Детские годы Давида Копперфильда (из романа).
Глава XI. У тетушки.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детские годы Давида Копперфильда (из романа). Глава XI. У тетушки. (старая орфография)

ГЛАВА XI.
У тетушки.

Я начал наводить справки об моей тетке прежде всего среди лодочников, но они подняли меня на смех и стали в шутку давать мне самые различные сведения об ней. Один из них объявил мне, что она прикреплена к бакену близь входа в гавань и что навестить ее можно только во время прилива при высокой воде; другой уверял, что ее посадили в тюрьму за кражу детей, а третий, что ее видели верхом на метле, направляющуюся при попутном ветре прямо к проливу Кале. Извозчики на мои разспросы тоже отвечали шутками и прибаутками. Что же касается лавочников, то они, даже не выслушивая моих разспросов, отвечали, что у них нет ничего для меня и чтобы я убирался прочь. Я почувствовал себя еще более несчастным и одиноким, чем когда либо, с тех пор, как пустился в бегство. Денег у меня больше не было уже ни гроша, а продать тоже было нечего; голод и жажда, а также и усталость совершенно истощили мои силы. Мне казалось, что я так же далек от конца моих бедствий, как и во время пребывания своего в Лондоне.

Все утро ушло у меня на напрасные разспросы. Я присел на ступени незанятого магазина на углу одной из улиц, размышляя о том, куда мне направиться дальше. В это время проехавший мимо меня извозчик обронил попону. Когда я поднял и передал извозчику попону, то уловил на его лице добродушную улыбку и решился спросить, не знает-ли он, где тут живет мисс Бетси Тротвуд?

-- Мисс Тротвуд? - повторил он, - надо подумать; имя-то как будто знакомое. Ага! Дама такая - уже немолодая?

-- Да, - отвечал я, - уже пожилая.

-- Держится так прямо, - продолжал он, выпрямляя свою спину; - носит всегда мешок на руке и довольно сварливая? Обрывает вас на каждом слове и сердито нападает на вас?

С стесненным сердцем я счел себя вынужденным признать верность этих примет.

-- Ну, так вот что я скажу тебе, молодец: ступай туда в гору - и он указал мне на крутой подъем дороги своим кнутом, - и или все прямо, пока не дойдешь до ряда домов, обращенных к морю; там тебе укажут, где она живет. Я-то, впрочем, думаю, что ты там от нея ничего не добьешься, так вот тебе, на всякий случай, пенни за твою услугу. Получай.

Я с благодарностью принял этот дар и купил себе на эти деньги булку. Уписывая ее дорогою, я пошел по тому направлению, куда мне указал извозчик, но уже прошел порядочное разстояние, а домов все еще не было видно. Наконец, я увидал перед собою мелочную лавку, в которую решился войти и спросить, не знает-ли лавочник, где живет мисс Тротвуд? В это время в лавке стояла молодая особа, которой лавочник отпускал товар; она быстро оглядела меня и спросила:

-- Моя барыня? А что тебе нужно от нея?

-- Я хотел-бы поговорить с нею, - ответил я запинаясь.

-- Попрошайничать! - круто возразила она.

-- Нет, нет! - воскликнул я, но в ту же минуту вспомнив, что, действительно, я именно иду к ней как нищий с просьбой о помощи, мое лицо покрылись густою краской стыда.

Девушка прошла с своею провизией вперед, сказав, чтобы я шел за нею, если хочу знать, где живет мисс Тротвуд.

Мне только этого и нужно было, и я последовал за нею, хотя от страха и волнения едва передвигал свои ноги. Мы дошли до хорошенького домика с большим итальянским окном; перед домом был разбит цветник, пропитанный ароматом цветов.

-- Вот дом мисс Тротвуд, - заявила молодая девушка; - теперь ты знаешь, где она живет, и больше я ничего не могу для тебя сделать.

Она быстро удалилась, как бы желая сложить с себя всякую ответственность за мое появление у дома своей барыни. С стесненным сердцем стоял я у садовой калитки и смотрел на большое окно, на половину задернутое кисейною занавескою, с прикрепленными к подоконнику зелеными ширмочками, за которыми едва виднелся стол и большое кресло. Глядя на это окно, мне пришло в голову, что, может быть, там в эту минуту за ширмами возседает и сама грозная тетушка.

Мой вид к этому времени был самый жалкий: сапоги износились и подошвы отстали; шляпа моя была вся изломана и изогнута; рубашка и панталоны были засалены и изодраны; до моих волос не касались ни гребень, ни щетка с того самого дня, как я покинул Лондон. Лицо, шея и руки у меня от непривычного долгого пребывания на открытом воздухе, от дождя и солнца загорели так, что приняли коричневый оттенок; к тому же я с ног до головы был весь как бы осыпан беловатою пылью.

Стоя в нерешительности у садовой калитки, я заметил у окна верхняго этажа тетушкина домика, довольно тучного седого господина, который смотрел на меня и кланялся, делая при этом самые уморительные гримасы, то прищуривая, то тараща на меня глаза.

При моем удрученном состоянии духа странное поведение этого господина до того меня смутило, что, я уже стал помышлять о бегстве, как вдруг из дверей дома вышла дама в повязанной сверх чепца косынке; на руках у нея были надеты перчатки, а у пояса висел громадный мешок, вроде тех, какие имеются у сборщиков податей у застав; в руке она держала большой садовый нож. Я тотчас же признал в ней мисс Бетси Тротвуд, наружность которой мне была так хорошо знакома по описанию моей бедной мамы.

-- Ступай прочь! - закричала мисс Бетси, мотая головой и делая знак ножем в воздухе. - Прочь! Вон отсюда! Мальчишкам не дозволяется сюда входить. Прочь, я тебе говорю!

Я продолжал стоять на месте, с стесненным сердцем следя за тем, как она направилась в угол сада и принялась там выкапывать какой-то корень. Потом я решился на отчаянный подвиг: вошел в сад, тихонько подошел к ней и дотронулся до её платья.

Она вздрогнула и отшатнулась от меня.

-- Послушайте, тетушка!..

Мисс Бетси вытаращила глаза и могла только произнести: "Это что такое?"

-- Выслушайте меня, тетушка! Я ваш племянник! - продолжал я.

-- Господи помилуй! - проговорила тетушка и при этом не присела, а прямо грохнулась на садовую дорожку.

-- Я - Давид Копперфильд из Блундерстона, в графстве Суффолке, куда вы приезжали в ту именно ночь, когда я родился, и видели мою милую маму. Я много, много перестрадал с тех пор, как она умерла. Меня обижали и, наконец, выпроводили из дома, меня заставили приняться за работу, совсем не подходящую для меня. Меня не хотели отдать в школу. Все это вынудило меня бежать и явиться сюда к вам. Дорогою меня обокрали и я из Лондона пришел сюда пешком; ни разу я не спал в постели с тех самых пор, как пустился в путь...

Тут меня разом покинуло все мое мужество и, безсильно махнув рукой, я залился горькими слезами, накопившимися за неделю моего одинокого странствования.

Моя тетушка все это время по прежнему сидела на дорожке, с удивлением тараща на меня глаза, но когда я разразился слезами, она быстро вскочила с своего места, схватила меня за шиворот и потащила в дом. Как только мы вошли, она бросилась к шкафу, наскоро вынула оттуда несколько склянок и из каждой по очереди начала вливать их содержимое прямо мне в рот. В попыхах она, вероятно, перепутала бутылочки, так как я ощутил во рту какую-то смесь анисовой настойки, соуса из анчоусов и салатной заправки. Подав мне первую медицинскую помощь этими успокоительными средствами, но видя, что мои истерическия всхлипывания все еще не унимаются, тетушка уложила меня на диван, подложив мне под голову платок и постлав косынку с своей головы под мои ноги, чтобы я не запачкал её чистых чехлов; потом она скрылась у окна за зелеными ширмочками и оттуда с короткими перерывами раздавались восклицания: "Господи помилуй!"

Наконец она позвонила в колокольчик, и, когда явилась служанка, отдала ей следующее приказание: "Джанетта, сходи на верх, поклонись от меня мистеру Дику и скажи ему, что я его прошу придти сюда; мне нужно с ним переговорить".

Джанетта была не мало удивлена, застав меня - маленького оборванца - лежащим на диване её госпожи, и вышла из комнаты. Тетушка все время ходила в раздумьи взад и вперед по комнате, пока не пришел тот господин, который делал мне гримасы из окна верхней комнаты. Он и теперь явился к нам с улыбкой на лице.

-- Мистер Дик, - остановила его тетушка, - прежде всего, прошу вас не стройте из себя дурака; я отлично знаю, что вы можете подать прекрасный совет, если только захотите. Это и всем известно; выслушайте же меня и, прошу вас еще раз, не стройте из себя дурака.

Он тотчас же принял очень серьезный вид и посмотрел на меня так, как будто бы просил, чтобы я не выдал его, рассказав об его недавних проделках у окна.

-- М-р Дик, - продолжала тетушка, - вы слышали от меня об Давиде Копперфильде? Пожалуйста не отнекивайтесь тем, что у вас плохая память; это будет напрасно, так как вы и я, мы знаем, что это не так.

-- Давид Копперфильд? - повторил м-р Дик, в памяти которого очевидно только смутно блуждало какое то воспоминание об этом имени. - Давид Копперфильд? Ну, да, разумеется, Давид; какже, отлично припоминаю.

-- Хорошо; так вот перед вами его сын; - объявила тетушка; - он и похож на своего отца, как две капли воды, хотя в нем также много схожого и с его матерью.

-- Сын Давида Копперфильда! - воскликнул м-р Дик; - сын Давида! Вот удивительно!

-- Да; это его сын, - подтвердила тетушка, - и я именно хочу с вами посоветоваться вот по какому поводу: он самовольно пустился в бегство из своего местожительства и пришел сюда ко мне под мою защиту. А теперь я у вас спрашиваю, что мне с ним делать?

-- Что делать? - нерешительно повторил м-р Дик и принялся почесывать свой затылок. - Ага, понимаю: да, вы хотите, следовательно, чтобы я посоветовал, что с ним делать?

-- Да, - подтвердила тетушка серьезным тоном и, в виде предостережения, подняла указательный палец; - обдумайте хорошенько мой вопрос и дайте мне разумный совет.

-- Как вам сказать, - возразил м-р Дик, и после минутного размышления, его очевидно осенила блестящая мысль, так как он вдруг воскликнул: - на вашем месте, я прежде всего вымыл бы его, вот что!

-- Джанетта, - объявила тетушка с самодовольным видом, значение которого я понял только впоследствии; - м-р Дик прекрасно разрешил вопрос и надоумил нас, как нам поступить. Приготовь ванну!

Хотя весь предъидущий разговор близко касался моей судьбы и в высшей степени занимал меня, но я все время делал свои наблюдения и разглядывал тетушку, м-ра Дика и Джанетту.

Что касается тетушки, то это была высокого роста дама с резкими, но красивыми чертами лица; особенно я заметил оживленный взгляд её блестящих глаз; поседевшие её волосы были гладко зачесаны под чепчиком, завязанным у подбородка. На ней было просторное лилового цвета платье, золотые часы, с тяжелою цепочкою и брелоками, по величине походившие на мужские, а воротничок и рукавчики тоже были скорее похожи на мужские, чем на дамские.

подчинения тетушке и выражение чисто детской радости, когда она его хвалила; мне казалось, что он как будто не в полном разсудке, хотя в таком случае трудно было объяснить себе присутствие его в доме тетушки. Он был хорошо одет; очевидно, в его кармане были деньги, так как он поминутно побрякивал ими, как бы хвастая, что оне у него водились.

Про Джанетту можно сказать только то, что это была цветущого здоровья молодая девушка.

Комната, в которой мы находились, была замечательно чистенькая и вся пропитанная ароматом цветов. Вся картина этой комнаты явственно встает передо мною теперь, когда я пишу эти строки, и я как бы снова вижу перед собою неприкосновенное для посторонних лиц кресло моей тетушки'у большого итальянского окна, её кошку, канареек, фарфоровые безделушки на этажерке, большую чашу для пунша, наполненную сушенными лепестками роз, и самого себя в моем запыленном изодранном, одеянии на диване.

Джанетта ушла было, чтобы приготовить ванну, когда моя тетушка к немалому моему испугу,вне себя от негодования и едва владея голосом от волнения, вскричала:

-- Джанетта! Ослы!

На этот оклик Джанетта выбежала из дома с такою поспешностью, как будто над нами горела крыша, бросилась к лужайке впереди дома и отвела с нея двух ослов с сидевшими на них дамами, осмелившимися въехать на эту лужайку; в эту минуту бросилась на помощь и сама тетушка, и, схватив под уздцы третьяго осла, на котором сидел маленький мальчик, быстро отвела осла от луга и дала громкую затрещину юноше - погонщику осла, за то, что он осмелился своим появлением осквернить это священное место.

Мне и до сих пор неизвестно, имела-ли моя тетушка какое-либо законное право самовластно распоряжаться этим зеленым лугом, но она сама решила, этот вопрос в свою пользу и считала свои права неоспоримыми. Она принимала за личное оскорбление, требовавшее немедленного возмездия, появление ослов на этом девственном зеленом лугу и как бы ни была она погружена в какое либо дело или занята даже самым интересным разговором, но стоило лишь ослу появиться на этом лугу, как тотчас она стремительно бросалась к нарушителю порядка, чтобы безпощадно разделаться с ним. У нее с этою целью имелись наготове всевозможные орудия для отмщения и защиты луга: лейки, наполненные водою, палки, спрятанные за дверью, и проч. Дома у тетушки велись бесконечные пререкания по поводу этого нарушения общественного порядка и воинственные выходки не только не прекращались, но, скорее, все более и более обострялись. Возможно, что мальчишки-погонщики ослов относились ко всему этому как к нелишенному некоторого удовольствия развлечению, или же сами ослы, при свойственном им упрямстве, преднамеренно сворачивали на этот луг; во всяком случае еще прежде чем ванна для меня была готова, было последовательно произведено три тревоги; при последней же и самой отчаянной схватке тетушка самолично напала на рыжого юношу-погонщика и несколько раз подряд стукала его головой об калитку, прежде чем он сообразил в чем дело. Эти схватки очень интересовали и забавляли меня, тем более, что оне происходили в то время, когда моя тетушка кормила меня бульоном, вливая его столовою ложкою в рот через известные промежутки времени, чтобы после моего голодания не обкормить меня; при появлении же на лугу ослов, она отвлекалась от своего занятия и оставляла меня в покое, чтобы крикнуть Джанетте и даже самой броситься на расправу.

Ванна подействовала на меня благодетельно, так как я во всем теле ощущал острые боли от проведенных на открытом воздухе ночей. После ванны, тетушка и Джанетта надели на меня белье, занятое у м-ра Дика, и укутали меня в тетушкины шали. По всей вероятности, я представлял из себя нечто похожее на громадный узел; я задыхался от жары, что, впрочем, не помешало мне, при моей усталости, примостившись снова на диване, впасть в сладкий и глубокий сон.

Возможно, что то было лишь сновидение, навеянное на меня неотвязчивою мыслью, которая так долго преследовала меня все последнее время, но я проснулся с впечатлением будто во время моего сна ко мне подходила тетушка и, нагнувшись надо мной, поправляла мои волосы на лбу, укладывала ловчее на подушке мою голову и долго всматривалась в мое лицо. Мне показалось даже, что она при этом что-то пробормотала, вроде: "Бедное дитя" и потом: "Какой он красивый, бедняжка!" Однако, когда я совсем пришел в себя, то тетушка оказалась преспокойно сидящей у своего окна, любуясь видом на море.

Вскоре затем мы приступили к обеду, состоявшему из жареной птицы и пуддинга; я сидел за столом по-прежнему весь укутанный шалями и с трудом управлял своими руками. Но так как моя тетушка собственноручно спеленала меня, то я считал неуместным жаловаться.

Все это время меня сильно тревожила мысль о том, как намерена моя тетушка поступить относительно меня в будущем, но она кушала свой обед, сохраняя полнейшее молчание, нарушаемое только временами её, очевидно относившимися ко мне, восклицаниями: "Господи помилуй!".

Когда убрали со стола и принесли бутылку с хересом, которым и меня угостили, тетушка послала наверх позвать к себе мистера Дика. Он тотчас же явился и должен был по приглашению тетушки собрать свои мысли, чтобы выслушать рассказ о моих похождениях. Разсказ этот заключался, главным образом, в моих ответах на разспросы моей тетушки, которая при моих разъяснениях пронизывала мистера Дика своим проницательным взором, что было, между прочим, весьма необходимо в виду того, что его сильно клонило ко сну; временами, однако, он позволял себе улыбнуться, но неодобрительное и строгое выражение лица тетушки тотчас-же призывало его к порядку.

мальчик был заброшен и пустился бродить по белу-свету, как какой-нибудь малолетний Каин!

При этих словах мистер Дик зорко оглядел меня, как будто желая проверить, насколько я действительно напоминал собою Каина.

-- А потом, в довершение всего, - продолжала тетушка, - еще и этой Пегготи взбрело на ум тоже выйти замуж! Этого еще только не доставало! Впрочем, я надеюсь, что её муж окажется таким же извергом, каких часто описывают в газетах, и что он начнет ее тиранить и бить!

Тут я, возмущенный до глубины души таким предположением, направленным против моей милой старой няни, горячо вступился за нее и объявил тетушке, что она заблуждается, что нет на всем свете более преданного, любящого существа, как именно эта Пегготи; что она любит меня, что она горячо любила мою бедную маму, которая умерла на её руках... - И воспоминания об этих двух, любимых мною существах нахлынули с такою силою, что я не выдержал и сквозь слезы мог только выговорить отрывочными фразами, что двери дома Пегготи всегда открыты для меня и что я мог-бы найти у нея приют, но боялся при её зависимом положении навлечь на нея неприятности, укрывшись у ней; слезы душили меня и я закончил свою защитительную речь тем, что закрыл лицо руками и зарыдал.

-- Ну, хорошо, хорошо, - произнесла тетушка; - это похвально, что ты заступаешься за тех, которые приняли участие в тебе... Джанетта! Ослы! - вдруг вскричала она, и я вполне уверен, что если бы не эти злосчастные животные, мы с тетушкой тут же пришли бы к какому нибудь доброму соглашению относительно моей дальнейшей судьбы, так как она была сильно растрогана моим рассказом и я, поощренный её ласковою улыбкою, готов уже был броситься в её объятия и умолять ее не покидать меня, но приключение с ослами вытеснило из её головы зародившияся в ней добрые чувства, и мысли тетушки мгновенно приняли совершенно иное направление. Она с негодованием принялась сообщать мистеру Дику о своем твердом намерении обратиться к защите судебных властей и начать преследование законным порядком всех погонщиков ослов - этих нарушителей общественного порядка города Дувра.

Джанетта внесла в комнату свечи, приготовила на столе доску для игры в триктрак и задернула занавески.

-- Ну, м-р Дик, - объявила тетушка строгим тоном и подняв указательный палец, - я хочу предложить вам на разрешение новый вопрос. Посмотрите внимательнее на этого мальчика.

-- На сына Давида Копперфильда? - осведомился м-р Дик и лицо его приняло сосредоточенное выражение.

-- Именно так, - отвечала тетушка. - Что вы посоветовали бы делать с ним при данных обстоятельствах?

-- С сыном Давида? - глубокомысленно произнеси м-р Дик.

-- Ага! - возразил м-р Дик; - да, понимаю; что делать с ним? Что ж, я на вашем месте уложил бы его спать.

спать.

Джанетта объявила, что постель готова и меня повели наверх точно пленника под конвоем тетушки и Джанетты, - как пленника,к которому хотя и применяли кроткия меры, но с которого не спускали глаз. День, следовательно, уже приходил к концу, а я еще не знал, что меня ожидает впереди; впрочем, одно обстоятельство почему-то сильно ободрило меня: это было заявление Джанетты в ответ на вопрос тетушки, во время нашего шествия в верхний этаж: отчего так сильно пахнет гарью? Ответ этот был, что она сжигала на кухне все, что на мне было одето когда я явился к тетушке.

Меня оставили одного с маленьким огарком свечки, который, по заявлению тетушки, должен был прогореть не более пяти минут. Я заметил, что, удаляясь, тетушка заперла меня снаружи на ключ и подумал, что, по всей вероятности, тетушка, которая в сущности еще совсем не знала меня, могла заподозрить меня в привычке убегать из дома и сочла необходимым принять меры предосторожности против каких-либо покушений к бегству с моей стороны.

молитву, я задумчиво смотрел вдаль и мне представилось, что моя мама может сойти с неба по этой блестящей полосе лунного света, прижимая к груди своего младенца, чтобы взглянуть на меня - на своего одинокого ребенка, как смотрела тогда, когда я в последний раз видел её дорогое, прелестное лицо! И под наплывом самых отрадных чувств я улегся в задернутую белыми занавесками кровать, укрывшись белоснежными простынями. В моем воображении пронеслась картина проведенных под открытым небом ночей и я начал горячо молиться, чтобы Бог избавил меня от горькой участи бездомного странника, и тут же дал себе слово никогда не забывать несчастных, не имеющих крова и пристанища!

Потом я начал, как мне казалось, уплывать куда-то далеко по лучезарной полосе луны и погрузился в мир сладких грез.