Детские годы Давида Копперфильда (из романа).
Глава IX. Я начинаю самостоятельную жизнь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детские годы Давида Копперфильда (из романа). Глава IX. Я начинаю самостоятельную жизнь. (старая орфография)

ГЛАВА IX.
Я начинаю самостоятельную жизнь.

По возвращении моем в Блундерстон мой отчим и его сестра стали относиться ко мне с полным пренебрежением; я влачил жизнь заброшенного ребенка и был лишен всякого общения с мальчиками, моими сверстниками. Со мной обращались не дурно; меня не били, не морили голодом, но относились ко мне с холодным презрением, меня просто не замечали; относились совершенно безучастно к моему пребыванию в доме. Единственным утешением для меня служили любимые старые книги из маленькой библиотеки моего отца, которые я перечитывал безсчетное число раз. Я готов был, кажется, отдать тогда все на свете, что-бы меня поместили хотя бы в самую суровую школу, лишь бы только дали мне возможность чем нибудь заняться, чему нибудь научиться. Но, повидимому, мало было надежды на осуществление этой мечты.

Теперь я приступаю к описанию периода моей жизни, воспоминание о котором никогда не изгладится из моей памяти.

Однажды к м-ру Мурдстону явился гость, некий м-р Квиньон, который остался ночевать у нас в доме.

На другое утро, когда я, окончив свой завтрак, уже собирался по обыкновению удалиться из комнаты, м-р Мурдстон удержал меня, и с серьезным видом присел у письменного стола, за которым занималась его сестра. Тут же находился и м-р Квиньон, который, заложив руки в карман, стоял у окна и глядел во двор.

-- Давид, - начал м-р Мурдстон, обращаясь ко мне; - молодой человек в жизни должен работать и трудиться, а не бездельничать и заниматься бреднями.

-- Вот, как ты, - добавила от себя мисс Мурдстон.

-- Джен, - перебил брат; - предоставь уж мне говорить, - и продолжал:

-- Тебе известно, конечно, что я человек небогатый. Ты уже получил порядочное воспитание. Ты сам знаешь, как дорого обходится образование в школе. Впрочем, если бы у меня были средства платить в школу за тебя, то все-таки я того мнения, что дальнейшее пребывание в школе было бы совершенно безполезно для тебя. Тебе надо самому пробивать дорогу в жизни, и чем раньше ты начнешь самостоятельную жизнь, тем лучше будет для. тебя.

Я горел нетерпением поскорее узнать, к чему клонится его речь, и вопросительно взглянул на него.

-- Ты, вероятно, уже слышал о торговом винном складе Мурдстон и Гринби? - спросил меня Мурдстон.

-- Да, кажется, я слышал, - отвечал я; - только не помню когда.

-- Ну, вопрос о том, когда ты слыхал - не имеет тут значения. Делом этим заведует м-р Квиньон...

Я почтительно посмотрел на господина, которые все еще продолжал глядеть в окно.

-- М-р Квиньон ищет несколько мальчиков для нашего склада и вот, я думаю, было бы хорошо, если бы ты поступил туда на службу.

При этих словах м-р Квиньон обернулся лицом к нам и тихим голосом проговорил:

-- Тем более, что пока лучшого ничего для него::е предвидится.

М-р Мурдстон, не обращая внимания на сделанное , замечание, несколько нетерпеливо и даже сердито продолжал свою речь.

Условия будут следующия: из заработанных тобой денег ты будешь платить за свое пропитание. За квартиру о которой я уже позаботился, а также и за стирку белья буду платить я. Об одежде я тоже позабочусь. Итак, Давид, решено, что ты поедешь с м-р Квиньоном в Лондон, чтобы начать самостоятельную жизнь.

-- Одним словом, об тебе позаботились, - заметила его сестра, и теперь надо только надеяться, что ты будешь добросовестно выполнять свои обязанности.

Я прекрасно понял, конечно, что все дело сводилось к тому, что-бы избавиться от меня, сбыть меня с рук, но не могу теперь припомнить, обрадовало ли меня тогда, или опечалило это новое предложение. Впрочем, мне даже некогда было много задумываться над этим вопросом, так как на другое же утро мне предстояло уехать с м-р Квиньоном.

Рано утром следующого дня, одетый в черную жакетку и пару жестких панталон с поношенной, обшитой траурным крепом шляпой на голове и с маленьким чемоданчиком в руках я отправился с м-ром Квиньоном в Лондон.

Лондоне, и ни одной-то души не нашлось, кто заступился бы за одинокого сироту...

Торговый дом Мурдстон и Гринби помещался в старом, полуразвалившемся доме у самой реки, где имелась пристань для причаливания лодок. Во время прилива пристань эту заливало водой, а во время убыли она покрывалась тиной. Дом весь кишел крысами. Почерневшия от пыли и копоти комнаты, гнилые полы и лестницы, грязь, сырость, смрад во всем доме - все это так мне памятно до сих пор, как будто снова перед моими глазами.

Склад Мурдстона и Гринби преимущественно занимался нагрузкой вина и спирта на почтовые корабли, совершавшие рейсы из Англии в западную и восточную Индию.

В кладовых склада скоплялось большое количество порожних бутылок, и служащие в складе рабочие, как взрослые, так и мальчики, должны были тщательно осматривать бутылки на свет, откладывать в сторону побитые или попорченные, а цельные выполаскивать и промывать; затем, покончив с промывкой бутылок, наклеивать этикеты на наполненные бутылки, закупоривать их пробками, запечатывать и, наконец, упаковывать. Я был один из числа трех мальчиков, которые должны были помогать рабочим в этой работе.

Месю, где мне пришлось работать, находилось в углу кладовой, и м-р Квиньон мог через окошечко, выходившее сюда из его конторы, всегда наблюдать за мной. Здесь старший из мальчиков, по имени Майк Уокер, сын лодочника, носивший разорванный передник и бумажную шапочку на голове, должен был указать мне, как и за что именно я должен был приняться. Этот Майк представил мне другого моего сослуживца под именем "Мучнистого Картошки", который, как я потом узнал, был прозван так в насмешку за его бледный мучнистый цвет лица. Отец его был судовщиком на Темзе и занимал вместе с тем место пожарного в одном из больших театров, а маленькая сестра Картошки выступала в балете в ролях чертенят.

Никакими словами нельзя выразить те тайные душевные муки, которые я испытывал, очутившись среди такого общества. Мне тотчас же стало ясно, что в этой унизительной обстановке, все, о чем я передумал, все, чем я восхищался и к чему стремился, когда мечтал о том, чтобы стать ученым и выдающимся деятелем, - все мало по малу должно будет безследно и навсегда исчезнуть. Каждый раз, лишь только в дообеденное время Майк отходил от меня, лились из моих глаз неудержимые слезы, смешиваясь с водой, в которой я полоскал бутылки.

Конторские часы пробили половину первого; рабочие тотчас же приостановили работу, чтобы итти обедать, а м-р Квиньон постучал в окно из своей конторы и позвал меня к себе. Я вошел в контору и увидел здесь довольно плотного господина средних лет, в коричневом пальто, узких черных панталонах. Лицо у него было круглое, как луна, а голова совершенно лишенная волос и гладкая как куриное яйцо. Одежда его была сильно поношенная, ч но зато у него был туго накрахмаленный внушительных размеров воротничек рубашки. В руках он держал тросточку с кисточками, а на сюртуке болталась лорнетка, служившая только украшением, как я потом убедился, так как он очень редко смотрел в нее, а когда и смотрел, то, кажется, ничего не видел сквозь её стекла.

-- Это он и есть, - сказал м-р Квиньон, указав на меня.

-- Ага, м-р Копперфильд, - сказал господин, с оттенком некоторой важности. - Надеюсь, что вы хорошо себя чувствуете, молодой человек?

Как ни тяжело было у меня на душе, я всячески старался скрыть это и вежливо отвечал на его приветствия.

-- Я должен вам объяснить, - сказал незнакомец, - что получил от м-ра Мурдстона письмо, в котором он просит поместить в комнате, которая у меня теперь свободна, молодого человека, которого я имею удовольствие.... И господин, сделав вежливый жест рукой, низко склонил голову.

-- Это м-р Микобер, - сказал, обращаясь ко мне, м-р Квиньон, - давнишний знакомый м-ра Мурдстона. М-р Микобер получил от него письмо с просьбою взять тебя к нему жильцом, и ты поселишься у него.

-- Адрес мой: Виндзорская площадь, Сити, - сказал м-р Микобер. - Впрочем, я предполагаю, что вы, как приезжий, еще слишком мало знакомы с нашей столицей и вам не легко будет вращаться в в лабиринте современного Вавилона, как можно назвать наш Лондон; поэтому, если позволите, я сочту долгом зайти за вами вечером и указать вам кратчайший путь к моему дому.

Я, конечно, от души поблагодарил его за любезность.

-- В котором часу позволите.... - изысканно вежливым тоном осведомился м-р Микобер.

-- Около восьми часов, - назначил м-р Квиньон.

-- Значит, около восьми, - повторил м-р Микобер. - Позвольте пожелать вам всего хорошого. Не смею задерживать вас дольше.

При этих словах он церемонно поклонился, надел свой цилиндр, взял тросточку и, выйдя из конторы, стал вполголоса напевать какую-то арию.

В этот же день м-р Квиньон выдал мне жалованье вперед за неделю - шесть шиллингов. Впоследствии к этому жалованью был прибавлен еще один шиллинг, так что я получал всего семь шиллингов. Из полученных мною денег я отдал шесть пенсов "Картошке" за то, чтобы Он вечером снес на мое новое местожительство мой чемодан. Затем я истратил шесть пенсов на свой обед, который состоял из пирога с мясом и глотка воды из ближайшого колодца; время же, данное мне на обед, я употребил на прогулку по улицам в ближайших окрестностях.

Вечером к назначенному часу явился м-р Микобер и мы с ним направились на мою новую квартиру. По дороге м-р Микобер старался запечатлеть в моей памяти названия улиц и наружный вид угловых домов при поворотах с целью облегчить мне найти дорогу в склад на другое утро.

Дом Микобера на Виндзорской площади имел снаружи такой же обветшалый и полинялый вид, как и сам м-р Микобер, но, как и он сам, обнаруживал претензию на представительность. Когда мы вошли к нему в дом, он представил меня г-же Микобер, худощавой, уже немолодой даме, которая сидела в гостиной, окруженная многочисленным семейством.

со мной по лестнице, чтобы показать мне мою комнату, она сочла долгом излить перед мною свое сердце. Она присела, чтобы перевести дух, и начала:

-- До своего замужества, когда я еще жила дома у родителей, мне и в голову не приходило, что я когда-нибудь буду вынуждена брать в дом жильцов. Стесненные обстоятельства м-ра Микобера, однако, в настоящую минуту дошли до таких крайних пределов, что приходится со всем мириться. Когда я жила в доме своих родителей я даже не понимала, что значит быть в стесненных обстоятельствах, но, как говаривал мой папа, опыт всему научит.

Было несомненно, что г-жа Микобер с своей стороны употребляла все усилия, чтобы помочь мужу в добывании средств к существованию, судя по тому, что на входных дверях красовалась большая медная доска с надписью: "Пансион для молодых девиц г-жи Микобер". Мне, однако, не пришлось ни разу видеть, чтобы хотя одна девица являлась для посту пления в пансион. Их единственными посетителями, которых я видел или о которых доводилось мне слышать, были кредиторы. Они являлись во всякое время и некоторые из них вели себя до крайности дерзко, требуя во что бы то ни стало уплаты долгов, и подкарауливали м-ра Микобера рано по утрам до его выхода из дома. Приходилось иногда прибегать к всевозможным хитростям, чтобы отделаться от этих назойливых кредиторов; впрочем, сам мистер Микобер выдерживал их осаду с замечательною стойкостью и тотчас после их ухода успокоивался и выходил из дома веселый и напевая арии с своим обычным внушительным видом светского человека.

маленький хлебец и небольшой кусочек сыру. Этот расход делал уже значительную прореху в моем заработке, а на остальные деньги я должен был еще приобретать себе обед в течении целой недели. Так проходили дни за днями, одна неделя сменялась другой и я ни от одного человека не слышал ни единого доброго совета, ни одного слова поощрения, не встречал ни откуда нравственной поддержки. Я еще так был юн, так мало способен - да и можно ли было это требовать от меня в такие годы - заботиться о своем пропитании, что частенько, идя рано утром в свой склад, никак не мог устоять от соблазна купить себе несколько зачерствелых сладких пирожков, продававшихся за половинную цену у дверей булочной, вместо того, чтобы истратить эти деньги на более питательный обед.

Я нисколько не преувеличиваю, упоминая здесь о тех лишениях, которые я в то время испытывал. Не говоря уже о моих нравственных страданиях, я постоянно страдал еще от голодания и когда случалось, что м-р Квиньон дарил мне шиллинг - другой, то я всегда тратил эти деньги на обед или чай. При этом я, жалкое, дитя, должен был с ранняго утра до поздняго вечера работать наравне с взрослыми рабочими и мальчиками, вышедшими из среды чернорабочих. В свободное же от работ время я, полуголодный, целыми часами слонялся по улицам. Но Провидение заботилось обо мне и только по милости Божией я не сделался ни вором, ни бродягой.

и ни один из моих сослуживцев не знал, как я попал в этот склад.

С самого начала моего поступления в склад я понял, что лучше всего сохраню свое достоинство перед товарищами, если буду исполнять свои обязанности столь же усердно и добросовестно, как и другие рабочие, и, благодаря моим стараниям, я скоро стал таким жеискусным и проворным в своем деле, как и другие мальчики, - мои сослуживцы в складе. Рабочие и мальчики в своих разговорах обо мне называли меня "маленьким господином" или "юношей из Суффолка". Один из рабочих, некий Григорий, старший купор, и другой, по имени Типп - возчик, обращаясь ко мне, называли меня просто "Давидом" по это случалось большею частью тогда, когда я делал попытки во время наших работ делиться с ними плодами своего чтения, которые мало по малу уже испарялись из моей памяти.

Мысль избавиться от такой ужасной жизни я считал совершенно безнадежной и безмолвно терпел, покоряясь своей тяжелой участи. Даже самой Пегготи, с которой я часто обменивался письмами, я не решался высказывать всей правды отчасти потому, что не желал ее огорчать, а отчасти из самолюбия и стыда. От мисс Мурдстон я очень редко получала, известия, а от м-ра Мурдстона - никогда; было как-то прислано на имя м-ра Квиньона две или три посылки с новой и переделанной одеждой для меня с вложением каждый раз записочки, в которой говорилось, что мисс Μ. надеется, что Д. К. добросовестно выполняет свои обязанности, но при этом ни малейшого намека на то, что я могу надеяться на что либо лучшее в будущем. Казалось, я был ими обречен всю свою жизнь влачить жалкое существование простого батрака...