Детские годы Давида Копперфильда (из романа).
Глава V. В училище.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детские годы Давида Копперфильда (из романа). Глава V. В училище. (старая орфография)

ГЛАВА V.
В училище.

Прошел почти месяц моего пребывания в школе, как однажды утром по комнатам раздался топот привратника с деревянной ногой, который приступил к уборке школы, запасшись метлой и ведром, из чего я заключил, что делаются приготовления для встречи нашего директора, мистера Крикля, и пансионеров. И я не ошибся; скоро метла привратника появилась в классе и выгнала оттуда меня и мистера Мелля. Во время этой уборки мы с ним служили постоянной помехой двум или трем служанкам, которые до этого времени редко показывались в школе, зато теперь усердно работали и поднимали такую пыль, что я поминутно чихал, как будто Салемгауз превратился в громадную табакерку, наполненную нюхательным табаком.

В скором времени м-р Мелль объявил мне, что в этот день к вечеру возвращается в училище наш директор. После чая я узнал, что он уже прибыл, а вечером, перед тем, как мне. надо было ложиться спать, явился хромой привратник и повел меня к м-ру Криклю.

Со страхом и трепетом переступил я порог комнаты директора и остановился у двери в таком смущении, что не заметил присутствия г-жи Крикль и её дочери и видел только одного м-ра Крикля, - толстого господина с тяжелой цепочкой от часов, сидевшого в кресле у стола, на котором стояла бутылка с вином и стакан.

-- Ага! - воскликнул м-р Крикль, - так вот тот молодец, которому мы должны подпилить зубы? Поверните-ка его спиной ко мне.

Привратник повернул меня сначала так, чтобы м-р Крикль мог видеть ярлык на моей спине, а потом, дав своему господину время налюбоваться надписью, снова повернул меня лицом к нему. Лицо нашего директора было багрово красного цвета, точно также, как и нос его; глаза у него были маленькие, а на лбу выступали толстые жилы; подбородок выдавался своей необычайной толщиной. Больше всего меня поразил, однако, его голос или, вернее, отсутствие голоса, так как он говорил только шепотом. От напряжения, которое он делал, когда ему приходилось говорить, его злое лицо, казалось, принимало еще более злобное выражение, а толстые жилы еще больше наливались кровью.

-- Ну-с, - зашипел м-р Крикль, - что скажете об этом молодце?

-- Пока еще он ни в чем дурном не замечен, - ответил привратник; - впрочем, еще не было случая ему показать себя.

Мне почему то представилось, что м-р Крикль был разочарован в своих ожиданиях, тогда как г-жа и мисс Крикль, наоборот, были очень довольны этой аттестацией.

-- Подойди-ка поближе, - поманил меня к себе м-р Крикль и, схватив за ухо, продолжал:

-- Я имею честь знать твоего отчима. Это достойный человек, и человек с сильным характером. Он отлично знает меня, а я знаю, чего он от меня требует. А ты, знаешь ли ты меня! А? - спросил он, вдруг сильно ущипнув меня за ухо.

-- Нет еще, сударь, - отвечал я, ежась от боли.

-- Ах, нет еще? - повторил он, - Ну, так скоро узнаешь, кто я таков. А? Что ты на это скажешь?

Я весь дрожал от страха, но отвечал, что надеюсь ближе познакомиться с ним, если это будет ему угодно.

-- Я тебе покажу, кто я такой!-прошипел м-р Крикль и ущипнул меня при этом за ухо так сильно, что у меня выступили слезы. - Я тиран!

-- Тиран! - прогремел хромоногий привратник.

-- Когда я захочу что либо сделать, так я уж добьюсь этого, а когда я требую, чтобы что либо было исполнено, то оно должно быть исполнено. Теперь ты понял, что я за человек! Можешь итти. Уведите его!

Я был несказанно рад, что меня отпустили, но у меня была просьба к м-ру Криклю и я, сам дивясь своей смелости, вдруг обратился к нему:

-- Позвольте просить вас...

-- Ха! Это что значит? - зашипел м-р Крикль и вперил в меня глаза, словно желая пронзить меня насквозь своим взглядом.

-- Не позволите ли вы мне, - лепетал я, - не позволите ли снять ярлык до возвращения воспитанников в училище...

Здесь, убедившись, что никто за мной не гонится, я улегся в постель, но долго, дрожа и трепеща от страха, не мог заснуть.

На следующий день явился мистер Шарп, старший учитель - тощий, нежного сложения господин с большим носом и особой манерой держать голову на бок, как будто она была слишком тяжела для его шеи. У него были мягкие и вьющиеся волосы, но первый же вернувшийся после каникул воспитанник сообщил мне, что это был парик, который по субботам завивался у парикмахера.

Воспитанник этот, Томми Традльс, тотчас же забросал меня разспросами о том, кто мои родители и проч. Прицепленный к моей спине ярлык очень потешал его, и он своими шутками избавил меня от необходимости скрываться от товарищей или объясняться с ними, так как каждому вновь прибывающему воспитаннику он представлял меня следующими словами: "Посмотри-ка, вот потеха-то"! Большинство возвращавшихся были, однако, так грустно настроены, что, вопреки моим опасениям, мало обращали внимания на меня. Некоторые, правда, начинали скакать вокруг меня, как дикие индейцы, гладили меня как собаку и приговаривали при этом: "Куш, Таузер! Смирно!" Эти насмешки, разумеется, обижали и конфузили меня, но в общем все обошлось лучше, нежели я ожидал.

Наконец, вскоре прибыл и последний из отсутствовавших воспитанников. Стирфорт, который слыл за очень прилежного ученика; он был по крайней мере на шесть лет старше меня. Меня подвели к нему и представили как какому-нибудь судье, или вершителю судеб в нашем училище.

Отведя меня в сторону и задав мне несколько различного рода вопросов, он, наконец, спросил меня: сколько мне дали с собой из дома денег? Я сказал, что у меня имеется семь шиллингов; тогда он заявил, что, по его мнению лучше всего, если я свои деньги отдам ему на хранение.

-- Впрочем, делай как знаешь, - добавил он; - я, ведь, советую это тебе так, между прочим, а ты волен поступать как тебе заблагоразсудится.

Я поспешил, конечно, выполнить его дружеский совет и, открыв свой кошелек, высыпал деньги ему на руку.

-- Может быть, ты хотел бы что нибудь теперь же истратить из этих денег? - спросил он.

-- Нет, благодарю вас, - отвечал я.

-- Может быть, ты не прочь был бы истратить, например, пару шиллингов на бутылочку смородинной наливки, которую мы разопьем наверху в спальне? - снисходительно заметил Стирфорт.

Хотя мне раньше вовсе и в голову не проходила мысль о покупке наливки, тем не менее я поспешил ответить:

-- Отчего же; я очень не прочь!

-- И отлично, - проговорил он. - И еще один шиллинг на миндальное пирожное, может быть?

-- Да, пожалуй, я охотно бы поел их.

-- И еще один шиллинг на бисквиты, а другой на фрукты, не правда-ли? Да ты, Копперфильд, я вижу настоящий лакомка!

Говоря это, он все время улыбался и на его улыбку я тоже отвечал улыбкой, хотя в душе был не совсем доволен таким оборотом дела.

-- Во всяком случае, мы попытаемся извлечь возможно больше выгоды из твоего капитала. Я пользуюсь правом выходить со двора во всякое время, так что я позабочусь о том, чтобы раздобыть и пронести к нам наверх всю провизию.

При этих словах он сунул деньги в свой карман и сказал, чтобы я не сомневался, что все будет устроено как следует. И действительно, он сдержал слово и устроил все как следует, хотя лично я был далеко не уверен в том, чтобы подобную трату переданных мне от моей мамы двух полукронов можно было считать благоразумною и утешал себя только тем, что сохранил на память её записку.

-- Ну, вот и все припасы тут, Копперфильд. Славную же пирушку ты устроил нам, - объявил Стирфорт, когда вечером, перед нашим сном, разложил на кровати все купленные им лакомства. Он уселся на мою подушку и начал делить съедобное и разливать вино в рюмку с отбитой ножкой, подавая ее по-очереди каждому из присутствовавших. Я помещался рядом с ним, а прочие сидели вокруг нас на других кроватях и даже на полу.

Мне и теперь живо вспоминается вся эта сцена: как мы сидели и разговаривали шепотом; как луна слабо светила через окно, отражая на полу второе такое же окно; как мы просидели в полумраке, освещаемом лишь изредка фосфорным светом спичек, припасенных Стирфортом.

В этот вечер я много наслушался рассказов об нашем училище и обо всем, что его касалось. Узнал я, например, что м-р Крикль не без основания объявил мне, что он тиран. Он самый строгий из всех учителей и зорко наблюдает за воспитанниками; при малейшем упущении набрасывается на них, безпощадно наказывает и даже бьет их. Он раньше вел небольшое торговое дело, но потерял все свое состояние и открыл школу.

Я узнал тут, что привратник с деревянной ногой, по имени Тунгей, настоящий варвар. Он был прежде помощником в торговле у м-ра Крикля, а потом вместе с ним перешел в училище. Тунгей смотрит на всех учителей и учеников как на своих врагов, и единственное для него наслаждение в жизни - быть дерзким со всеми и делать всем неприятности.

Узнал я, что служба м-р Шарпа и м-ра Мелля оплачивается очень скудно; узнал и многое другое; между прочим, то, что мистер Шарп носит парик с целью скрыть под ним свои рыжие волосы; что мать м-ра Мелля где-то обретается в крайней бедности. Почему-то мне при этом сообщении вспомнилась старушка в богадельне, к которой мы с м-ром Меллем заходили по дороге завтракать. Но я промолчал об этом.

На следующий день уже начались наши классные занятия. Я хорошо помню, как сильно был поражен, когда громкие голоса шумевших воспитанников внезапно замерли при появлении в классе м-ра Крикля. Подобно великану в сказке, охраняющему своих пленных, остановился он на короткое время у дверей. Тунгей стоял рядом с ним. Было заметно, что м-р Крикль что-то говорит, но так как мы не могли разслышать, что именно, то Тунгей громким голосом крикнул: "молчать!" - а затем, повторяя сказанное м-р Криклем, продолжал:

-- Итак, господа, начинается новое полугодие. Прошу вести себя как следует в этом полугодии. Советую являться аккуратно на уроки, так как я тоже буду аккуратно являться в класс со своею камышевою тростью и никому не дам спуску. А теперь - за дело, господа!

Когда эта грозная вступительная речь была окончена и хромоногий привратник удалился, м-р Крикль подошел ко мне и сказал, что хотя я прослыл кусакой, но что он тоже умеет кусаться. Потом он показал свою трость и спросил меня, как мне нравится это орудие и не полагаю ли я, что оно может действовать не хуже острого зуба?

Тут м-р Крикль принялся меня хлестать по чем попало своею камышевкою, сопровождая каждый удар новым вопросом: "А, каков зубок-то?" "А кончик-то у него острый?" "Славно кусается! А?" "Попробуем-ка еще раз! А?" Я корчился и ежился от боли и слезы ручьем лились у меня из глаз.

Впрочем, подобная же участь постигала и большинство мальчиков, когда м-р Крикль ежедневно делал свой обход по классу. Эта безпощадная строгость м-ра Крикля принесла мне, однако, некоторую пользу; оказалось, что когда, прохаживаясь сзади той скамейки, на которой я сидел, он хотел дать мне удар камышевкой по спине, то ярлык мешал ему, и потому он велел снять его с меня.

В лице Стирфорта я нашел себе защитника, что было очень важно для меня, так как никто не осмеливался обижать мальчика, который находился под его покровительством. Однажды, в рекреационное время, я в разговоре с Стирфортом сделал случайно замечание о ком-то, что он напоминает мне Дон-Кихота. Стирфорт ничего не сказал на это, но вечером, когда мы уже укладывались спать, спросил, имею ли я при себе эту книгу. Я отвечал, что нет, и рассказал как мне удалось прочесть Дон-Кихота и множество других занимательных книг.

-- А ты хорошо помнишь содержание прочитанных книг? - спросил он.

-- О, да, - отвечал я; - у меня отличная память.

мне рассказывать по порядку содержание прочитанных тобою книг.

Я был чрезвычайно польщен его предложением и приступил к делу в тот же вечер. Разумеется, я добавлял много измышленных мною самим подробностей в пересказе произведений моих любимых авторов, но в то время я сам глубоко был убежден в верности с подлинниками своих повествований. Неприятно было только то, что иногда по вечерам я чувствовал себя или сонливым или не совсем здоровым и мне было вовсе не до рассказов, но я все таки должен был волей неволей рассказывать, так как нельзя было и думать о том, чтобы обмануть ожидания Стирфорта или навлечь на себя его гнев. Часто, по утрам, еще задолго до звонка к вставанью, когда я охотно поспал бы еще часик, другой, Стирфорт будил меня и я, подобно султанше в Шахеразаде, должен был ему рассказывать длинные истории. Стирфорт был неумолим в этом случае. Впрочем, должен сказать, что я делал это вовсе не из чувства страха перед ним. Я восхищался своим покровителем и любил его, и его одобрение служило достаточной наградой для меня.

До сих пор обычный порядок повседневной школьной жизни ничем особенным не был нарушен и случилось только одно событие, которое относилось лично ко мне.

Однажды, после обеда, когда мы претерпевали всевозможные мучения от м-ра Крикля, в класс вошел наш хромой привратник и провозгласил: "Посетители к Копперфильду". Мне было велено пройти наверх и надеть чистый воротничек прежде, чем итти в столовую. Я в сильном волнении повиновался этому приказанию и лишь только приблизился к дверям столовой, как в голове моей мелькнула мысль, что это была, может быть, моя мама, - до той минуты мне почему то представлялось, что это Мурдстоны, - и я приостановился, чтобы хотя немного побороть свое волнение прежде, нежели войти в комнату.

Когда я, наконец, вошел в комнату, то сперва никого не увидал в ней, а только почувствовал, что кто-то, стоя за дверью, напирает на нее; я заглянул туда и к своему удивлению увидал м-ра Пегготи и Хама, которые, спрятавшись за дверью, припирали друг друга к стене. Мы крепко пожали руки друг другу и я разразился радостным смехом и смеялся до тех пока, наконец, принужден был вытащить платок, чтобы осушить выступившия на глазах слезы.

-- Что-ж, поживаете молодцом, мистер Дэви? - начал Хам. - Ну, и выросли же. вы, нечего сказать.

-- Разве я вырос? - спросил я и опять принялся вытирать слезы. - А не знаете ли вы, как поживает моя мама? Здорова ли моя милая Пегготи?

-- Как нельзя лучше - отвечал м-р Пегготи.

Ну, а как поживает маленькая Эмми?

После этого наступила пауза и м-р Пегготи, желая прервать молчание принялся вытаскивать из своих карманов пару громадных морских раков, большого крабба и парусинный мешок, наполненный маленькими морскими креветками.

-- Вот видите-ли, мы из Ярмута приплыли сюда. недалеко от вас, к Грэвсэнду, воспользовавшись благоприятным ветром; а сестра моя дала мне ваш адрес и взяла с меня слово, что я навещу вас, чтобы передать вам её низкий поклон и сообщить, что все домашние ваши здоровы. Маленькая Эмми напишет сестре, как я вас отъискал здесь, и скажет, разумеется, что вам тоже тут отлично живется.

Я от души благодарил м-ра Пегготи и сказал, что маленькая Эмми, вероятно, очень переменилась с тех пор, как мы хаживали с ней собирать раковины и камешки на морском берегу.

с м-ром Пегготи, с замечательным тактом разспрашивая его о его рыбачьем ремесле. Меня поразило "в нем его умение применяться к положению человека совсем иного круга общества; сам же Стирфорт обладал такою врожденною притягательною силой, что положительно обворожил м-ра Пегготи и Хама. Я обещал, что привезу его с собой, когда поеду к ним в Ярмут, и м-р Пегготи несколько раз повторял Стирфорту: "Непременно приезжайте! Будем очень рады, если как нибудь соберетесь к нам с мистером Дэви".

Пожелав нам доброго утра и всякого благополучия, м-р Пегготи и Хам распрощались с нами и мы разстались очень довольные друг другом.

Вдвоем с Стирфортом мы незаметно пронесли ракков наверх в нашу комнату и вечером у нас было настоящее пиршество, которое обошлось не совсем благополучно для Традльса, чрезмерно наугостившагося моими краббами и раками.

Из остального полугодия в моей памяти сохранилось воспоминание об ежедневных мучениях, которым мы подвергались, о морозных утрах, когда нас поднимали с постели, звонком, о скудно освещенных и плохо натопленных классных комнатах; о переменах в еде, ограничивавшихся сменой вареной или жареной говядины на вареную или жареную баранину, о прогорьклых бутербродах, обтрепанных и засаленных учебниках и сломанных грифельных досках, об окапанных слезами тетрадях, об ударах камышевою тростью или линейкой, о скучных дождливых воскресеньях и проч.

Зато я очень хорошо помню, как отъезд домой на каникулах, казавшийся долгое время несбыточною мечтой, становился все более и более близким к осуществлению; как мы высчитывали сначала месяцы, отдалявшие нас от каникул, потом недели и, наконец, дни; как я начинал опасаться, что меня не отпустят домой, и как меня стали терзать мрачные предчувствия, что я до отъезда могу сломать себе ногу или может приключиться другое несчастие со мной; как постепенно время отъезда стало быстро сокращаться с нескольких недель на одну неделю, на после завтра, на завтра, на сегодня, сегодняшний вечер, пока наконец наступил момент, когда я уже сидел в ярмутской повозке и катил по дороге к дому....