Детские годы Давида Копперфильда (из романа).
Глава II. Перемена жизни.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детские годы Давида Копперфильда (из романа). Глава II. Перемена жизни. (старая орфография)

ГЛАВА II.
Перемена жизни.

Лошадь нашего возницы была, кажется, самою ленивою в целом свете и едва передвигала ноги. Мне казалось, что временами она как-бы подсмеивается над чем-то, но кучер объяснил мне, что это она так кашляет от простуды.

Наш возница тоже, как и его лошадь, низко наклонял голову и дремал, плотно прижав обе руки с возжами к коленям...

Пегготи держала на коленях корзинку с таким количеством разных припасов, что нам, кажется, хватило бы их, если бы мы ехали до самого Лондона. Дорогою мы много ели и много спали. Приходилось делать довольно частые остановки по пути для сдачи посылок и различной поклажи; под конец мне это стало надоедать и я был рад, когда мы доехали до Ярмута. Воздух этого города был как бы насквозь пропитан запахом рыбы, смолы и дегтя; везде сновали матросы. Меня все приводило в восторг своею новизною, а Пегготи, гордясь тем, что она уроженка Ярмута, объявила, что всем известно, что нет на свете лучше города как Ярмут.

-- А! вот и мой Хам, вдруг воскликнула она; - и вырос же он так, что узнать его нельзя!

Хам дожидался нас у харчевни. Это был детина шести футов роста с белокурыми вьющимися волосами. Одет он был в парусинную куртку, а панталоны на нем были из такой жесткой материи, что могли бы, кажется, стоять сами по себе, не одетые на чьи либо ноги. На голове у него было что-то в роде шляпы, пропитанной насквозь смолою.

Хам поднял меня к себе на плечи и схватил под мышку один из наших сундучков, а Пегготи поплелась рядом, неся в руках остальную нашу поклажу. Мы шли по переулкам мимо газовых мастерских, канатных фабрик, корабельных верфей, кузниц и, наконец, вышли на открытое пространство довольно унылого вида. Тут Хам заявил: "А вот и наш дом, смотрите-ка, мистер Дэви".

Я оглядел всю местность, насколько только мог обнять мой глаз, до самого моря, но никакого дома не мог разглядеть. Недалеко от нас я увидел только темную, почерневшую от времени баржу, которая возвышалась на суше у морского берега; по середине её торчала железная труба, из которой дым валил клубом, но кроме этой громадной лодки я не видел ничего, сколько нибудь похожого на жилище.

-- Неужели это ваш дом?--спросил я, - это точно какая-то громадная лодка или корабль.

-- Он самый и есть, м-р Дэви, - отвечал Хам.

Если бы вместо этой черной баржи предо мною возвышался сказочный дворец Алладина, то и в таком случае едва ли я был бы в большем восхищении от мысли поселиться в нем при такой поэтической обстановке. Я разсмотрел входную дверь, пробитую в середине баржи, и несколько небольших окон; но вся прелесть состояла именно в том, что это была настоящая баржа, которая, наверное, сотни раз плавала по волнам океана и ни в каком случае не предназначалась для жилья на суше.

Внутри баржа блестела чистотой и вся обстановка отличалась аккуратностью. Там стоял стол, висели швейцарские часы, был комод, на котором красовался чайный прибор. Стены были украшены дешевыми раскрашенными картинами. В потолке торчали большие крюки, назначение которых мне было неизвестно; кругом стояли пари и сундуки, очевидно, заменявшие собою стулья и скамейки.

Все это мне сразу бросилось в глаза, как только я переступил через порог жилища; потом Пегготи подвела меня к маленькой двери, раскрыла ее и показала мне мою комнатку. Лучшей спальни нельзя было и желать; комнатка была устроена в корме баржи, с маленьким окошком, пробитым в том месте, где прежде проходил руль; тут было крошечное зеркальце с рамкою из устричных раковин, маленькая кровать и столик, на котором стояла синяя кружка с букетом морской травы. Стены комнатки были молочной белизны, а одеяло, накинутое на кровать, было такое яркое, что от него пестрело в глазах. Все это волшебное жилище было пропитано насквозь запахом рыбы. Пегготи, на мое замечание об этом запахе, заявила, что брат её торгует омарами, краббами и раками, и я впоследствии увидал целые кучи этих морских чудовищ, нагроможденных в маленькой кладовой, где они копошились, цепляясь друг за друга и за все, что попадалось им по близости.

При входе нас встретила очень приветливая женщина и маленькая прехорошенькая девочка с ожерельем из голубых бус вокруг открытой шеи. Когда мы окончили свой сытный обед, состоявший из вареной камбалы и, вареного картофеля и лишней котлетки для меня, в комнату вошел человек с замечательно добродушным лицом, обросшим волосами. Так как он громко чмокнулся с Пегготи, то я понял, что это был её брат м-р Пегготи, хозяин дома.

-- Рад видеть вас, сэр - приветствовал он меня; - вам, пожалуй, покажется, что мы грубоватые люди, но за то мы готовы вам служить, насколько только можем.

Я поблагодарил его и сказал, что, наверное, проживу отлично в его очаровательном жилище.

-- Как поживает ваша матушка, сэр? - спросил м-р Пегготи; - надеюсь, вы ее оставили в добром здоровья?

Я отвечал, что она здорова и просила кланяться ему - что было с моей стороны маленькою вежливою выдумкою.

-- Весьма ей признателен, сэр. А теперь, вот что я вам скажу: если вы не соскучитесь у нас, вот с нею, - прибавил м-р Пегготи, кивнув на свою сестру - и с Хамом, и маленькой Эмилией, то мы с своей стороны будем очень рады вашему обществу.

нас. Наружность его заметно выиграла от омовения, но лицо приняло багрово-красный цвет, и я невольно сделал сопоставление между лицом м-ра Пегготи и его омарами и раками, которые точно также опускались в кипяток черными и вынимались оттуда багрово-красными.

После чая, когда наружная дверь была плотно закрыта (так как настали уже туманные и холодные ночи), мне показалось, что трудно было бы себе вообразить что-либо более очаровательное и более похожее на волшебную сказку, чем это уютное жилище в барже, где мы уселись около огня, прислушиваясь к завыванию ветра и шуму волн. Маленькая Эмми скоро перестала меня дичиться и села рядом со мною на самом низком сундуке, на котором мы как раз могли поместиться вдвоем и который был приставлен к самому столу. Старушка Пегготи в своем белоснежном переднике устроилась в противоположном углу с вязанием, а моя Пегготи с своею неизменною рабочею шкатулкой принялась за работу совершенно как дома. Хам примостился тут же и принялся за расширение моих познаний по части игры в карты, оставляя на картах следы своих толстых пальцев, пропитанных рыбьим жиром. Мистер Пегготи молча курил свою трубку. Я чувствовал, что настала удобная минута для задушевного разговора.

-- Мистер Пегготи! - начал я.

-- Что вам угодно, сэр?

-- Скажите, пожалуйста: вы, вероятно, потому назвали вашего сына Хамом, что живете как бы в Ноевом ковчеге?

М-р Пегготи, очевидно, был очень поражен глубокомысленностью моего замечания, но после некоторого размышления отвечал:

Нет, сэр, не я выбрал для него это имя.

-- А кто же назвал его так? - продолжал я по порядку, как по катехизису, свои вопросы.

-- Его так окрестил отец.

-- Я думал, что вы его отец.

-- Его отцем был мой родной брат Джо.

-- Он умер, м-р Пегготи? - спросил я после минутного молчания.

-- Утонул, - коротко ответил он.

Меня очень удивило то, что м-р Пегготи не был отцем Хама, и я начал уже задавать себе вопрос, не ошибся ли я вообще относительно степени его родства и к другим лицам, находившимся среди нас. Любопытство мое было задето и я решился продолжать свой допрос.

-- А маленькая Эмми, - спросил я, обращаясь к м-ру Пегготи, - она, наверное, ваша дочь?

-- Нет, сэр; мой деверь, Том, был её отцом. Я никак не мог удержатся от дальнейших вопросов и после новой минутной паузы повторил:

-- Он умер, м-р Пегготи?

-- Утонул, - отвечал этот последний.

Я чувствовал, что становится трудненько продолжать все в том же тоне, но любопытство мое еще не было удовлетворено, и я продолжал:

-- Разве у вас вовсе нет детей, м-р Пегготи?

Нет, сударь, - отвечал он, слегка усмехнувшись, - я старый холостяк.

-- Холостяк! - воскликнул я; - но кто же тогда эта дама? - и я указал на особу в белом переднике, сидевшую за вязанием.

-- Миссис Гуммидж?..

Но тут вмешалась моя Пегготи и принялась делать мне такие выразительные таинственные знаки, что я поневоле должен был замолчать. Когда же я удалился в свою комнату, она сообщила мне, что Хам и Эмми были сироты, племянник и племянница мистера Пегготи, и что он их приютил у себя, когда они оставались без пристанища, а госпожа Гуммидж была вдовою его товарища, умершого в бедности. Сам м-р Пегготи был беден, но, как выражалась моя Пегготи, у него было золотое сердце, и если случалось, что иногда он выходил из себя то, главным образом тогда, когда касались этого великодушного его поступка.

Я был проникнут уважением к необычайной доброте нашего хозяина и, прислушиваясь к тому, как все понемногу укладывались спать, причем мистер Пегготи и Хам приспособили себе для спанья два гаммака, привесив их к большим крюкам, вбитым в потолок большой комнаты, я предался сладкому сну. Ветер бушевал на море и свирепо носился но крыше нашего дома, т. е. по палубе нашей баржи, но я спокойно уснул, сознавая, что нахожусь под надежною охраной м-ра Пегготи.

На утро, едва только луч солнца заиграл на рамке моего зеркала, я уже был на ногах, и мы с маленькой Эмми отправились бродить по морскому берегу.

-- Ты настоящий матрос, Эмми, - начал я, - ты, верно, давно свыклась с морем?

-- Нет, - отвечала Эмми, качая головой, - я боюсь его.

-- Боишься! - вскричал я, проникнутый храбростью настоящого мужчины и вызывающе оглядывая могучий океан. - А я так нисколько не боюсь моря.

-- Нет, нет, оно злое и я его ненавижу! Я видела, как оно разбило в щепки большую лодку, не меньше нашего дома.

-- Но эта была не та лодка, в которой...

-- Нет, - отвечала Эмми, - это было не тогда, когда потонул мой отец. Я не помню своего отца.

Было, значит, очень много общого у нас с Эмми; и я рассказал ей, что я тоже никогда не видал своего отца. Потом я начал рассказывать о том, как мы с моей мамой живем дома; как нам с нею весело и что никогда, никогда мы с ней не разстанемся и всегда будем жить там вдвоем. Разсказал я ей о кладбище, где похоронен мой отец под густою тенью деревьев, где так звонко по утрам поют птички. Между судьбою Эмми и моею была, однако, та разница, что она не знала, где похоронен её отец, так как его поглотили волны океана.

-- Да и кроме того, - заметила Эмми, занятая собиранием ракушек, - твой отец был важный барин и мать твоя тоже барыня; мой же отец был простой рыбак, а мать - дочь рыбака и мой дядя Даниэль - тоже простой рыбак.

-- Зато твой дядя, кажется, очень добрый человек.

-- Добрый? - повторила Эмми. - Вот, что я тебе скажу: если я когда-нибудь сделаюсь госпожей, то закажу ему светло-голубой сюртук с брилльянтовыми пуговицами; красную бархатную жилетку и треуголку; потом я куплю ему большие золотые часы, серебрянную трубку и подарю ему большой ящик, наполненный деньгами.

Я одобрил все эти знаки признательности маленькой племянницы м-ра Пегготи, который несомненно вполне заслуживал их. Правда, мне трудно было представить себе м-ра Пегготи в подобном одеянии, и в особенности я сомневался насчет треугольной шляпы, но я умолчал о своих сомнениях.

-- Ну ты, Эмми, кажется, вовсе не из трусливых - сказал я, видя, как она беззаботно бегала у самого края старой заброшенной плотины, которая далеко выступала в море, и опасаясь, что она может упасть в воду.

-- Нет, но я вот чего боюсь, - отвечала маленькая Эмми: - я просыпаюсь ночью, когда море бушует, и вся трясусь от страха, когда вспоминаю об дяде Дане и об Хаме, когда они в бурю ловят рыбу; мне все чудится, что они тонут и зовут на помощь. Но так-то я не боюсь воды. Смотри-ка, что я сделаю.

Она побежала вперед по отделившемуся от плотины бревну, далеко выступавшему над водою прямо в море. Я вскрикнул от ужаса, но храбрая маленькая девочка сделала ловкий поворот и, смеясь, побежала назад ко мне.

Мы вернулись домой в самом веселом настроении духа, нагруженные раковинами, морскою травою и другими морскими редкостями.

Дни проходили незаметно один за другим, и мы с маленькой Эмми очень подружились, гуляя утрами по морскому берегу и усаживаясь на нашем маленьком сундуке у камина, когда наступали вечера. Мистер Пегготи и Хам улыбались, глядя на нас и покуривая свои неизменные трубки; моя Пегготи и миссис Гуммидж любовались нами, и все мы были очень счастливы и довольны друг другом.

Так прошли незаметно две недели, и наконец, настал день моего отъезда домой. Жаль было мне разставаться с м-ром Пегготи, и Хамом, и госпожей Гуммидж, но прощание с Эмми было для меня поистине тяжелым испытанием. Мы прошли с нею рядом до почтовой повозки, которая должна была увезти меня с Пегготи, и я дорогою дал слово писать маленькой Эмми. За всё время моего пребывания здесь я мало думал о своем собственном доме, но, как только мы сели в повозку и пустились в обратный путь, моя юная совесть громко стала меня упрекать, и меня потянуло к моей маме и к нашему гнездышку.

а скорее даже избегала заговаривать о нашем приезде домой и, против своего обыкновения, казалась, какой-то угрюмой и недовольной.

Наконец мы подъехали к Блундерстону и к нашему домику. Как памятно мне это серое, холодное утро и тяжелое, свинцовое небо, сулившее дождливую погоду!

Дверь раскрылась перед нами, и я, смеясь, но со слезами на глазах - до того я был взволнован - бросился вперед на встречу моей маме. Но открыла дверь не она, а незнакомая мне служанка.

-- Что это значит, Пегготи? - жалобно вскрикнул я. - Разве мамы нет дома?

-- Да, да, м-р Дэви, - отвечала Пегготи; - она дома. Но подождите только минутку, я все вам объясню.

Пегготи так взволновалась, что с трудом слезла с повозки и, взяв меня за руку, повела на кухню и заперла за собою дверь. Я смотрел на нее с изумлением и страхом.

-- Что такое, Пегготи, - проговорил я; - скажи же, что случилось?

-- Ничего не случилось; Господь с вами, мистер Дэви, мой милый! - отвечала Пегготи, стараясь казаться веселой.

-- Нет, нет, я наверное знаю, что тут что нибудь да случилось! Где моя мама?

-- Где ваша мама, м-р Дэви? - повторила Пегготи.

-- Ну, да, да! Отчего она меня не встретила у калитки? И почему мы стоим тут на кухне? Ах, Пегготи, Пегготи! - Слезы душили меня и мне казалось, что я сейчас упаду на пол.

-- Господи помилуй! Что с тобою, мое дитятко? Успокойся, мой милый мальчик! - вскричала Пегготи, обнимая меня. - Отвечай же скорее, чего ты так испугался?

-- Может быть, моя мама умерла? Пегготи, она, можетъбыть, тоже умерла, как и мой отец?

Пегготи громко и убедительно закричала: "нет! нет!", а потом грохнулась на стул, едва переводя дыхание и жалуясь на то, что я ее перепугал до полусмерти.

никак не могла решиться...

-- Говори дальше, Пегготи, прошу тебя! - вырвалось у меня; я чувствовал, что сердце мое сжимается от страха, какого я раньше никогда в жизни не испытывал.

-- Мистер Дэви, - проговорила Пегготи, - развязывая ленты своей шляпы трясущимися от волнения руками; - мистер Дэви, дело в том.... в том, что у вас теперь есть папа! Вот что!

Я весь побледнел; дрожь пробежала по моему телу. Почему-то во мне явилось какое-то смутное чувство, связанное с могилою на кладбище, и мне вспомнилось слышанное о воскресении мертвых.

-- У вас новый папа, - продолжала Пегготи.

Пегготи сделала такое усилие, как будто у нея в горле застряло что-то очень твердое, и, протянув мне руку, сказала решительным тоном:

-- Пойдемте, я вас провожу к нему.

-- А вашу маму? Вы разве не хотите ее видеть?

хотя с некоторой робостью как мне показалось, подошла ко мне.

-- Клара, моя дорогая, - сказал м-р Мурдстон - не забудь, что ты обещала! Надо всегда в жизни владеть собою и не давать воли чувствам! Ну-с, Дэви! Здравствуйте; здравствуйте, молодой человек!

Я протянул ему руку. После минутного колебания я подошел к матери и поцеловал ее; она ответила на мой поцелуй, ласково потрепала меня по плечу и села опять за работу. Я был не в силах смотреть ни на нее, ни на м-ра Мурдстона, но чувствовал, что он пронизывает нас своим взглядом, и я молча отошел к окну, из которого были видны деревья, начинавшия уже вянуть от наступивших холодов. Воспользовавшись первым удобным случаем, я потихонько выскользнул из комнаты и направился по лестнице наверх. Моя милая прежняя спальня была отнята у меня и мне отвели новую комнатку. Все в доме было устроено на новый лад. Я пошел на наш двор, желая найти хотя там что-либо. в прежнем, давно знакомом мне виде. Но я был принужден броситься назад в дом, так как на дворе в старой собачьей конуре оказалась громадная собака, вся лохматая и черная, как и "он", которая свирепо залаяла на меня и даже выскочила из своей конуры, чтобы вцепиться в меня.