Домби и сын.
Часть вторая.
Глава I. Поль подростает; характер его.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть вторая. Глава I. Поль подростает; характер его. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
Поль подростает; характер его.

Мало-по-малу, под бдительным руководством времени, маленький Поль перешел от младенчества к детству и сделался ходящим, болтающим и удивляющимся Домби. После грехопадения и изгнания Ричардс, место её осталось вакантным, и кормилицу заменили нянька, мистрисс Чикк и мисс Токс, из которых две последния предались своей новой обязанности с необычайным увлечением. Дело дошло до того, что майор Бэгсток убедился в своей отставке из сердца мисс Токс; а мистер Чикк, освобожденный от домашняго надзора, принялся наслаждаться бурными удовольствиями светской жизни, обедал в клубах и кофейных домах, играл в разные игры, трижды явился к своей супруге закуренный табачным дымом, - словом, по выражению мистрисс Чикк, распустил узы всех общественных и нравственных обязанностей человека.

Не смотря, однако, на все попечения, которыми окружало маленького Поля, его нельзя было назвать здоровым ребенком. Будучи от природы нежного сложения, он долго томился, лишившись кормилицы; каждый зубок прорезывался у него с мучениями; он страдал всеми детскими болезнями и очень-часто бывал в самом опасном положении. Может-быть, холод, обдавший его при крестинах, поразил бедняжку в одно из самых чувствительных начал жизни: как бы то ни было, он стал с того самого дня несчастным ребенком и не мог поправиться в силах и здоровье. Мистрисс Виккем соболезновала о нем из глубины души.

Мистрисс Виккем была жена трактирного лакея - почти то же самое, что вдова всякого другого человека; ее взяли в няньки Полю дня через два после внезапного отнятия его от груди кормилицы. Она была женщина добрая, белокурая, с вечно-поднятыми бровями и понуренною головой; во всякое время готова была соболезновать о себе или о ком бы то ни было, и имела необыкновенный дар смотреть на все предметы с самой печальной и безнадежной точки зрения.

Нечего и говорить, что до величественного слуха мистера Домби не долетало ни малейшого отголоска об этом качестве новой няньки. Вообще, ни мистрисс Чикк, ни мисс Токс не смели и думать сообщить ему что-нибудь, что могло бы намекнуть о малейшем поводе к опасениям на-счет жизни или здоровья его сына. Мистер Домби решил, что ребенок должен пройдти через известные болезни, и чем скорее, тем лучше. Еслиб он мог откупить его от этих прав природы или нанять другого, который бы перенес на себя недуги, предназначенные его сыну, он готов бы был заплатить щедрое вознаграждение. Но как это было невозможно, то он ограничивался только удивлением неразборчивости природы, неотличающей его сына от сына любого угольника. Главным чувством мистера Домби было нетерпение, усиливавшееся в постоянной прогрессии по мере того, как сын его подростал; - нетерпение увидеть как-можно-скорее сына своего действительным членом богатого и могущественного торгового дома Домби и Сына.

Некоторые философы утверждают, будто эгоизм гнездится в корне всякой человеческой привязанности. Конечно, мистер Домби видел в сыне нераздельную часть и наследника своего собственного величия, или величия фирмы Домби и Сына; но он любил его всею любовью, к какой был способен. Если в холодном сердце его был теплый уголок, то этот уголок был занят его сыном; если жосткая оболочка этого куска льда могла запечатлеться чьим-нибудь образом, то это был опять-таки образ сына... правда, не столько сына-младенца, или сына-мальчика, сколько "Сына" фирмы. Вот причина желания его дождаться как-можно-скорее конца всех промежуточных периодов жизни Поля; вот почему он не безпокоился о нем, как-будто жизнь его была застрахована и заколдована; вот почему он был непоколебимо убежден, что сын его должен сделаться "Сыном" фирмы, с которым он имел ежедневно мысленные сношения.

Таким-образом, Поль дожил до пятилетняго возраста. Он был хорошенький ребенок, хотя личико его и казалось несколько-болезненным; а пристальные взгляды его не раз заставляли мистрисс Виккем печально качать головою и тяжко вздыхать. Нрав его обещал сделаться со-временем достаточно властолюбивым, хотя нередко в нем обнаруживалось много детской игривости, и он вообще не был капризен. Одно было в нем странно: часто впадал в какую-то непостижимую в его лета задумчивость, и тогда, сидя в своих миньятюрных креслах, он смотрел и говорил в роде тех таинственных и страшных маленьких существ, о которых рассказывают в волшебных сказках, и которые, имея от роду по полуторасту или но двести лет, Фантастически представляют собою детей, замененных ими для каких-нибудь потребностей колдовства.

Иногда это расположение духа находило на него в детской; иногда он впадал в него внезапно, играя с Флоренсой или запрягши мисс Токс в виде лошадки; тогда он вдруг прерывал игру, говоря, что устал. Но чаще и вернее всего это случалось с ним, когда его кресла приносили в комнату отца и он сидел в них подле камина, после обеда мистера Домби. В это время оба они представляли самую странную картину, на которую когда-либо упадали красные отблески пылающого камина. Мистер Домби, важный и натянутый, глядел на огонь; маленькое подобие его, с старым-престарым выражением, лица, устремляло взоры свои туда же, с внимательностью и глубокомыслием мудреца. Мистер Домби был погружен в запутанные денежные соображения и разсчеты; маленькое подобие его занято был Бог-знает какими Фантазиями, полу-образовавшимися мыслями, блуждающими мечтами. Мистер Домби, неподвижный и как будто накрахмаленный надменностью; маленькое подобие его, также неподвижное по наследству и безсознательному подражанию - оба схожи были между собою и между-тем оба чудовищно противоположны друг другу.

В один из таких вечеров, когда отец и сын просидели молча долгое время и мистер Домби знал, что ребенок не спит потому только, что, взглядывая на него изредка, видел, как яркое пламя отражалось в его глазах будто в светлом алмазе - маленький Поль вдруг прервал молчание вопросом:

-- Пaпа! что такое деньги?

Мистер Домби только-что о них думал, а потому, прерванный таким неожиданным образом, не нашелся что отвечать.

-- Что такое деньги, Поль? Деньги?

-- Да, что такое деньги? повторило дитя, обратив к отцу старое лицо свое.

Мистер Домби был в затруднении. Подумав несколько, он отвечал:

-- О, это я знаю! Но я спрашиваю не о том, папа: я хочу знать, что такое деньги?

Небо и земля! каким старым казалось его личико, когда он снова обратил его к отцу.

-- Что такое деньги! сказал мистер Домби, отодвинув несколько свои кресла и глядя с величайшим изумлением на дерзновенную былинку, предложившую такой вопрос.

-- Я разумею, папа, что оне могут сделать? возразил Поль, скрестив рученки и поглядывая попеременно то на огонь, то на отца.

Мистер Домби пододвинулся к нему и погладил его по голове: "Ты со временем узнаешь это как-нельзя-лучше, мой милый. Деньги, Поль, могут сделать все". Он взял его ручонку и потрепал ее, давая этот ответ.

По Поль высвободил свою руку и, потирая ладонью ручку кресел, посмотрел пристально на огонь, как-будто ожидая от него решения своей задачи, и повторил, помолчав немного:

-- Все, папа?

-- Да. Все... почти.

-- Все значит все, не так ли, папа?

-- Да... конечно, все.

-- От-чего же деньги не спасли мою мама? Ведь это было жестоко, не так ли?

-- Жестоко! возразил мистер Домби, поправляя галстух и как-будто сердясь на эту идею. - Нет. Хорошая вещь не может быть жестока.

-- Если это хорошая вещь и может сделать все, сказал ребенок задумчиво, глядя снова пристально на огонь: - я удивляюсь, почему же деньги не спасли мою мама!

Он сказал это уже не в виде вопроса, поняв, может-быть, с детскою проницательностью, что поставил отца в неловкое положение, но повторил мысль свою вслух, как-будто она давно уже гнездилась в его голове и не давала ему покоя. Потом, подперши рукою подбородок, он продолжал задумчиво глядеть на огонь, как-будто ища от него объяснения.

Мистер Домби не вдруг оправился от своего удивления - чтоб не сказать страха, потому-что ребенок в первый раз заговорил с ним о матери, хотя они и часто просиживали вместе по нескольку часов. Он принялся растолковывать сыну, каким образом деньги, не смотря на все свое могущество, которым ни под каким видом не должно пренебрегать, не могут сохранить жизнь людям, которым пришло время умереть, и объявил, что все, к-несчастию, должны непременно умереть, даже в Сити, как бы они богаты ни были. Но за то деньги доставляют почет, уважение и делают нас сильными, могущественными и славными в глазах всех людей, боящихся нас и ищущих нашего расположения; деньги могут очень-часто отдалять даже смерть на долгое время. Деньги, на-пример, доставили его мама услуги доктора Пилькинса, которыми и он, Поль, часто пользовался; также помещения знаменитого доктора Паркера Пепса, которого он никогда не знал. Словом, деньги могут сделать все, что только возможно сделать. Все это и многое в том же роде мистер Домби старался напечатлеть в уме своего маленького сына, который слушал с большим вниманием и, по-видимому, понял почти все, что ему растолковывал отец.

-- Однако, деньги не могут сделать меня крепким и совершенно-здоровым, папа? спросил Поль, помолчав несколько минут и потирая свои худенькия ручки.

-- Что жь? ты крепок и совершенно-здоров, Поль. Разве это не правда?

О, с каким старым выражением обратилось опять к отцу это детское личико, полузадумчивое, полухитрое!

-- Ты ведь здоров и крепок, как все маленькие человечки твоих лет? ге?

-- Флоренса старше меня, а я знаю, что я не так здоров и не так крепок, как Флоренса. Я думаю, что Флоренса могла играть дольше меня, когда была такая же маленькая как я. Я иногда очень устаю! и у меня кости так болят... Виккем говорит, что это кости... что я не знаю что делать!

-- О, нет! это бывает не к ночи, папа, а днем; я ложусь и кладу голову на колени Флоренсы, а она поет мне. Ночью мне снятся такия странные вещи!

И он снова стал смотреть на огонь и потирать себе руки, как старик или как молодой домовой.

Мистер Домби был так изумлен, чувствовал себя так неловко и до того растерялся, что был не в состоянии продолжать этот разговор, а мог только смотреть на сына, который все глядел на огонь, пока не пришла нянька, чтоб увести его в детскую спать.

-- Я хочу, чтоб за мною пришла Флоренса, сказал Поль.

-- А что же вы, сударик Поль, разве не пойдете со своею нянькой?

-- Нет, не пойду, отвечал ребенок, разсевшись в креслах со всею важностью истинного хозяина дома.

Нянька вышла, призывая благословение небес на его невинность, и вскоре явилась, вместо её, Флоренса. Ребенок поднялся с внезапною живостью и обратил к отцу, прощаясь с ним, такое веселое, истинно-детское лицо, что мистер Домби, хотя и обрадовался этой скорой перемене, но был все-таки в крайнем изумлении.

Когда дети вышли из комнаты, мистеру Домби показалось, что будто он слышит пение приятного голоска. Вспомнив, что, по словам Поля, сестра часто поет ему, он имел любопытство встать, отворить двери, прислушаться и посмотреть им вслед. Девочка с трудом поднималась по широкой и пустой лестнице, неся брата на руках; голова его покоилась на её плече и одна рука обхватывала небрежно её шею. Таким образом они поднимались, она пела не умолкая, а он по-временам вторил ей слабым голосом.

Мистер Домби глядел на них, пока они не добрались до верха лестницы; Флоренса приостанавливалась несколько раз для отдыха; наконец, они скрылись, а он все-еще стоял на месте, смотря вверх, пока холодные лучи луны, проглядывая сквозь освещавшее лестницу сверху отверстие, не напомнили ему, что пора возвратиться в свою комнату.

На другой день мистрисс Чикк и мисс Токс были созваны к обеду на домашний совет. Когда убрали скатерть, мистер Домби открыл заседание требованием, чтоб ему сказали тотчас же, прямо и без прикрас, не случилось ли чего-нибудь с маленьким Полем и какого об этом мнения доктор Пилькинс.

-- Я заметил, прибавил мистер Домби: - что мальчик не так здорово смотрит, как бы я желал.

-- Ты, милый Поль, отвечала мистрисс Чикк: - постиг все с разу с твоею всегдашнею проницательностью. Действительно, милое дитя смотрит не так здорово, как мы могли этого желать. Ум и душа его как-будто слишком-велики для такого маленького тела. Он говорит такия вещи, каких бы никак нельзя было ожидать от его лет! Например, вчера, выражения его о похоронах!

-- Я боюсь, сказал мистер Домби недовольным тоном: - что окружающие Поля говорят ему о совершенно-неприличных предметах. Вчера вечером еще он говорил мне о своих... о своих костях!.. с сердитым ударением на последнем слове. - Кому какое дело до... до костей моего сына? Я полагаю, что он не живой скелет.

-- О, далеко от этого! воскликнула мистрисс Чикк с невыразимым негодованием.

-- Надеюсь! И опять похороны! Кто говорит ему о похоронах? Мы не гробовщики, не "немые" {Немые люди, которых нанимают для богатых похоронных процессий.}, не могильщики, я полагаю.

-- О, как далеко от этого!

-- Так кто же внушает ему подобные мысли? Я вчера вечером был поражен самым неприятным образом. Кто толкует ему о таких вещах, Луиза?

-- Милый Поль, отвечала сестра после краткого размышления: - об этом нечего спрашивать. Признаюсь откровенно, я не думаю, чтобы Виккем была женщина веселого характера, которую бы можно было назвать...

-- Дочерью Момуса? подсказала нежно мисс Токс.

так здорово, как бы мы желали, и чувствует несовершенную крепость в своих...

Мистрисс Чикк не вдруг решилась выговорить "ногах" и ждала намека от мисс Токс, которая не замедлила подсказать:

-- Членах?

-- Членах! повторил мистер Домби.

-- Кажется, что доктор Пилькинс говорил о ногах, Луиза, не правда ли? заметила мисс Токс.

-- Конечно так, мой друг, возразила мистрисс Чикк тоном кроткого упрека. - Но это совершенно все равно. Я говорю, что если наш милый ребенок лишится на время употребления своих ножек, то это, по словам медика, болезнь весьма-обыкновенная у детей его возраста. Чем скорее ты это поймешь, Поль, и допустишь, тем лучше.

-- Ты должна знать, Луиза, заметил её брат: - что я нисколько не сомневаюсь в твоей естественной преданности и должном уважении к будущему главе моего дома. Мистер Пилькинс видел Поля сегодня утром, я полагаю?

-- О, да! мы с мисс Токс были при этом. Мы с мисс Токс считаем священным долгом присутствовать при всех визитах доктора Пилькинса. Он человек очень знающий и уверял, что тут нет ничего опасного; но сегодня он советовал для нашего милого малютки морской воздух, и я убеждена в его благоразумии.

-- Морской воздух? повторил мистер Домби.

-- Да. Мои Джордж и Фредерик пользовались также морским воздухом, который очень помог и мне самой. Я полагаю, вместе с мисс Токс, что непродолжительное отсутствие из здешняго дома и воздух Брайтона, на-пример, при Физическом и умственном воспитании такой разсудительной женщины, как мистрисс Пипчин.

-- Что это за мистрисс Пипчип, Луиза?

-- Мистрисс Пипчин, милый Поль, пожилая дама, - мисс Токс знает всю её историю, - которая с некоторого времени посвятила себя совершенно изучению детства и его болезней и пользуется превосходнейшею репутацией. Муж её надорвал себе сердце... как это случилось, моя милая мисс Токс? Я забыла подробности.

-- Выкачивая воду из перуанских рудников.

-- Не будучи работником, разумеется, сказала мистрисс Чикк, взглянув на брата... (такое пояснение было необходимо, так-как мисс Токс выразилась будто-бы он умер, выкачивая воду собственноручно), но у него был на это употреблен капитал, и предприятие его не удалось. Я слышала, что дети необыкновенно поправляются под надзором мистрисс Пипчин. Вообще, ее рекомендуют очень-очень многие!

-- Я считаю долгом сказать о мистрисс Пипчин, почтенный сэр, что она вполне заслуживает похвалы вашей милой сестрицы, заметила мисс Токс, невинно покраснев. - Многия дамы и джентльмены, которым никак не было суждено сделаться интересными членами общества, обязаны этим её попечениям. Я даже слыхала, что в заведении её случалось бывать юным питомкам нашей аристократии.

-- То-есть, эта почтенная женщина содержит род заведения, мисс Токс? спросил снисходительно мистер Домби.

-- Я право не знаю, могу ли назвать её дом этим именем, сэр. Вообще же, это никак не приготовительная школа. Может-быть, я выражусь яснее, прибавила она самым сладостным голосом: - назвав его детским пансионом самого разборчивого разряда.

-- На чрезвычайно-исключительной и разборчивой ноге, подсказала мистрисс Чикк, взглянув на брага.

-- О! эксклюзивность в высшей степени!

Во всем этом было многое по мыслям мистеру Домби.Муж мистрисс Пипчин надорвал себе сердце в перуанских рудниках, что отзывалось богатством; такой способ надорвать себе сердце показался мистеру Домби приличным. Кроме того, он был бы в отчаянии при одной мысли оставить сына в доме хоть на один час долее, когда противное было присоветовано врачом: это было бы остановкою на пути, по которому дитя должно достигнуть, хотя и медленно, до предназначенной ему великой цели. Он разсудил, что может положиться на рекомендации сестры и мисс Токс, зная, как неохотно обе оне допустили бы вмешательство третьяго лица во что-нибудь, касающееся его сына, и никак не подозревая в них наклонности свалить с себя на кого-нибудь часть ответственности, которую оне на себя взяли. Мистер Пипчин надорвал себе сердце в перуанских рудниках - прекрасно!

-- Предположив после завтрашних справок, что мы отправим Поля в Брайтон, к этой даме - кто с ним поедет? спросил мистер Домби после краткого размышления.

Мистер Домби отвернулся, подошел медленно к шкафу с книгами, отпер его и принес одну книгу, которую принялся перелистывать.

-- Никого, кроме её, Луиза? сказал он, не поднимая головы и продолжая перевертывать листы.

-- Разумеется, еще Виккем. Больше никого не нужно, как мне кажется. Ты будешь, без сомнения, навещать его раз в неделю...

-- Конечно, возразил мистер Домби, после чего просидел с час, глядя пристально на одну страницу, но не читая на ней ни слова.

Знаменитая мистрисс Пипчин была дивно-угрюмая, некрасивая дама, с неблагоприятным лицом, испещренным, как дурной мрамор, крючковатым носом и жосткими серыми глазами, которые повидимому можно было совершенно безвредно ковать на наковальне. Прошло по-крайней-мере сорок лет современи кончины мистера Пипчина в перуанских рудниках; но вдова его все еще носила черное бомбазиновое платье, такое безлоскное, мрачное и мертвенное, что самый газ не мог бы его осветить, и одного присутствия её было достаточно для потемнения огня какого угодно множества свеч. О ней вообще говорили, как о величайшей мастерице "справляться" с детьми; весь секрет этого достоинства состоял в том, что она давала детям то, чего они не любили, и не давала ничего, чем бы им можно было доставить хоть малейшее удовольствие; такого рода система, - дознано было на опыте - способствовала как-нельзя-лучше укрощению детских нравов. Вообще, она была дама самая горькая, и многие полагали, не произошла ли какая-нибудь ошибка в приложении механизма перуанских помп, которые выкачали из нея насухо всю влагу человеческой ласковости и кротости, вместо того, чтоб выкачивать воду из рудников.

Замок этой колдуньи-укротительницы детей находился в одном крутом переулке Брайтона, где почва была больше обыкновенного кремниста, меловата и бездонна, а домы больше обыкновенного хрупки и жидки, где все палиссадники были одарены непостижимым качеством, что бы в них ни посеяли, производить только бархатцы. В зимнее время ничем нельзя было выжить свежий воздух из покоев "замка", а в летнее ничем нельзя было заманить его туда. Ветер прохаживался по всему дому с разными отражениями, так-что в доме постоянно раздавались звуки, похожие на те, которые производит приложенная к уху раковина. Запах в доме сам-по-себе был не из свежих, а разставленные хозяйкою в никогда-неотворявшемся окне кабинета цветы и растения, распространяли по атмосфере всего заведения какой-то землянистый вкус. Выбор этих растений, без сомнения замечательных, как экземпляры ботаники, также отзывался характером мистрисс Пипчин: тут было с полдюжины образцов кактуса, которого длинные листья обвивались вокруг шпалер, подобно волосатым змеям; одна порода его же, выдвигавшая широкие когти и походившая на клешни позеленелых морских раков; несколько ползучих растений, снабженных колючими и прилипчивыми листьями; наконец, к потолку был подвешен цветочный горшок, из которого зелень казалась выкипавшею и задевала своими длинными концами за лица проходивших, напоминая им о пауках, которые, сказать мимоходом, в доме мистрисс Пипчин водились в большом изобилии.

Так-как мистрисс Пипчин брала значительные деньги с тех, кто мог ей платить, а кислая её натура не смягчалась ни для кого, то ее вообще считали женщиною, одаренною чрезвычайнотвердым характером. Основываясь на такой репутации и на кончине супруга своего в перуанских рудниках, она накопила себе препорядочные деньги. Через три дня после разговора о ней у мистера Домби, почтенная старушка имела уже в виду значительное усугубление своих доходов из кошелька этого джентльмена и принимала Флоренсу и маленького Поля как будущих обитателей своего дома.

Привезшия детей мисстрис Чикк и мисс Токс только-что отъехали от дверей, возвращаясь домой. Мистрисс Пипчин, обратясь спиною к камину, уставилась перед маленькими пришельцами и делала им смотр. Племянница её, девушка средних лет, добродушная и преданная раба мистрисс Пипчин, обладавшая однако тощею и переплетенною в железо наружностью, с обожженным в нескольких местах носом, снимала с молодого Битерстона чистую манишку, надетую на него по случаю парада. Мисс Пэнки, единственная кроме него маленькая пансионерка, была сейчас только отведена в темницу замка - пустую и холодную комнату, выходившую на двор и предназначенную для исправительных целей - за то, что имела невежливость Фыркнуть три раза в присутствии посетительниц.

-Ну, сударь, сказала мистрисс Пипчин Полю: - каково ты меня полюбишь?

-- Я вас вовсе не полюблю. Я хочу домой. Это не мой дом!

-- Нет. Это мой.

-- Очень горький.

-- Однако в нем есть местечко еще хуже, куда мы запираем негодных мальчиков.

-- Он был там? спросил Поль, указывая на юного Битерстона.

Мистрисс Пипчин кивнула в знак согласия, и Полю было довольно занятия на весь остаток дня, чтоб оглядывать с головы до ног и разсматривать все изменения физиономии мальчика, подвергшагося таким таинственным и страшным испытаниям.

В час был обед, состоявший преимущественно из мучнистых и растительных веществ; тогда мисс Пэнки, маленькая девочка с кроткими голубыми глазами, которую для здоровья мыли каждое утро, была приведена в столовую самою колдуньей и выслушала поучение, что Фыркающие при чужих никогда никому не будут нравиться. Когда эта истина была ей должным образом внушена, малютку накормили рисом; после обеда, она произнесла благодарственную молитву, в которой было также ввернуто благодарение мистрисс Пипчин за хороший обед. За столом, племянница хозяйки, мисс Беринтия, ела холодную свинину, а сама мистрисс Пипчин, нуждавшаяся для здоровья в горячей пище, питалась горячими бараньими котлетами, которые приносимы были между двумя тарелками и пахли очень-хорошо.

После обеда шел дождь, а потому прогулка по взморью была невозможна. Пищеварение мистрисс Пипчин требовало отдыха после котлет, а потому дети отправились вместе с Берри (т. е. Бернитией) в темницу замка - пустую комнату, выглядывавшую на белую стену и колодезь, и казавшуюся еще пустее от камина без принадлежностей, в котором никогда не зажигался огонь. Место это показалось, однако, детям оживленнее всех прочих, потому-что Берри играла и резвилась с ними до-тех-пор, пока мистрисс Пипчин не постучалась сердито в стену. По этому сигналу забавы прекратились, и Берри начала рассказывать вполголоса разные сказки, в чем время и протянулось до сумерек.

Вместо чая, детям дали в изобилии теплой воды с молоком и хлеба с маслом; для мистрисс Пипчин с Берри был поставлен черный чайник, а для одной мистрисс Пипчин приносились безпрестанно жирно-намасленные горячие тосты. Она смотрела, однако, так же угрюмо, как и прежде, и жосткие серые глаза её нисколько не казались мягче.

После чая, Берри принесла рабочую шкатулку и принялась шить с величайшим усердием; мистрисс Пипчин надела очки, развернула преогромную книгу в зеленом переплете и начала кивать над нею. Каждый раз, когда она просыпалась, нагнувшись слишком-близко к огню, молодой Битерстон получал по щелчку в нос за то, что он дремлет.

Наконец, для детей пришло время ложиться спать, что они и сделали после вечерней молитвы. Так-как маленькая мисс Пэнки боялась спать одна в потьмах, то мистрисс Пипчин считала священным долгом загонять ее каждый раз лично наверх, как овцу; ничего не могло быть назидательнее плача бедной малютки, который раздавался долго после того, в самой страшной и неудобной комнатке, и был прерываем по-временам приходом самой наставницы, которая потряхивала девочку для того, чтоб угомонить ее. В половине десятого разносился по всему дому аромат горячого сладкого мяса, без которого мистрисс Пипчин никак не могла уснуть, а вскоре потом весь замок погружался в тишину и спокойствие.

Завтрак следующого утра походил на чай прошлого вечера, с тою разницей, что мистрисс Пипчин заменила тост булкою и казалась еще сердитее, когда ее скушала. Потом юный Битерстон прочитал во всеуслышание родословную из "Книги Бытия ", спотыкаясь на каждом имени; после чего мисс Пэпки увели для размятия членов, а его-самого для холодной морской ванны, из которой он всегда выходил совершенно-синим и несчастным. Во то же время Поль и Флоренса пошли гулять по взморью с мистрисс Виккем, которая не переставала проливать слезы, и около полудня сама мистрисс Пипчин присутствовала при детских чтениях. Так-как система её воспитания состояла не в том, чтоб дать детскому уму развернуться и распуститься, подобно нежному цветку, но открывать его силою как устрицу, то мораль этих повестей имела всегда самый ужасающий характер: герой повести, шалун, редко оканчивал свое поприще иначе, как на зубах какого-нибудь льва или медведя.

вместе с ним и обыкновенно выезжали кататься перед обедом. Самым печальным вечером из целой недели был вечер воскресенья, потому-что мистрисс Пипчин положила себе за правило быть в это время сердитее и жостче чем во всю неделю. Тогда привозили обыкновенно от тётки её, из Роттендина, маленькую мисс Пэнки, плакавшую самыми неутешными слезами; а юный Битерстон, - которого все родные были в Индии и которого заставляли сидеть во время службы в церкви прямо, не шевелясь ничем и прислонясь головою к стене кабинета, - страдал так невыносимо, что раз спросил у Флоренсы совета, как бы ему добраться до Бепгала.

Но все вообще говорили, что мистрисс Пипчин обращается с детьми систематически, в чем, конечно, не было ни малейшого сомнения: самые резвые, прожив под её гостеприимным кровом несколько месяцев, возвращались домой весьма-присмирелыми.

С этой достойной уважения дамы, Поль, сидя в своих маленьких креслах у камина, часто не сводил глаз по целым часам. Поль никогда не знал усталости, глядя пристально и внимательно на мистрисс Пипчин. Он не чувствовал к ней ни привязанности, ни страха; но она казалась для него чем-то уродливо-занимательным, когда он был в своем стариковском расположении духа. Он сидел, потирая себе руки перед огнем, и все смотрел и смотрел на нее, от-чего она иногда даже конфузилась, не взирая на то, что была людоедкой и укротительницей детей. Раз, когда он оставался с нею наедине, мистрисс Пипчин спросила, о чем он думает.

-- О вас.

-- А что же ты думаешь обо мне?

-- Я думаю о том, как вы должны быть стары.

-- Таких вещей не должно говорить, молодой джентльмен. Это нехорошо.

-- От-чего?

-- От-того, что неучтиво, отвечала она резко. - Да! Неучтиво!

-- Неучтиво съедать все бараньи котлеты и тосты, говорит Виккем, сказал Поль самым невинным гоном.

-- Твоя Виккем, возразила мистрисс Пипчин вспыхнув: - негодная, дерзкая, безстыдная нахалка!

-- Что это такое?

-- Ничего, сударь. Вспомни повесть о маленьком мальчике, которого забодал до смерти бешеный бык за то, что он много спрашивал.

-- Если бык был бешеный, как же он мог знать, что мальчик много спрашивает? Никто не пойдет рассказывать разные вещи бешеному быку. Я не верю этой повести.

-- Ты не веришь этой повести? спросила мистрисс Пипчин почти с испугом.

-- Нет.

-- Даже еслиб это случилось с не бешеным быком, маленький дурачок?

Так-как Поль не обсудил вопроса с такой точки зрения и вывел свои заключения основываясь на бешеном состоянии быка, то он признал себя побежденным и замолчал; но долго думал об этом с таким очевидным намерением озадачить мистрисс Пипчин снова, что та сочла благоразумным удалиться и дать ему забыть о таком щекотливом предмете.

С этого времени мистрисс Пипчин почувствовала к Полю такое же странное влечение, какое он чувствовал к ней-самоп. Она придвигала маленькия кресла его к себе, и ребенок просиживал предолго, разглядывая с неутомимым вниманием каждую морщину её черствого лица и её жосткие серые глаза, так-что она иногда даже закрывала их, притворяясь, будто дремлет, и чувствовала себя как-то неловко. У мистрисс Пипчин была старая черная кошка, которая обыкновенно свертывалась в клубок перед самым камином, эгоистически мурныкала и мигала на огонь. Почтенная старушка могла бы как-нельзя-лучше представлять собою ведьму, а Поль и кошка - её духов-сподвижников, когда все они втроем грелись у камина. Видя их, никто бы не удивился, еслиб они вдруг вздумали подняться в трубу и улететь с первым сильным ветром, в темную ночь, на какое-нибудь таинственное сборище нечистой силы.

Этого однако не случилось. Кошка, Поль и мистрисс Пипчин занимали после каждых сумерек свои обычные места, и маленький Домби, избегая общества юного Битерстона, продолжал изучать железные черты мистрисс Пипчин, кошку и огонь вечер за вечером, как-будто они были сочинением чернокнижническим, в трех томах.

Мистрисс Виккем растолковывала себе по-своему несообразные оригинальности маленького Поля и выводила из них самые зловещия заключения. Политика мистрисс Пипчин состояла отчасти и в том, чтоб не позволять своей служанке входить в дружеския сношения с мистрисс Виккем; для этого она пряталась за дверьми и наскакивала каждый раз на свою жертву, когда видела ее направляющеюся к дверям комнаты мистрисс Виккем. Но Берри не запрещалось этого в свободное от её многочисленных занятии время, и ей мистрисс Виккем открыла свою душу.

-- Ох! вздохнула Виккем. - Это ему нужно.

-- Да разве он дурен, когда не спит?

-- Нет; о, нет! Так-же точно, как Бетси Дженни моего дяди.

Берри смотрела, как-будто разгадывая, какие отношения могут быть между Полем Домби и Бетси Дженни дядюшки мистрисс Виккем.

-- Жена моего дяди, продолжала мистрисс Виккем: - умерла совершенно как его мама. Дитя моего дяди росло точно так же, как господин Поль. От дитяти моего дяди у людей кровь не раз застывала в жилах, да!

-- Как-так?

-- Я бы ни за что не желала просидеть ночь наедине с Бетси Дженни. Никак!

-- Бетси Дженни было премиленькое дитя, такое миленькое, каких я видала очень-немного, и она вытерпела все возможные болезни. Но знаете, мисс Берри, от её люльки не отходила её покойная мать. Не знаю, как это было и когда, или знала ли об этом сама девочка, но мать сидела над нею, мисс Берри! Вы скажете: вздор! Не обижаюсь, мисс. Вы можете даже позабавиться надо мною: это развлечет вас в здешней тюрьме - извините - в здешней могиле, которая меня убивает. Он однако спит немножко-безпокойно. Погладьте ему спину, мисс Берри, сделайте одолжение.

Берри охотно исполнила её просьбу.

-- За Бетси Дженни, сказала мистрисс Виккем самым торжественным тоном: - ухаживали как за этим ребенком, и она переменялась так же, как он. Я часто видала, как она сидит и думает, думает, думает, как он; я часто и очень-часто видала, как у нея было старое, старое, старое лицо, как у него; я много раз слышала от нея такия же речи, как от него. Дети эти очень походили друг на друга, мисс Берри.

-- Жива дочь вашего дяди?

она жива!

Так-как из ударения мистрисс Виккем следовало заключить, что кто-нибудь умер, то Берри спросила об этом.

-- Я не хочу вас тревожить. Не спрашивайте меня.

Ничем нельзя было возбудить сильнейшого любопытства, а потому Берри повторила свой вопрос. После некоторой нерешимости и как-будто неохотно, мистрисс Виккем положила свой ножик, - она тогда ужинала, - оглянулась вокруг себя, посмотрела на спящого Поля и сказала:

Такой ответ до того поразил бедную племянницу мистрисс Пипчин, что она привскочила на месте; а мистрисс Виккем указала украдкою на кровать, где спала Флоренса, потом сделала пальцем несколько таинственных знаков и продолжала:

-- Вспомните мое слово, мисс Берри, и благодарите Бога, что маленький Поль не очень к вам привязан. Уверяю вас, и ко мне также!

Может-быть, мисс Берри, от сильного внутренняго волнения, погладила его слишком-крепко, только ребенок проснулся, сел в постели, с жаркими и влажными от какого-нибудь детского сновидения волосами, и спросил, где Флоренса.

эту маленькую группу и устремила взоры в потолок.

Хотя племянница мистрисс Пипчин, спустившись вниз, и не думала найдти распростертую без движения тётку, однакожь она очень обрадовалась, когда увидела ее больше обыкновенного сердитою и строгою и с явными признаками намерения жить долго и "быть отрадою всех". В-продолжение всей следующей недели, тосты и котлеты исчезали по-прежнему, и она нисколько не слабела, хотя маленький Поль проводил вечера перед камином подле нея и наблюдал её черты с усиленным вниманием.

Но так-как Поль не сделался сильнее со времени переселения своего сюда, хотя в лице он и казался здоровее, то ему достали маленькую удобную колясочку, в которой привозили его ко взморью, давая ему для развлечения разрисованную азбуку и разные книжки, назначенные для первоначального обучения. Верный своим странным прихотям, маленький Домби отверг краснорожого дюжого малого, которого ему предложили, чтоб возить колясочку, и выбрал его деда - заплеснелого, старого отставпого матроса, одетого в крашеный парусинный костюм, пропитанного соленою водою и пахнувшого как усыпанное морскими травами прибрежье во время отлива.

Возимый этим замечательным земноводным, с идущею подле Флоренсой и следуемый вечно-плачевною Виккем, Поль отправлялся каждый день на взморье. Там он готов был сидеть или лежать в своей колясочке по целым часам, не безпокоимый ничем столько, как обществом детей, разумеется, за исключением Флоренсы.

-- Подите прочь, говорил он каждому ребенку, который к нему присоединялся. - Благодарю; но вы мне не нужны.

-- Я совершенно здоров, благодарю вас; по лучше ступайте играть.

Потом он поворачивал голову, следил за уходившим ребенком и говорил Флоренсе: - Ведь нам никого не нужно, так ли? Поцелуй меня; Флой!

В таких случаях он чувствовал отвращение даже к обществу Виккем и всегда радовался, когда она уходила в сторону набирать раковин и знакомых, чем она каждый раз занималась. Любимое место его было совершенно-уединенное, в стороне от всех гуляющих; там, с Флоренсою, сидевшею подле него с работой, или читавшею ему книгу, или говорившею с ним, и с ветром, дувшим ему прямо в лицо, ему не нужно было ничего.

Раз он ей сказал: - Послушай, Флой, где Индия, в которой живут родные этого мальчика?

-- На целые недели дороги?

-- Да, на много недель пути днем и ночью.

-- Еслиб ты была в Индии, Флой, сказал он после минутного молчания: - я бы... что сделала мама? я забыл.

-- Любила меня! отвечала девочка.

Она бросила работу и положила голову на его подушку, лаская его.

-- И я бы умерла, еслиб ты был там, Поль! Но тебе скоро будет лучше.

-- О, мне теперь гораздо-лучше! Я не то хочу сказать. Я хочу сказать, что я бы умер оставшись без тебя, Флой!

В другой раз и на том же месте, он заснул и спал долго. Пробудившись вдруг, он вздрогнул и стал прислушиваться.

Она отвечала, что это только шум волн, которые разбиваются о берег.

-- Да, да! Но я знаю, что оне всегда что-то говорят, и всегда говорят то же самое. Какое там место за морем? - Он поднялся и смотрел жадно на горизонт.

Она сказала, что там другая земля; но он отвечал: - Нет, нет! не эта! ИТо туда дальше, гораздо-дальше?

страну.