Домби и сын.
Часть первая.
Глава III, В которой мистер Домби, как мужчина и отец, является главою семейства.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть первая. Глава III, В которой мистер Домби, как мужчина и отец, является главою семейства. (старая орфография)

ГЛАВА III,
В которой мистер Домби, как мужчина и отец, является главою семейства.

Похороны покойной мистрисс Домби кончились к полному удовольствию подрядчика и всего соседства, и все домашние мистера Домби вступили снова в свой старинный круг действия. Этот маленький свет, так же как и более-обширный за дверьми, имел способность очень-легко забывать об умерших. Когда повар сказал, что она была добрая и тихая барыня, ключница, что это общая наша участь, буфетчик, что этого нельзя было ожидать, горничная, что она едва верит этому событию, а слуга, что оно кажется ему совершенным сном - то предмет разговора истощился, и всем им показалось, что траурные костюмы их уже стары.

Мистрисс Ричардс, помещенная наверху в почетном заточении, нашла разсвет новой своей жизни холодным и серым. Дом мистера Домби, обширный и скучный, находился на тенистой стороне длинной, мрачной, страшно-чинной улицы, между Портлэнд-Плэсом и Брайнстон-Сквером. Это был угловой дом, унылой наружности, с полукруглым задним Фасом, который заключал в себе целый ряд парадных комнат, выглядывавших на двор, где чахли два тощия дерева с почернелыми от дыма стеблями, сучьями и листьями. Летнее солнце показывалось на улице только во время завтрака и вскоре пряталось до другого утра. Вслед за ним появлялись бродячие оркестры странствующих музыкантов, марионетки, плачевные шарманки, белые мыши, да изредка, для разнообразия, какой-нибудь дикобраз. Это продолжалось до-тех-пор, пока не выходили на улицу в сумерки буфетчики, которых господа обедали в гостях, и ламповщик, тщетно пытавшийся осветить улицу газом.

Дом был равно безжизнен внутри и снаружи. После похорон, мистер Домби велел накрыть всю мебель и все убранство чехлами - может-быть, чтоб сберечь все это для сына, предмета всех его помышлений; сам же поместился в нижнем этаже. В-следствие этого, из столов и стульев составились таинственные фигуры, сгроможденные посреди комнат и накрытые большими саванами; ручки звонков, багетки окон и зеркала обернуты старыми газетами и журналами, на которых можно было прочитать отрывки известий о кончинах и страшных убийствах; каждая люстра, в полотняном чехле, казалась чудовищною слезою, капающею с потолка; из каминов стал выходить запах запустения и плесени, какой бывает под сводами и в сырых местах. Портрет покойницы, в укутанных разными бандажами рамах, смотрел замогильным призраком. Каждый порыв ветра приносил вместе с пылью ломаные соломенки, части той, которая была разложена на улице во время болезни хозяйки, и оставлял их на крыльце противоположного, отдававшагося в наймы, ветхого дома.

Помещение самого мистера Домби состояло из гостиной, кабинета, бывшого вместе с тем и гардеробною, где сырой запах вновь-отпечатанной бумаги смешивался с запахом нескольких пар сапогов; наконец, из маленькой комнаты с стекляными дверьми, которой окна выходили на двор. Все эти покои отворялись один в другой. Утром, когда мистер Домби завтракал, и вечером, когда приходил к обеду, Ричардс призывалась звонком в стекляную комнату и должна была ходить по ней взад и вперед с своим питомцем. Взглядывая в это время мельком на мистера Домби, и видя издали, как он смотрел на сына из тяжелых массивных кресел, в величавом и холодном одиночестве, она невольно воображала его пленником или странным видением, неприступным и непостижимым.

Кормилица маленького Домби прожила таким образом несколько недель. Однажды, возвратившись наверх из печальной прогулки по опустелым парадным комнатам (на улицу она выходила не иначе, как вместе с мистрисс Чикк или мисс Токс, навешавших младенца поясным утрам), она сидела в своей комнате и вдруг увидела, что дверь тихо отворяется, и в ней показывается личико черноглазой девочки.

-- Это верно мисс Флоренса возвратилась домой от своей тётки, подумала Ричардс, которая увидела ее в первый раз. - Надеюсь, что вы здоровы, мисс?

-- Это брат мой?

-- Да, моя миленькая, подойдите и поцелуйте его.

Но дитя, вместо того, чтоб подойдти, посмотрело ей пристально в лицо р сказало:

-- Что вы сделали с моею мама?

-- Ах, Боже мой! Какой печальный вопрос! Что я сделала? Ничего, мисс.

-- Что они с нею сделали?

-- Что ей отвечать! подумала добрая Ричардс, которой сейчас пришло в голову, что и о ней в подобных обстоятельствах могли бы спрашивать то же самое её дети. - Подойдите ко мне поближе, миленькая мисс! Не бойтесь меня.

-- Я вас не боюсь, отвечало дитя, приближаясь медленно. - Но я хочу знать, что они сделали с моею мама.

-- Душа моя, вы носите это хорошенькое черное платье в память вашей доброй мама.

-- Я могу помнить о ней во всяком платье, возразила девочка сквозь слезы.

-- Но люди надевают черное в память людей, которых уже нет.

-- Как нет? Куда же они ушли?

-- Сядьте подле меня, и я разскажу вам сказку.

Поняв тотчас же, что ей вероятно хотят объяснить то, о чем она спрашивала, маленькая Флоренса положила шляпку, которую до-тех-пор держала в руке, и села на скамейку у ног кормилицы, глядя ей прямо в глаза.

-- Предобрая госпожа, которую очень любила её маленькая дочка? повторила девочка.

-- И госпожа эта, когда угодно стало Богу, захворала и умерла.

Девочка вздрогнула.

-- Умерла, чтоб никто больше не видел её, и ее похоронили в земле, где растут деревья.

-- В холодной земле! сказало дитя, снова вздохнув.

-- Нет, в теплой! там из некрасивых семен растут прекрасные цветы, там добрые люди делаются ангелами и улетают небо.

Дитя, сидевшее с поникшею головою, взглянуло пристально на Полли, которая продолжала:

-- Вот видите, мисс, когда эта добрая госпожа умерла, она отправилась к Богу и все смотрит на свою маленькую дочку, и любит ее, и надеется, что с нею когда-нибудь снова увидится...

-- Это была моя мама! воскликнула малютка, бросившись на шею разскащицы, которая сама заливалась слезами, цаловала и гладила бедную сироту.

-- Прекрасно, мисс Флой! А разве ваш на {Ра, сокращевие papa.} не разсердится? закричала резким голосом в дверях малорослая, смуглая, старообразная четырнадцатилетняя девушка со вздернутым носиком и черными огневыми глазами. - Ведь он особенно приказывал, чтоб никто не тревожил кормилицы.

-- Она меня нисколько не тревожит, возразила с удивлением Полли. - Я очень люблю детей.

-- Мало ли что мы любим! Не угодно ли вам вспомнить, мистрисс Ричардс, что мисс Флой поручена мне, а мистер Поль вам.

-- Из чего же нам ссориться?

-- Я вовсе не хочу ссориться...

-- Мисс Флоренса сейчас только пришла домой, не правда ли?

-- Да, мистрисс Ричардс, сейчас. Как вам не стыдно, мисс Флой: вы пришли сюда с четверть часа и уже пачкаете своим мокрым лицом дорогое траурное платье, которое мистрисс Ричардс носит в память вашей мама! С этими словами Сузанна Ниппер, - так ее звали, - отдернула малютку от её нового друга, и сделала это не от злости, а так, желая в точности исполнить повеление мистера Домби.

-- Теперь она будет очень-счастлива; она дома, сказала Полли, ласково улыбаясь малютке: - она верно будет очень-рада увидеться с своим папа.

-- Ого! увидеться с своим папа? воскликнула мисс Ниппер: - мне бы любопытно было посмотреть на это!

-- Не-уже-ли же нет? спросила Полли.

-- Знаете что, мистрисс Ричардс? её на слишком занят кое-кем другим; а прежде, нежели этот кое-кто появился на свет, она все-таки не была в большой милости, потому-что в здешнем доме на дочерей и глядеть не хотят. Да, мистрисс Ричардс!

-- Вы меня удивляете! Не-уже-ли же мистер Домбо не видал её съ*тех-пор...

-- Нет, ни разу. А перед тем он не видал её по целым месяцам и не узнал бы, еслиб встретил на улице; да и теперь он готов хоть завтра же не узнать её. А что до меня

-- Бедняжка! сказала Полли, подразумевая маленькую Флоренсу, а не мисс Ниппер.

-- Пойдемте, мисс Флой! Доброго утра, мистрисс Ричардс. - С этими словами она дернула девочку за руку, так-что чуть не вывихнула ей правого плеча; Флоренса успела однако вырваться и поцаловать еще раз добрую Полли.

-- Прощайте, прощайте! сказала она со слезами кормилице. - Я скоро опять прийду к вам, или вы приходите ко мне; Сузанна верно позволит. Не правда ли, Сузанна?

Сузанна была в сущности добрая девушка, не смотря на свои вспышки и порывистые приемы. Она смягчилась от этого вопроса, сказанного кротким и умоляющим голосом, покачала головой и отвечала:

-- Не хороню, что вы просите об этом, мисс Флой: вы знаете, что я не могу вам ни в чем отказать. Ну, да мы посмотрим с мистрисс Ричардс и сделаем, что будет можно. Мы когда-нибудь пойдем гулять вместе с вами, мистрисс Ричардс... здесь в доме такая тоска! Прощайте, пойдемте же, мисс Флой! Тут она снова дернула за руку свою питомицу и исчезла вместе с нею из комнаты.

Бедная малютка была так кротка, так покорна, так покинута, что материнское сердце Полли не могло оставаться равнодушным, и она почувствовала к ней невольное влечение. Оставшись одна, она принялась размышлять, каким бы образом, пользуясь дружескими сношениями с Сузанною Ниппер, ей видеться чаще с маленькою Флоренсой, не прибегая к возмущению против власти грозного мистера Домби. В тот самый вечер представился к этому благоприятный случай.

Ее позвонили по обыкновению в стекляную комнату, где она долго прохаживалась взад и вперед с младенцем на руках, как вдруг, к величайшему её страху и удивлению, мистер Домби неожиданно вышел к ней и остановился прямо против нея.

-- Доброго вечера, Ричардс.

Это был тот же холодный, важный, натянутый джентльмен, каким она видела его в первый день, и она невольно опустила глаза, приседая в ответ на его приветствие.

-- Каков маленький Поль, Ричардс?

-- Как-нельзя-лучше, сэр, совершенно-здоров.

-- Он смотрит хорошо, сказал мистер Домби, глядя с большим участием на личико, которое она открыла для этого осмотра, хотя и притворялся полуравнодушным: - надеюсь, тебе дают все, чего ты желаешь?

-- О, да! Благодарю вас, сударь.

Она произнесла это с таким недоумением, что мистер Домби, уже отворотившийся, приостановился, обернулся и взглянул на нее вопросительно.

-- Я думаю, сударь, что дети всегда делаются гораздо-веселее, когда видят, как другия дети играют около них, заметила Полли, собравшись с духом.

-- А я думаю, Ричардс, что сказал тебе когда ты пришла сюда в первый раз, возразил мистера Домби нахмурившись: - что желаю, чтоб ты виделась как-можно-реже с своим семейством.

Сказав это, он скрылся во внутренних комнатах, а бедная Полли почувствовала, что он вовсе не понял её намерения, и что она попала в немилость, нисколько не подвинувшись ближе к своей цели.

В следующий вечер, она нашла его прохаживающимся по стеклянной комнате. Она остановилась в дверях, пораженная такою неожиданною встречей; но он позвал ее.

-- Если ты действительно думаешь, что такое общество будет полезно дитяти, сказал он резко, как-будто не прошло нисколько времени с-тех-пор когда она рискнула выговорить свое предложение: - где мисс Флоренса?

-- Никто не может быть лучше мисс Флореесы, сударь, отвечала она с жадностью: - но я слышала от её няньки, что им нельзя....

Мистер Домби позвонил и прохаживался по комнате, пока не вошел слуга.

-- Скажи, чтоб мисс Флоренсу всегда пускали к Ричардс, когда она захочет ее видеть; она может выходить вместе с Ричардс и тому подобное. Скажи, что дети могут быть вместе, когда Ричардс пожелает.

Железо было горячо, и Ричардс, решившись ковать его прежде, чем оно простынет, не смотря на внушаемый ей мистером Домби инстинктивный страх, потребовала сейчас же привести мисс Флоренсию, чтоб она подружилась с своим маленьким братом.

свое приказание, и только удержался из опасения показаться малодушным и от укора совести.

Ричардс была права. Он видел в последний раз свою забытую дочь в печальных объятиях её умирающей матери - и это было ему откровением и упреком. Как ни был он погружен в мечты о будущности сына, то-есть фирмы Домби и Сына, но сцена кончины жены не выходила из его памяти. Он ее мог забыть, что не принимал в ней никакого участия, что смотрел на нее глазами холодного, совершенно-посторонняго зрителя. Сцена эта, пробивавшаяся до его души сквозь всю кору облекавшей его гордости, превратила прежнее равнодушие его к дочери в какое-то неловкое, неприятное чувство. Он почти думал, что она за ним наблюдает и не доверяет ему; ему казалось, будто в руках её ключ к скрытой в груди его тайне, о которой сам он не имел еще полного понятия.

Чувства его к дочери были отрицательные с самого её рождения. Он никогда не имел к ней отвращения: это не стоило его труда и не было в его характере. Она никогда не была предметом положительно для него неприятным, но ему было от нея как-то неловко. Она нарушала его спокойствие, и он бы очень-охотно отложил всякую идею о ней совершенно в сторону, еслиб знал, как это сделать. Может-быть, даже - кто возьмется решить подобные тайны! - он боялся, что со-временем будет ее ненавидеть.

ее волновавшия: пламенное желание броситься со слезами к нему на шею и скрыть на груди его лицо свое с восклицанием: "о, любите меня! больше некому меня любить!", страх быть оттолкнутою, опасение возбудить его неудовольствие, нужду в ободрении, и потребность её детского сердца найдти себе опору и участие.

Но он не видал ничего этого. Он видел только, что она остановилась в нерешимости у дверей и смотрит на него: больше ничего.

-- Войди, войди, сказал он. - Чего ребенок боится?

Она вошла в комнату, но снова остановилась у самых дверей, боязливо оглядываясь вокруг и крепко сжимая одну руку в другой.

-- Поди сюда, Флоренса, сказал холодно отец. - Знаешь ли ты, кто я?

-- Тебе нечего сказать мне?

Слезы, стоявшия в глазах её, замерли от ледяного выражения отцовского лица, когда она на него взглянула. Девочка снова потупила взоры и протянула дрожащую руку.

Мистер Домби взял её руку и простоял несколько секунд, наклонясь к дочери и по-видимому не зная, что делать, что говорить.

-- Будь умной девочкой, сказал он наконец, гладя ее по голове и глядя на нее, как-будто украдкою, нехотя и с некоторым безпокойством. - Поди к Ричардс! ступай!

показалось ему совершенно тем же, какое было тогда, когда она оглянулась на домашняго доктора, шептавшого ей на ухо. Мистер Домби безсознательно выпустил её руку из своей руки и отвернулся.

Нетрудно понять, что наружность и приемы бедной Флоренсы были вовсе не в её пользу в глазах отца; но Полли, все-еще не хотевшая верить совершенной его безчувственности, старалась держать ее как-можно-дольше на виду у него и действовала с маленьким Полем так искусно, что он очевидно казался гораздо-веселее в обществе сестры. Когда настало время удалиться наверх, она хотела послать Флоренсу во внутреннюю комнату, чтоб пожелать отцу доброй ночи, но девочка робела и не хотела идти; на повторенное увещание Полли она закрыла себе личико обеими руками и воскликнула: - О, нет, нет! Ему меня не нужно!

Этот маленький спор обратил на себя внимание мистера Домби, сидевшого за столом за рюмкою вина. Он спросил: в чем дело?

-- Мисс Флоренса боится помешать вам; она хотела пожелать вам доброй ночи, отвечала Ричардс.

-- Ничего. Пускай она приходит сюда и уходит, не обращая на меня внимания.

Как бы то ни было, Полли все-таки торжествовала от успеха своего добродушного замысла и рассказала все Сузанне Ниппер, когда увиделась с нею наверху; по та приняла довольно-холодно это доказательство её доверенности и не обнаружила ни малейшого энтузиазма.

-- Я думала, что это вас обрадует, сказала Полли.

-- О, как же, мистрис Ричардс! Я очень-рада.

-- Однако вы этого не показываете.

и не могу обнаруживать ничего так откровенно, как вы временные! В здешнем доме временные делают, что хотят, их все слушают, а на постоянных никто не смотрит!