Детские годы Давида Копперфильда (из романа).
Глава XII. В ожидании решения участи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детские годы Давида Копперфильда (из романа). Глава XII. В ожидании решения участи. (старая орфография)

ГЛАВА XII.
В ожидании решения участи.

Когда я утром спустился вниз, то застал тетушку за чайным столом. Она сидела в глубоком раздумьи, опершись локтем на стол. Мой приход заставил ее очнуться. Я ни минуты не сомневался в том, что предметом её размышлений был я, и меня снова охватила тревога относительно своей участи. Страх обидеть тетушку, однако, заставлял меня молчать. Совладать с своим языком мне было, впрочем, легче, чем совладать с своими глазами и я их по-минутно обращал в её сторону. Но каждый раз, когда я смотрел на нее, я ловил и её, взгляд, задумчиво и как бы издалека устремленный на меня.

Когда тетушка окончила свой завтрак, она все также задумчиво откинулась на спинку своего стула и так многозначительно и пристально вперила в меня свои взоры, что я окончательно потерял всякое самообладание и едва не захлебнулся чаем; после нескольких тщетных попыток овладеть собою и спокойно продолжать свой завтрак, я перестал есть и сидел весь красный от волнения, выдерживая молча проницательный взгляд тетушки.

-- Вот что, - наконец произнесла она, - я послала ему письмо.

-- Ему?

-- Ну, да, твоему отчиму - продолжала тетушка. - Я написала ему такое письмо, что ему придется немедленно мне ответить, а иначе ему не отделаться от меня; за это я могу поручиться!

Значит, ему теперь будет известно, где я нахожусь? - спросил я сильно встревоженный этим известием.

-- Я ему объявила об этом, - отвечала тетушка, кивая головою в знак подтверждения этого факта.

-- Но, как же... разве вы меня... отдадите ему? - запинаясь осведомился я.

-- Я ничего еще пока не знаю, - проговорила тетушка; - это будет видно потом.

-- Если мне придется опять жить у м-ра Мурдстона, - объявил я, - то я сам еще не знаю, на что я решусь!

-- Я ничего сама не знаю и ничего не могу сказать об этом в настоящую минуту, - повторила тетушка, качая головой; - мы еще увидим, что будет

Я совсем упал духом от этих слов; тетушка же, повидимому не обращая на меня внимания, спокойно принялась за мытье чайной посуды. Потом она взяла свой рабочий ящик и уселась у окна, защитив себя от солнца зелеными ширмочками, и принялась за шитье.

-- Пройди-ка ты наверх к м-ру Дику, - сказала она, вдевая нитку в иголку; - поклонись ему от меня и скажи, что мне хотелось бы знать, как он подвигается с своими "Памятными записками?"

Я охотно взялся исполнить это поручение.

-- По всей вероятности, - заметила тетушка, поглядывая на меня так же зорко, как она только-что смотрела в ушко иголки, когда вдевала в нее нитку, - тебя удивляет, что у мистера Дика такое короткое имя?

Я подтвердил это предположение.

Я уже собирался извиниться, что по незнанию и неопытности позволил себе называть этого джентльмэна таким фамильярным именем, как тетушка заявила далее:

-- Но ни в каком случае ты не должен называть его настоящим именем; он ненавидит свою фамилию; это, может быть, его маленькая странность, хотя и весьма понятная, если знать, до какой степени его измучили близкие родственники, носящие одинаковую с ним фамилию. Здесь он известен под именем м-ра Дика и так его надо называть всегда.

Я обещал буквально исполнить желание тетушки и пошел наверх, чтобы передать поручение тетушки, размышляя о том, что если м-р Дик все это время так же деятельно был занят своею рукописью, как в то время, когда я сходил вниз и видел, его за письменным столом через открытую дверь, то, судя по этому, он должен был очень подвинуться со своею рукописью.

При входе в его комнату я увидал его по прежнему сидящим за рукописью, вооруженным длиннейшим гусиным пером, опустив голову почти к самой бумаге. Он был так погружен в свою работу, что я имел достаточно времени оглядеться кругом, прежде чем он обратил внимание на мой приход. В углу его комнаты стоял громадный бумажный змей и повсюду валялись целые вороха исписанной бумаги; на столе лежало множество перьев и стояло безчисленное количество банок с чернилами.

-- Ага! Юный Феб! - приветствовал меня м-р Дик, отложив в сторону свое перо. - Что делается хорошенького на белом свете? Послушай, вот что я тебе скажу, - продолжал он, понизив голос: - я вообще не распространяюсь об этом, но... тут м-р Дик приложил рот к самому моему уху: - Этот мир - мир сумасшедших! Тут все спятили съума! Да - это настоящий Бедлам {Бедлам - дом умалишенных в Лондоне.}, да и только! - тут м-р Дик принялся нюхать табак и залился громким смехом.

Когда я передал м-ру Дику поручение тетушки, он ответил:

-- Передай от меня почтение твоей тетушке и скажи, что я положил хорошее начало делу. Да, я могу положительно сказать, что начало удовлетворительное, - продолжал он, проведя рукой по седым волосам и бросая, однако, далеко неуверенный взгляд на свою рукопись. - Ах, да, скажи-ка, ты, ведь, учился в школе? - обратился он, вдруг ко мне.

-- Да, сэр, я был в училище, хотя недолгое время, - отвечал я.

-- Не припомнишь-ли ты, - произнес м-р Дик, пристально всматриваясь в меня и держа наготове перо, как бы для того, чтобы занести на бумагу ответ; - не припомнишь-ли ты, в котором именно году был обезглавлен Карл I?

Я отвечал, что, насколько мне помнится, это событие произошло в тысяча шестьсот сорок девятом году.

-- Прекрасно, - заметил м-р Дик, почесывая свое ухо кончиком пера. - Да, так говорится в учебниках, но для меня это все-таки не совсем ясно. Дело в том, что если это событие произошло так давно, то как же могло случиться, что когда ему отрезали голову, то его страдания перешли в мою голову?

Я был очень удивлен этим вопросом, на который ничего не мог ответить.

-- Странное дело; это для меня остается какою-то загадкой, - продолжал м-р Дик, бросая довольно безнадежный взгляд на свои рукописи. - Но это ничего - пустяки! Времени у меня еще много впереди и я справлюсь с этим делом. - Пожалуйста, передай мое почтение мисс Тротвуд и скажи, что я подвигаюсь с работой вперед и даже довольно успешно.

Я уже собрался уходить, но м-р Дик обратил мое внимание на бумажного змея.

-- Как тебе нравится этот змей? - спросил он

Я объявил, что змей чудесный, и залюбовался его необычайной величиной.

-- Это я сам его склеил и мы с тобой как-нибудь спустим его, - сказал м-р Дик; - но ты разсмотри его хорошенько.

Змей был весь склеен из мелко и четко исписанных листов рукописи. Бросив взгляд на эти листы, мне показалось, что на некоторых из них были занесены заметки о казни Карла И-го.

-- К этому змею привязана у меня длинная веревка, - пояснил м-р Дик, - поэтому он поднимается очень высоко в воздухе и таким образом факты, занесенные в рукописях, которыми он оклеен, распространяются повсюду; этот способ распространения фактов изобретен мною. Правда, никогда не знаешь наперед, где может спуститься змей; это зависит от различных обстоятельств - от направления ветра и т. д., но я с этим мирюсь и предоставляю все случаю.

самыми лучшими друзьями.

-- Ну, что же, - спросила тетушка, когда я спустился вниз; - как поживает сегодня м-р Дик?

Я передал ей почтительный его привет и уверение, что он успешно двигается вперед с рукописью.

-- Но как он тебе показался; какого ты мнения о нем? - допрашивала меня тетушка.

Во мне бродило смутное намерение обойти этот вопрос каким-нибудь неопределенным ответом, но отделаться от тетушки было не так-то легко. Она опустила свою работу на колени и сказала:

-- Отвечай мне откровенно; я хочу знать правду.

-- Я бы хотел у вас спросить, - запинаясь сказал я, чувствуя, что становлюсь в опасное положение; - сам я не смею судить, но хотел бы спросить, совсем-ли он в своем уме?

-- Как нельзя более, - отвечала тетушка.

-- Ах! вот как! - проговорил я тихим голосом.

-- Можно считать м-ра Дика за кого угодно, только не за сумасшедшого - самоуверенно и тоном не терпящим возражения заявила тетушка. Правда, его считали сумасшедшим; впрочем, я иначе не пользовалась бы его обществом и советами в течение вот уже слишком десяти лет.

-- Ах! Вот как, - повторил я.

-- Ну, уж и хороши же были эти люди, которые осмелились называть его сумасшедшим! - возмущалась тетушка. - Мистер Дик приходится мне дальним родственником, но об этом не стоит распространяться; скажу только, что если бы я не вмешалась в это дело, то родной его брат упрятал бы его навсегда в дом для умалишенных. Вот в чем дело! Этот брат его - высокомерный дурак и больше ничего. Основываясь на том, что м-р Дик имеет свои странности, хотя их далеко не так много у него как у иных людей, он не захотел, чтобы посторонние видели его и решил отделаться от него, поместив его в лечебницу для умалишенных. Но тут на выручку явилась я. Я сказала этому брату: м-р Дик совершенно здоров и даже умнее вас; отдайте ему ту часть дохода, которая причитается на его долю и пусть он живет у меня. Я его не боюсь; я готова заботиться о нем и не буду его обижать. Не без труда, я, однако, добилась своего, и с тех пор он тут и живет у меня. Скажу только, что стал моим надежным другом, а что касается его советов!.... Но никто лучше меня не знает, как разсудителен этот человек.

Тетушка тряхнула головой, как бы вызывая на бой весь мир И продолжала:

-- У него была любимая сестра, которая вышла замуж и была очень несчастлива в браке; это обстоятельство в связи с его страхом перед братом, так повлияло на м-ра Дика и так разстроило его, что он захворал нервною горячкой. Воспоминание об этой болезни тяготит его до сих пор. Наверное он говорил с тобою о Карле И-м? - вдруг спросила тетушка.

-- Говорил, - отвечал я.

-- Я так и думала, - сказала тетушка, с недовольным видом потирая свой нос. - Но это у него только аллегория. Он очень страдал во время своей болезни и делает тут какое то сопоставление.... Хотя я, право, не вижу причины, почему бы ему и не делать подобного сопоставления, если оно ему кажется подходящим?

-- Разумеется, тетушка, - поддакнул я.

-- Я вполне сознаю, - продолжала тетушка, - что так не выражаются деловые люди; что вообще так не принято выражаться, и потому-то я очень настаиваю на том, чтобы он вовсе не упоминал о Карле И-м в своих Памятных Записках.

-- А эти Записки относятся к истории его собственной жизни, тетушка? - осведомился я.

-- Ну, да, - отвечала тетушка, потирая по прежнему свой нос. Он пишет свои личные воспоминания о каком-то лорде-канцлере; по всей вероятности, оне в скором времени появятся в печати. Мистер Дик все еще не вполне усвоил способ, выражения своих доводов, не прибегая к упомянутой аллегории, но это второстепенное дело; во всяком случае эта работа занимает его.

не мог справиться с этою задачею: история злополучного короля все-таки проникла в его Памятные Записки и занимала там выдающееся место.

-- Я положительно утверждаю, - продолжала тетушка, - что никто не постигает, как этот человек умен; это известно только одной мне. А уж что касается его уступчивости и добродушия, то об этом и не буду говорить. Если он любит иногда заниматься пусканием бумажного змея, что же в этом, наконец, предосудительного? Сам Франклин предавался этому занятию.

Если бы я предполагал, что моя тетушка, разъясняя мне так подробно все обстоятельства жизни мистера Дика, этим оказывала особое доверие ко мне, то я, по всей вероятности, немало возомнил бы об себе и даже начал бы строить благоприятные планы о своей будущей участи, но я ясно видел, что она вдалась в такия подробности единственно из желания излить свое сердце, а я являлся только случайным её поверенным.

В то же время горячее заступничество тетушки за несчастного мистера Дика, действительно, вызвало в моей юной душе надежду, что она и меня не оставит без призора. Я понял, что моя тетушка, несмотря на все её странности, была особа достойная всякого уважения, на которую можно было слепо положиться.

Тревожное состояние, в котором я находился в ожидании ответа м-ра Мурдстона на письмо тетушки, дошло до крайних пределов, хотя я старался победить свое волнение и делать все возможное с своей стороны, чтобы угодить тетушке и м-ру Дику. Этот последний охотно отправился бы со мною для спуска своего бумажного змея, если бы не явилось препятствие к этому с моей стороны: у меня еще не было приличной одежды и я все еще ходил в том же довольно странном костюме, в который меня облекли в первый день моего появления в доме тетушки. Вообще я никуда не мог показываться и мои выходы из дому ограничивались прогулкою с тетушкою по морскому берегу в сумерках, перед сном.

странном одеянии, весь в лихорадке от душевной тревоги, и то вздрагивал со страха от ожидаемой встречи с угрюмым моим отчимом, то, наоборот, приходил в уныние именно от того, что он так долго не являлся, чтобы скорее положить конец моему волнению.