забыта и ночь, когда Джой верхом подле коляски хотел провожать ее домой, и когда мистрисс Уарден настаивала, чтоб он воротился; припомнили и вечер, когда Долли упала в обморок, услышав его имя - и много много вечеров, когда мистрисс Уарден, неусыпно бдительная и благоразумная, находила дочку грустную, одинокую. Словом не было ничего забыто; и все тем или другим образом приводили они к заключению, что это счастливейший час целой их жизни; следовательно, что все было к лучшему и нельзя придумать ничего, чем это могло сделаться еще лучше.

Между тем, как они были в полном жару и разгаре этой беседы, кто-то постучался в дверь, которая выходила из мастерской на улицу и которую весь день держали на заперти. Джой счел своею обязанностью не допустить выйти никого другого и оставил комнату, чтоб отпереть посетителю.

Мудрено бы Джою позабыть дорогу к этой двери; да и в таком случае, она была достаточно велика и стояла прямо против него, - он не мог ошибиться. Но Долли, оттого ли, что была встревожена таким опасением или думала, что ему неловко отворять одной рукой, другой причины, кажется, не было, - поспешила за ним; и долго не возвращались они должно быть потому, что Джой уговаривал ее не выходить на холодный июльский воздух, который наверное пахнет в отворенную дверь, а пришедший опять между тем постучался с нетерпением.

-- Ну, отопрет ли же кто эту дверь! - воскликнул слесарь. - Или мне самому пойти?

В ответ на это Долли прибежала назад в комнату, с ямочками на подбородке и щеках разрумянившагося личика; а Джой отпер с сильным шумом и другими излишними доказательствами, что он ужасно торопился.

-- Ну, - сказал слесарь вошедшему Джою: - что там такое? А, Джой? Чему смеешься?

-- Ничего, сэр. Вот увидите, войдет.

-- Кто войдет? Что войдет? - Мистрисс Уарден, так же смущенная, как и муж, могла только покачиванием головы отвечать на его вопросительные взгляды; слесарь обернул свои кресла и глядел во все глаза, с полу удивлением и полулюбопытством на дверь.

Вместо того, чтобы появиться одной или нескольким особам, послышались странные звуки сначала в мастерской, потом в темном коридоре между мастерской и комнатою, как будто чья-то малосильная рука втаскивала сундук или какую другую грузную мебель. Наконец, после долгой борьбы и возни, шарканья и глухих толчков об обе стены, дверь распахнулась будто тараном. Слесарь ударил себя по ляжкам, приподнял брови, разинул рот и вскричал громким голосом, выражавшим чрезвычайное удивление:

-- Будь я проклят, если это не Меггс воротилась!

Молодая дама, которую он наименовал, едва услышала эти слова, как бросила очень маленького мальчика и очень большой ящик так поспешно, что чепец слетел, у ней с головы, впрыгнула в комнату, всплеснула над головою руками (из которых в каждой держала по калоше) и набожно устремив глаза в потолок, пролила токи слез. - Все старая история! - воскликнул слесарь, в несказанном отчаянии. - Она на то родилась, чтоб быть гасильником всякой радости, эта девка. Тут никакой чорт не пособит!

-- О, мистер! О, сударыня! - восклицала Меггс. - Могу ли я обуздать свои чувствования в эти минуты. О, мистрисс Уарден, тут-то видно, что значит благословение между родными. Сэр, вот оно, прощение обид, вот дружелюбие!

Слесарь поглядывал с жены на Долли, с Долли на Джоя, когда же глаза его упали опять на Меггс, они остановились, как очарованные.

-- Подумать, - воскликнула Меггс с истерической судорогой радости: - что мистер Джой и милая Дозли в самом деле сошлись опять после всего, что говорено и делано напротив! Посмотрите, как оба они сидят вместе с ним и с нею, преладные и превеселые; а мне не знать об этом ни словечка и не быть тут, и не приготовлять им чаю!.. О, что это за раздирающия мысли, что за сладкия ощущения проснулись во мне!

В припадке своего восторга, мисс Меггс, при этих словах, ударила калошами одна об другую, как цимбалами; потом спять начала своим нежнейшим голосом:

-- И могла ли моя мистрисс вообразить - о, милосердый Боже, неужели она могла подумать, что её Меггс, которая в стольких испытаниях поддержала свой характер, когда они, хоть и с доброй волею, но поступали с нею жестоко и грубо, оскорбляли ее жестоко - неужели она думала, что её Меггс когда нибудь покинуть ее? Неужели она думала, будто Меггс, хоть она и простая служанка, хоть она и знает, что рабы не наследуют, забудет, что была недостойным орудием, которое всегда мирило их обоих, когда они размолнятся, и как она всегда рассказывала мистеру о кротости и незлопамятности её добродетельного характера? Неужели она думала, что в Меггс нет привязанности? Неужели она думала что в виду у ней было только жалованье?

Ни на один из этих вопросов, которые восклицались один патетичнее другого, нс. отвечала мистрисс Уарден ни полслова; но Меггс, ни мало не смутясь этим, обернулась к своему маленькому провожатому - своему старшему племяннику, сыну её замужней сестры, рожденному на подворье Золотого Льва, No 27, и выросшему под сенью второй двери с правой руки, - она обратилась к нему, делая частое употребление из своего носового платка, с просьбою утешить, когда придет домой, своих родителей о потере тетки и передать верное известие о том, как он оставил ее в недре семейства, которому посвящены были её нежнейшия склонности; напомнить им, что только её властительное чувство долга и искреннейшая привязанность к прежней госпоже, к мисс Долли, к старому хозяину и к молодому мистеру Джою могли заставить ее отказаться от усиленных просьб, с какими его родители, как сам он свидетель, приглашали ее принять от них безвозмездно и пожизненно стол и квартиру; наконец, попросила его помочь ей втащить сундук на верхний этаж и потом тотчас идти домой, с её благословением и строжайшим наказом молить каждодневно Бога, чтоб возрастил его слесарем или мистером Джоем и дал бы ему таких родных и друзей, как мистрисс Уарден и мисс Долли.

Окончив это наставление, на которое, сказать правду, мальчик обратил мало или даже не обратил нимало внимания, погрузившись всеми пятью чувствами и всеми силами духа в созерцание пирожных и конфект, - мисс Меггс объявила присутствующим, чтоб они не безпокоились, потому что она как раз воротится; и немедленно располагалась с помощью племянника втащить наверх свой гардероб.

-- Милая, - сказал слесарь жене: - тебе это угодно?

-- Мне угодно? - отвечала она. - Не могу опомниться от её наглости. Пусть она сию же минуту идет вон!

Меггс, услышав это, выронила из рук конец сундука, который держала, испустила очень громкий носовой звук, скрестила руки, скривила рот и воскликнула повышающимся тоном: "О, милосердый Боже!" три раза сряду.

-- Слышишь, голубушка, что говорит твоя госпожа? - сказал слесарь. - Лучше тебе будет, кажется, идти отсюда... Постой; возьми вот за старинную службу.

Меггс схватила банковый билет, который он вынул из бумажника и подавал ей, положила его в маленький, красный, кожаный кошелек, спрятала кошелек в карман (при чем она выказала значительную часть своей фланелевой юбки и больше черных бумажных чулок, нежели обыкновенно открывают для публики) и повторила, глядя на мистрисс Уарден:

-- О, милосердый Боже!

-- Времена переменились, не правда-ли, сударыня? - воскликнула Меггс, закинув назад голову. - Вы нынче можете обходиться без меня, не правда-ли? Вы можете нынче их осаживать без меня? Теперь уж вам не нужен никто для того, чтоб было на ком выместить или на кого свалить вину, не так-ли? Очень рада, что вы стали так независимы. Поздравляю вас с этим, право!

Тут она присела и, подняв голову, обратив ухо к мистрисс Уарден, а глаза на прочих собеседников, и намекая на нее своими изречениями, продолжала:

-- Радехонька, право, что вижу этакую независимость, хоть меня и огорчает, сударыня, что вы принуждены так поддаться и не могли иначе сладить... Ха, ха, ха! Должно быть очень досадно, - особливо, как подумаешь, как вы дурно отзывались всегда о мистере Джое - быть теперь его тещею. Дивлюсь только, как и мисс Долли могла сойтись с ним, столько лет вовсе позабывав его для каретника. Да, я слышала, что каретник одумался - ха, ха, ха, и сказал одному молодому человеку, своему приятелю: "уж я так настращен, что не попадусь, хоть бы они всей семьей меня ловили".

Тут приостановилась она, ожидая ответа; но как ответа но было, то продолжала тем же тоном:

ха, ха, ха! И мистер тоже не видал... ха, ха, ха! Слыхала я, как соседи толковали, будто один из ваших знакомых был такой бедный, добрый простак, что вышел удить себе жену и что-же поймал? - змею. Разумеется, я сама не знавала бедного глупца; и вы тоже не знавали его, сударыня... ха, ха, ха!.. Не знаю, кто бы это такой был - вы не знаете ли, сударыня? Может статься, и знаете, - о, да! Знаете... Ха, ха, ха!

Снова, ожидала Меггс ответа; и не получив его, чуть не задыхаясь от злобы и желчи, продолжала:

расположении духа. Хоть теперь и не так-то много есть чему смеяться, а? Не Бог знает, какая находка, если родители всегда так пристально оглядывались, когда она была еще котеночком, и если пошло столько денег на уборы да наряды... и потом достаться какому-нибудь убогому, простому солдату с одной рукою. А, как вы думаете? Ха, ха, ха! Не пошла бы я замуж за однорукого ни за что в свете. Мне бы надо две руки, - две руки, хоть бы вместо кистей было на них только два крючка, как у нашего дворника.

Мисс Меггс хотела еще прибавить и даже открыла было уж рот для разсуждения о том, что дворник был гораздо лучшая партия, нежели солдат, хоть, конечно, если уж прошло время разбирать, надо хвататься за первого, кто попался; но злость и досада её были такого рода, что не находили себе облегчения в словах и, не встречая противоречия, дошли до бешенства; и потому она не. выдержала, разразилась бурею вздохов и потопом слез.

В такой крайней нужде напала она на несчастного племянника зубами и когтями и спрашивала, выщипнув ему пригоршню волос, долго ли еще ей стоять и терпеть обиды, и пособит ли он ей вытащить назад сундук или нет, и что за. удовольствие он находит слушать, как позорят его тетку. При таком стыде и сраме мальчик, который во все время от созерцания недостижимых сластей становился мятежнее и мятежнее, разсердился и ушел, предоставив в полную волю тетке идти или не идти с сундуком. Кое как выбралась, наконец, она на улицу; красная, как вишня, от напряжения, со слезами и всхлипываниями села она на свое имущество отдохнуть и подождать, не поймает ли какого-нибудь другого мальчика, который помог бы ей перетащиться домой.

"Тоби"; Долли пусть споет нам песенку; еще веселее будет после этой помехи.