Бэрнаби Родж.
Глава LXXXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бэрнаби Родж. Глава LXXXI. (старая орфография)

LXXXI.

Прошел месяц; наступал исход августа, когда мистер Гэрдаль одиноко стоял на почтовом дворе в Бристоле. Хоть протекло лишь несколько недель со времени его разговора с Эдвардом Честером и Эммою в доме слесаря, и хоть он в этот промежуток времени ничего не изменил в своем обычном образе жизни, однако, наружность его совершенно изменилась. Он постарел и похудел больше прежнего. Сильные волнения и напряжение души щедро наделяют морщинами и седыми волосами; на еще глубочайшия бразды прорывает тихая грусть по старинным привычкам и расторжение дорогих сердцу семейных связей. Склонности не так легко уязвляются, как страсти, за то раны их глубже и долговременнее. Теперь он был одинокий человек, и сердце его чувствовало себя унылым, покинутым.

Одиночество его было ничуть не меньше оттого, что он столько лет провел в решительном удалении от света. Это отнюдь не было приготовлением к его теперешнему положению, даже, может быть, много усиливало горечь его чувств. Он привык к необходимости её общества и любви; она сделалась частию его существа и жизни; у них было столько общих мыслей и забот, которых не делил никто иной, что разстаться с нею значило для него как будто начать сызнова жизнь и воротить всю надежду и свежесть молодости. Между тем, как от сомнений, недоверчивости и ослабевшей деятельности, сопровождающих старость, нельзя было избавиться.

Усилие, какого стоило ему прощанье с нею, необходимость сохранить наружную бодрость и надежду - делало его еще изнеможеннее. В таком расположении духа готовился он в последний раз посетить Лондон и еще раз взглянуть на стены их старого дома прежде, чем навсегда распроститься с ним

Тогда путешествовали не по-нынешнему; однакож, прибыли напоследок к цели, потому что всякая поездка должна же иметь когда-нибудь конец. Мистер Гэрдаль поместился в гостинице, у которой остановилась карета, и решился не давать никому знать о своем прибытии, ночевать только еще одну ночь в Лондоне и избегнуть даже горького прощанья с честным слесарем.

Расположения души, подобные тем, каких жертвою был мистер Гэрдаль, благоприятствуют необузданности больной фантазии и причиняют безпокойные видения. Он чувствовал это, даже в ужасе, с каким проснулся от первого сна, и отворил окно, чтоб чем-нибудь прогнать свой страх. Впрочем, то не был новый ночной испуг; он еще прежде случался с ним в разных видах; в прошлое время ему он мерещился и часточасто навещал его изголовье. Будь это просто дурной сон, ребяческое привидение, то возврат его, конечно, причинил бы ему мгновенный припадок испуга, который прошел бы, вероятно, тотчас в минуту пробуждения. Но это безпокойство никак не покидало его, никак от него не отставало. Закрыв опять глаза, он снова почувствовал, что оно овладело им; засыпая мало-помалу, он замечал, как оно постепенно усиливалось и принимало новый образ; когда он вскочил с постели, призрак удалился из его разгоряченной головы, но оставил в душе страх, против которого безсилен был бодрствующий разум.

Взошло солнце прежде, чем он успел освободиться от этой тоски. Он встал поздно, но не отдохнул, и целый день просидел дома. Ему хотелось навестить в последний раз старинные места вечером, потому что привык ходить туда гулять в это время и желал посмотреть на них в освещении, какое наиболее было ему знакомо; он вышел из гостиницы в таком часу, когда ему было можно достигнуть "Кроличьей-Засеки" незадолго до захождения солнца, и пустился по шумной улице.

Не успел еще он далеко отойти и прокладывал себе дорогу сквозь суетливую толпу, как почувствовал на плече чью-то руку - и, обернувшись, узнал одного из служителей гостиницы, который извинялся, что остановил его отдать позабытую шпагу.

-- Зачем ты принес ее мне? - спросил он. протянув руку и устремив тревожный взгляд на слугу.

Слуга извинился, что обезпокоил его, и сказал, что отнесет шпагу назад. - Вы, сударь, изволили сказать, что хотите пройтись за город и, может быть, воротитесь поздно вечером. Дороги по вечерам не безопасны для одиноких прохожих; со времени бунта ни один джентльмен не отваживается ходить так, налегке, без оружия, по глухим местам. Мы было думали, что вы иностранец, сэр,--прибавил он: - и считаете улицы, может быть, безопаснее, чем оне есть на самом деле; но вы также это хорошо знаете и взяли с собой пистолеты...

Он взял шпагу, опоясал ею себя и пошел дальше, сказав слуге спасибо.

-- Долго спустя, вспоминали еще, как он сделал это такою дрожащею рукою и с таким странным выражением лица, что посланный остановился и смотрел ему вслед, не зная, не пойти ли за ним и поглядеть, что с ним будет. Долго спустя, вспоминали еще, как слышали его ходившого ночью взад и вперед по спальне, как слуги утром перешептывались, отчего он так бледен и будто в лихорадке, и как этот слуга, воротившись домой, сказал товарищам, что его очень безпокоит виденное и он боится, что приезжий замышляет застрелиться и не вернется живой в гостиницу.

Мистер Гэрдаль, казалось, несколько заметил, что возбудил внимание слуги своим странным видом, и потому пошел проворнее. Подойдя к извозчичьей бирже, нанял он одну из лучших карет довезти его до того места, откуда дорога шла через поле, и велел кучеру дожидаться своего возвращения у трактира, в нескольких саженях от того места, где он слезет. Приехав туда, он вышел из кареты и продолжал путь пешком.

Мистер Гэрдаль так близко прошел мимо "Майского-Дерева", что мог видеть дым его каминов, взлетавший промеж деревьев, между тем, как стадо диких голубей весело пролетало на гнезда над его головою, рисуясь на безоблачном небе. - Старый дом теперь опять повеселеет, - подумал он: - и отрадно будет людям греться под его кровлею. Хорошо, что еще не все останется пусто в здешней стороне. Слава Богу, что я по крайней мере унесу с собою в памяти картину жизни и радости.

Он направил шаги в "Кроличью-Засеку". Вечер был ясен и тих; ветерок чуть шелестил ветвями; ни один звук не нарушал тишины, только колокольчики овечьяго стада уныло звенели вдали, да порою неслось блеянье скота, либо лай собаки из селения. Небо сияло кроткою красой солнечного заката; на земле и в воздухе царствовало глубокое спокойствие. В эту-то пору подошел он к покинутому дому, бывшему столько лет его кровом, и глядел в последний раз на его почернелые стены.

Пепел обыкновенного огня имеет в себе нечто печальное, потому что в нем видна картина смерти и разрушения, - картина, к которой природа возбуждает в нас сострадание. Сколько же печальнее пепел родного дома - падение того великого алтаря, пред которым самые худшие из нас иногда отправляют богослужение сердца, и где благороднейшия души приносили такия жертвы, совершали такие геройские подвиги, что еслиб их удалось изобразить пред ними, устыдились бы самые гордые храмы старины, со всеми своими пышными летописями.

Мистер Гэрдаль очнулся от своих грез и медленными шагами пошел вокруг дома. Между тем почти совсем смерклось.

Он обошел почти весь дом, как вдруг остановился с полунодавленным восклицанием. Перед ним, на собственной его земле, стоял тот человек, чье присутствие везде, особенно же тут, было ему всего невыносимее. Этот человек в покойном положении, прислонясь спиною к дереву, с выражением открытой радости смотрел на развалины, торжествуя над Гэрдалем, как торжествовал над каждой неудачею и над каждым разочарованием его жизни.

Хоть кровь Гэрдаля так забушевала при виде этого человека, что он готов был тотчас умертвить его, однакож, он удержал себя и не вымолвил ни слова. Он прошел бы далее и не оглянулся бы ни разу, хоть ему стоило нечеловеческого усилия противиться дьяволу, которого искушение мутило ум его, еслиб этот человек сам не пригласил его остановиться, - и пригласил с таким коварным состраданием в звуке голоса, которое чуть не привело его в неистовство, чуть не лишило всего самообладания, достигнутого им с такой борьбой и затруднением.

Всякая осторожность, воздержность и разсудительность, все, чем раздраженный человек может обуздать свое бешенство и страсть, покинуло его, когда он оборотился. Однакож, он сказал тихо и покойно - покойнее, чем когда-нибудь говаривал:

-- Зачем вы меня кликали?

-- Я хотел только заметить, - сказал сэр Джон Честер обыкновенным своим тоном: - что за странный случай, что мы здесь встретились.

-- Точно странный случай.

-- Странно. Прелюбопытная история. Я никогда не выезжаю верхом по вечерам и много лет уж этого не делал. Но прошедшую ночь, сам не знаю как, пришла охота... Как это живописно. - При этих словах, он указал пальцем на разрушенный дом и поглядел в лорнет.

-- Вы очень откровенно хвалитесь вашим собственным делом.

Сэр Джон опустил лорнет, наклонился к нему и смотрел на него с самой учтиво-вопросительной миною; потом тихо покачал головою, будто замечая про себя: "боюсь, не помешался ли этот малый".

-- Делом? - повторил сэр Джон, посмотрев вокруг себя с улыбкою. - Моим? Сделайте милость, извините, но...

-- Ну, ведь вы видите эти стены? - сказал мистер Гэрдаль. - Вы видите эти обвалившияся кровли. Видите, как везде свирепствовали огонь и пламя. Вы видите страшное разрушение, которое вы наделали. Неужели не видите?

-- Любезный друг, - отвечал сэр Джон, тихо отклоняя рукою нетерпеливого: - разумеется, вижу, или увижу все, о чем вы говорите, если вы посторонитесь и не будете заслонять мне вида. Сожалею вас от души. Еслиб я не имел удовольствия вас встретить, то, думаю, писал бы к вам об этом. Но вы переносите несчастие не так твердо, как я ожидал от вас - извините: нет, у вас не достает надлежащей твердости.

Он вынул свою табакерку и, обратясь к нему с надменным, видом человека, который, в силу своего высшого характера, имеет право говорить другому моральные поучения, продолжал:

-- Ведь вы философ, - философ важной и строгой школы, которая высоко стоит над человеческими слабостями. Вы очень, очень далеки от того, чтоб разделять погрешности толпы. Вы смотрите на них с высшей точки и издеваетесь над ними с самой горькой насмешкою. Я слыхал вас...

-- И услышите еще раз, - сказал мистер Гэрдаль.

-- Благодарю покорно, - отвечал тот. - Не угодно ли лучше говорить, прохаживаясь? Сырой туман начинает опускаться на землю. Впрочем - как вам угодно. Но жаль, я принужден сказать, что могу уделить вам лишь несколько минут.

-- Я хотел бы, - сказал мистер Гэрдаль: - чтоб вы не уделяли ни одной. От всего сердца желал бы, чтоб лучше вы были в раю сегодняшний вечер (как ни трудно это), нежели здесь.

-- Нет, - отвечал сэр Джон: - право, вы несправедливы к самому себе. Вы плохой собеседник; но я не позволил бы себе избегать вас.

-- Послушайте, - сказал мистер Гэрдаль. - Послушайте...

-- Слушать, как вы говорите колкости? - спросил сэр Джон.

-- Как я открываю ваши постыдные поступки. Вы для своего дела выбрали агента ловкого, только такого, который по натуре своей, в глубине души - изменник, и несмотря на симпатию, которая должна бы вас с ним связывать, обманывал вас, как и всякого другого. Киваньями, взглядами и лукавыми словами, которых не перескажешь, вы наладили на это дело Гашфорда, - на это дело, что у нас перед глазами. Теми же киваньями, взглядами и лукавыми словами, которых не перескажешь, вы научили его удовлетворить смертельную ненависть, которую он питает ко мне (я заслужил ее, благодаря Бога), удовлетворить эту ненависть похищеньем и обезчещением моей племянницы. Вы сделали это... Вижу по глазам, что вы хотите отпираться, - воскликнул он вдруг, указывая ему пальцем на лицо и отступив шаг назад. - Если вы отопретесь от этого, - вы лжец!

Он держал руку у шпаги; но Честер отвечал ему, презрительно усмехаясь и попрежнему хладнокровно:

-- Сделайте одолжение, заметьте, сэр, - если у вас довольно на это ума и есть способность различать вещи, - что я совершенно не стараюсь отпираться. Вашей проницательности едва станет читать на физиономии, которая не так груба, как ваши речи; да её и никогда не доставало на это; иначе, на лице, которое я мог бы вам назвать, вы давным-давно прочли бы равнодушие, чтоб не сказать отвращение. Я говорю о давно уже прошедшем времени, но вы меня понимаете.

-- Притворяйтесь, как угодно, вы думаете от этого отпереться. Делали ли вы это явно, открыто или исподтишка и осторожно, - все равно; но если вы отвергаете это - вы лжете. Вы сказали, что ни от чего не отпираетесь: стало быть, признаетесь в этом?

-- Вы сами, - отвечал сэр Джон, и речь его текла так стройно, как будто не прерывалась ни единым словом: - вы сами публично (кажется, это было в Вестминстергалле) описали характер известного господина такими выражениями, что мне уж нет необходимости терять еще хоть слово о нем. Может быть, вы имели на то причину, может быть нет, - не знаю. Но если принять, что этот господин точно таков, как вы его описали, и что он сделал вам, или кому другому, признания, которые ему могла внушить, может быть, боязнь за собственную безопасность, или страсть к деньгам, или желание позабавиться, или какие-нибудь другие виды, - то мне о нем нечего сказать, кроме того, что он, кажется, делит свое чрезвычайное унижение с теми, кто делает из него употребление. Вы сами говорите так откровенно, что верно извините некоторую вольность и во мне...

-- Выслушайте меня еще раз, сэр Джон, - один только раз! - воскликнул мистер Гэрдаль. - Каждым взглядом, каждым словом и телодвижением вы говорите, что это ваше дело. Повторяю вам, это точно выше дело; вы даже соблазнили человека, о котором я говорю, и своего несчастного сына (да простит ему Господь) исполнить это. Вы говорите об унижении и о характере. Раз вы сказывали мне, что купили деньгами удаление безумца и его матери, между тем, как вы пошли было соблазнять их, но их уже не было в городе. Вам обязан я молвою; будто я один только выиграл со смертью брата и всеми коварными нападками и клеветою, какие затем следовали. На каждом шагу моей жизни, начиная от той первой надежды, которая через вас обратилась в тоску и горесть, вы стояли враждебною; преградою между мною и моим спокойствием. Во всем вы были постоянно тот же хладнокровный, лживый, презренный негодяй. Во второй и последний раз выговариваю вам это в лицо и отталкиваю вас от себя, как подлеца.

пал бы замертво на траву, еслиб не отпарировал быстро и верно.

Но в минуту, когда мистер Гэрдаль парировал удар, бешенство его утихло. Он отражал наносимые удары, не отвечая на них, и воскликнул ему почти с лихорадочным ужасом, чтоб он отступил.

-- Не нынешний вечер! Не нынешний вечер! - кричал он. - Ради Бога, не нынче!

Когда сэр Джон увидел, что Гэрдаль опустил острие своей шпаги и хотел только защищаться, опустил и он свое оружие.

-- Предостерегаю вас, не нынешний вечер! - воскликнул Гэрдаль. - Послушайтесь заблаговременно.

объявили, что это в последний раз. Можете быть уверены, точно в последний раз. Не думаете ли, что я не подмечал всякого вашего слова, всякого вашего взгляда, что не потребую, наконец, от вас за них отчета? Что это за человек, который льстивыми речами честности и правдивости сперва заключает со мною условие разрушить брак, а потом, когда я с своей стороны сдержал условие с буквальною верностью, нарушает его и сводит молодых людей, чтоб отделаться от бремени, которым, наконец, утомился, и бросить поддельный блеск на род свой.

-- Я поступал совестливо и честно! - воскликнул мистер Гэрдаль. - Так поступаю и теперь. Не принуждайте меня возобновлять эту дуэль нынче.

-- Кажется, вы сказали мой "несчастный сын?" - говорил, улыбаясь, сэр Джон. - Глупец, глупец! Быть игрушкою такого мелкого бездельника, попасться в сети такого дяди, такой племянницы... Он стоит вашего полного сострадания. Но он ужа не сын мой больше: предоставляю вам награду, которую завоевала ваша хитрость, сэр!

-- Еще раз, - воскликнул его противник, дико топнув ногою об землю: - хоть вы разлучаете меня с моим ангелом-хранителем, умоляю вас, не подходите нынче ко мне на разстояние моей шпаги... О, зачем вы пришли сюда? На что попались вы мне? Завтра мы навсегда были бы далеко друг от друга.

вас хоть какое-то безсмысленное личное мужество. Из уважения к моему мнению, которое почитал за верное, очень жалею, что принужден объявить вас трусом.

Мистер Гэрдаль имел то преимущество, что был выше ростом и сильнее; зато противник мог похвалиться большею ловкостью и, без сомнения, большим хладнокровием.

Через несколько секунд они разгорячились и стали запальчивее; оба нанесли и получили по нескольку легких ран. Вдруг, получив одну из таких ран в руку и почувствовав брызнувшую горячую кровь, мистер Гэрдаль сделал жестокий напор и вонзил в противника клинок по самую рукоятку.

Глаза их встретились, и взоры устремились друг на друга, пока Гэрдаль вынимал шпагу. Он обвил рукою умирающого, который слабо оттолкнул его от себя и упал на траву. Опершись на обе руки, он приподнялся и посмотрел на него с минуту взором, полным презрения и ненависти; но, вспомнив, повидимому, даже теперь, что такое выражение обезобразит его черты но смерти, он силился улыбнуться и со слабым движением правой руки, будто хотел закрыть кровавый поток на груди, упал замертво навзничь.