Домби и сын.
Часть вторая.
Глава IV. Появление Поля на новой сцене.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть вторая. Глава IV. Появление Поля на новой сцене. (старая орфография)

ГЛАВА IV.
Появление Поля на новой сцене.

Мистрисс Пипчин, не смотря на свою потребность в пищеварительном отдыхе после бараньих котлет, была состроена из таких крепких материалов, что ни одно из предвещаний мистрисс Виккем не сбылось, и она решительно не обнаруживала никаких признаков физического разслабления.

Бедная Берри работала по-прежнему как невольница, в полном убеждении, что мистрисс Пипчин совершеннейшее существо на земном шаре, и каждый день приносила себя по нескольку раз в жертву этой богине: но все это самоотвержение друзья и поклонники мистрисс Пипчин обращали к её же кредиту.

Был, на-пример, в Брайтоне честный продавец чая, сахара, кофе и разных пряностей, у которого мистрисс Пипчин забирала всякой всячины на книжку; оне был человек холостой и не очень-разборчивый на счет наружной красоты, а потому сделал однажды весьма-благонамеренное предложение Берри. Но мистрисс Пипчин отвергла за свою племянницу руку его с гордым негодованием. После этого отказа, все удивлялись твердости и независимости характера мистрисс Пипчин, но никто не подумал о Берри, проплакавшей целые шесть недель и обреченной вечному девичеству.

-- Берри вас очень любит? спросил однажды Поль, сидя у камина вместе с мистрисс Пипчин и её кошкой.

-- Да.

-- За что?

-- За что! Как можно спрашивать о таких вещах, молодой джентльмен? За что ты так любишь Флоренсу?

-- За то, что она очень-добра. Нет никого добрее Флоренсы...

-- Хорошо! Ну так нет никого такого, как я.

-- Не-уже-ли нет?

-- Нет.

-- Очень-рад. Это очень-хорошо, заметил Поль, потирая руки и глядя очень-пристально на мистрисс Пипчин.

Она не рискнула спросить почему, ожидая вероятно самого уничтожающого ответа; но принялась, в утешение себе, мучить маленького Битерстона так безжалостно, что он в тот же вечер занялся приготовлениями к путешествию сухим путем в Индию, утаив от ужина кусок хлеба и обломок сыра, которые предназначал для дорожного запаса провизии.

Мистрисс Пипчин имела почти целый год на попечении своем Поля и Флоренсу. Они были в этот промежуток два раза долга, но не более, как на несколько дней, и еженедельно посещали мистера Домби в Бедфордской-Гостиннице, где он регулярно останавливался, приезжая из Лондона по субботам. Мало, по-малу Поль укрепился и мог уже обходиться без колясочки; но он все-таки имел вид нежный и болезненный, и был попрежнему старым, тихим, разумным ребенком.

В один из субботних вечеров, все в замке мистрисс Пипчин встревожились не на шутку от неожиданного известия, что мистер Домби намерен посетить ее. Все население дома забегало и засуетилось: везде подтирали и подметали, на кроватях детей переменили белье, мисс Пэнки и юного Битерстона поприодели в чистое, при чем последний приобрел несколько сверхкомплектных щелчков, и наконец темная бомбазиновая одежда достойной воспитательницы омрачила гостиную, где сидел мистер Домби, глядя в задумчивости на порожния кресла своего сына и наследника.

-- Как вы поживаете, мистрисс Пипчин? сказал мистер Домби.

-- Благодарю вас, сударь. Я довольно здорова, принимая в соображение...

Мистрисс Пипчин всегда выражалась таким образом. Тут подразумевалось: принимая в соображение её добродетели, потери, пожертвования и тому подобное.

Мистер Домби кивнул ей с видом покровителя, чувствующого, что именно за это он платит ей по стольку-то в месяц. После краткого молчания он начал:

-- Мистрисс Пипчин, я решился посетить вас для совещания касательно моего сына. Я хотел сделать это давно, но отлагал нарочно, чтоб дать ему время поправиться в здоровье. Вы не имеете на этот счет никаких сведений, мистрисс Пипчин?

-- Брайтон очень-здоровое место, сударь. Право, очень-здоровое для детей.

-- Я намерен оставить его в Брайтоне.

Мистрисс Пипчин потерла руки и уставила свои серые глаза на огонь.

-- Но, продолжал мистер Домби, подняв указательный палец: - теперь с ним будет по всей вероятности переменами он начнет другой образ жизни. Короче, мистрисс Пипчин, я об этом именно хотел поговорить с вами. Сын мой растет, мистрисс Пипчин; действительно, он подростает.

Было что-то грустное даже в торжестве, с которым мистер Домби это сказал. Детство Поля, по-видимому, протекало для него слишком-медленно, а все надежды и планы его направлялись к более-зрелому возрасту ребенка.

-- Ему шесть лет! сказал он, поправляя галстух. - Гм! из шести сделается шестнадцать прежде, чем мы успеем оглянуться.

-- Через десять лет, прокаркала нечувствительная мистрисс Пипчин с морозным отблеском в своих железных серых глазах. - Это долгое время.

-- Все зависит от обстоятельств. Как бы то ни было, мистрисс Пипчин, сыну моему шесть лет, и я боюсь, что в познаниях он далеко отстал от других детей его возраста; а сын мой должен быть далеко впереди своих товарищей во всех отношениях. Для него уже приготовлено высокое место в свете, и дорога его очищена и проведена, даже прежде, чем он родился. Воспитание такого молодого джентльмена не должно терпеть промедлений или быть несовершенным. За него должно приняться серьёзно, мистрисс Пипчин.

-- Прекрасно, сэр. Я не нахожу этому никакого опровержения.

-- Я всегда был в этом убежден, мистрисс Пипчин. При вашем уме нельзя было думать иначе.

-- Толкуют много вздора о том, что не должно детей приневоливать к-учению и тому подобное, сэр, сказала мистрисс Пипчин, нетерпеливо потирая свой крючковатый нос. - В мое время думали не так. Мое мнение:, заставлять их учиться.

-- Почтенная мистрисс Пинчин, я вижу, что ваша репутация приобретена не даром. Будьте вполне уверены в моем одобрении вашей прекрасной системы; я сочту себе за особенное удовольствие рекомендовать ее везде, где только мои скромные услуги могут вам быть полезны.

Величавый тон мистера Домби резко противоречил смирению слов его.

-- Я думал о докторе Блимбере, мистрисс Пипчин.

-- О моем соседе, сударь? Я уверена, что заведение доктора превосходно. Там строго ведут молодых людей и занимаются науками с утра до ночи.

-- И ему платят очень-дорого.

-- Я имел случай говорить с доктором Блимбером, мистрисс Пипчин, и он находит Поля вовсе не слишком-юным для своей методы. Он говорил о многих мальчиках, которые в эти лета знали уже по-гречески. Но я безпокоюсь не об этом. Так-как сын мой вовсе не знал матери, то он сосредоточил очень-много... и даже слишком-много, своей детской привязанности на сестре. Не будет ли разлука с нею...

Мистер Домби остановился и замолчал.

-- Эге-ге! воскликнула мистрисс Пипчин, воспламенившись всеми своими людоедскими качествами. - Если ей это и не понравится, можно заставить!

Мистер Домби выждал, пока она трясла головою и хмурилась самым зловещим образом, и поправил:

-- Его, почтенная мистрис Пипчин, его!

Система мистрисс Пипчин казалась ей также удоприложимою и для Поля; но серые глаза её были так проницательны, что могли понять, какое различие существует в понятиях мистера Домби между дочерью и сыном; и потому она ограничилась замечанием, что перемена места, новое общество и занятия под руководством доктора Блимбера очень-скоро отучат маленького Поля от его неуместной, чрезмерной привязанности к сестре. Так-как мистер Домби думал то же самое, то она стала еще выше в его мнении; а так-как мистрисс Пипчип принялась в то же время горевать о собственной своей разлуке с её милым дружком, то он получил очень-выгодное понятие о её безкорыстии. Он сообщил людоедке план свой, заранее обдуманный: поручить Поля доктору Блимберу с тем, чтоб Флоренса осталась у нея и принимала брага по субботам, а в воскресенье вечером он будет снова возвращаться к доктору. "Таким-образом", говорил мистер Домби: "Поль отвыкнет от нея постепенно."

Мистер Домби заключил свидание изъявлением надежды, что мистрисс Пипчин останется главною инспектриссою Поля и будет наблюдать за его учением в Брайтопе. Потом, поцаловав сына, пожав руку дочери, взглянув на юного Битерстона, одетого в парадную манишку, и погладя по голове мисс Панки, он отправился обедать в свою гостинницу.

Всякий молодой джентльмен, попавший в руки доктора Блимбера, мог быть уверен, что его стиснут препорядочно. Доктор брал на себя воспитание только десятерых молодых людей; но запаса его учености достало бы по-крайней-мере на сто: главною заботою и величайшим наслаждением его было набивать ею безпощадно этих злополучных десятерых.

Заведение доктора Блимбера можно было назвать великою теплицей, где безпрестанно работал форсированный нагревальный аппарат. Все мальчики поднимались при этом искусственном жаре прежде срока. Умственный зеленый горох вырастал в Рождество, а умственная спаржа производилась круглый год; математический крыжовник (очень-кислый) был обыкновенен в самые несвойственные времена года, и все вообще, под насильственным влиянием ученого доктора, росло неестественным образом и давало скороспелые плоды. Всякого рода греческие и латинские овощи добывались из самых сухих отпрысков-мальчиков, при самых морозных внешних обстоятельствах. Природа не пользовалась никакими правами - доктор Блимбер переделывал ее по-своему.

Все это было очень-замысловато; но насильственная система сопровождалась обычными своими неудобствами: скороспелые плоды были непрочны. Один из его молодых воспитанников, да-пример, с распухшим носом и необычайно-огромною головою, - старший из десяти, прошедший через все - вдруг потерял растительную силу и остался в заведении не более, как сухим стеблем. Все говорили, что доктор переварил молодого Тутса, который лишился мозга с-тех-пор, как у него стала пробиваться борода.

Как бы то ни было, молодой Тутс обладал весьма-суровым голосом и весьма-пискливым умом; он втыкал в рубашечную манишку затейливые булавки, влюблялся во всех встречных нянек, которые не имели понятия о его существовании, и смотрел на освещенный газом мир сквозь решетку своего высокого окошка.

Сам доктор был величавый джентльмен, всегда одетый в черное, с пряжками у колен и черными шелковыми чулками ниже колен. Он отличался лысою, весьма-лоснящеюся головою; густым голосом и до такой степени двойным подбородком, что невозможно было постичь, как он мог бриться. Маленькие глаза его были всегда полузакрыты, а рот вечно расширен зловещею усмешкой. Когда он обращался с самым обыкновенным замечанием к какому-нибудь слабонервному незнакомцу, запустив правую руку за пазуху и закинув левую за спину, речь его походила на приговор сфинкса и решала дело, не допуская никакой аппелляции.

Доктор жил в важном доме, окнами к морю. Внутренний характер этой храмины учености вовсе не отличался веселостью - напротив. Темноцветные занавесы прятались за окнаии! Столы и стулья были всегда разставлены рядами, как числа в сложении; огни так редко зажигались в парадных комнатах, что эти комнаты походили на колодцы, а посетитель представлял собою ведро; столовая казалась комнатою, наименее-приспособленною для нищи и питья; во всем доме не слышалось другого звука, кроме чиканья больших стенных часов, доносившагося до чердака, да иногда разве однообразного гула, издаваемого молодыми джентльменами, твердившими наизусть свои уроки.

Мисс Блимбер, девушка стройная и недурная, нисколько не развеселяла всеобщей серьёзности. В ней не обнаруживалось никаких признаков девической игривости или кокетливости: она всегда ходила в очках, носила коротко-стриженные волосы и сама сделалась сухою и песчанистою, безпрестанно роясь в могилах умерших языков. Живые языки не имели для мисс Блимбер нималейшей занимательности: ей непременно нужны были покойники, давно истлевшие, и она выкапывала их с наслаждением.

Мистрисс Блимбер, её мама, не была ученою женщиной, но за то имела притязания на ученость - а это почти все равно. Она говорила своим приятельницам, что умерла бы спокойно, еслиб могла познакомиться с Цицероном. Главною радостью её жизни было смотреть на гуляющих молодых джентльменов, воспитанников доктора, которые не походили ни на каких других молодых джентльменов и выдвигали огромнейшие рубашечные воротники из-за самых туго-накрахмаленных галстухов. Она говорила, что это "так, классически".

Мистер Фидер, помощник доктора и "баккалавр искусств", был нечто в роде человеческой шарманки, снабженной весьма-малым количеством мотивов, которые он безпрестанно наигрывал без всяких перемен. В-особенности у него был один мотив, необычайно-монотонный, служивший для сбивания идей воспитанников доктора, которые не знали ни покоя, ни отдыха от жестокосердых глаголов, свирепых существительных имен, непреклонных синтаксических пассажей и разных примеров, тревоживших их даже во сне.

Под гнетом этой Форсированной системы обучения, каждый молодой джентльмен упадал духом через три недели. В-течение трех месяцев, на голову его рушились все заботы жизни; через четыре, в нем зараждались горькия чувства против родителей или опекунов; через пять, он делался закоснелым человеконенавистником; через шесть, он завидовал Квинту Курцию, нашедшему себе благословенное отдохновение в земле; а к концу года достигал до убеждения, от которого в-последствии никогда не отрекался, что все фантазии поэтов и уроки мудрецов не более, как коллекция грамматических фраз и примеров, неимеющая в жизни решительно никакого другого значения. Но все-таки он продолжал распускаться в теплице доктора Блимбера, пользовавшагося великою славой.

Мистрисс Пипчин носилась за обреченною жертвою как зловещая птица. Она запыхалась, потому-что мистер Домби, полный высоких замыслов, шел скоро, и хрипло каркала, дожидаясь скоро ли отворят двери.

-- Ну, Поль, сказал мистер Домби торжественно: - вот настоящая дорога, чтоб сделаться Домби и Сыном и иметь много денег. Ты уже почти взрослый человек.

-- Почти! возразил ребенок, бросив на отца трогательный, но вместе с тем странный и лукавый взгляд, которого не могло одолеть даже его детское волнение, и от которого мистер Домби почувствовал себя немножко неловко. Но в это время отперли дверь, и мгновенное неудовольствие его разлетелось.

-- Доктор Блимбер дома? спросил мистер Домби.

-- Дома.

Впустивший их был молодой человек с слабыми глазами, а на лице его выражалось полоумие, обнаруживавшееся в безсмысленной полуулыбке. Он взглянул на маленького Поля, как на мышенка, который входит в огромную мышеловку. Мистрисс Пипчин забрала себе в голову, что он смеется над посетителями, и накинулась на него.

-- Как ты смеешь скалить зубы за спиною этого джентльмена? За кого ты меня принимаешь?

-- Я не смеюсь ни над кем и не принимаю вас ни за кого, отвечал тот в отчаянии.

-- Стая ленивых собак! сказала мистрисс Пипчин. - Вам только вертеть вертелы. Поди и скажи своему господину, что мистер Домби здесь; не то тебе худо будет!

Молодой человек пошел исполнить эту обязанность и скоро возвратился с приглашением пожаловать в кабинет доктора Блимбера.

-- Ты опять смеешься, сэр?

-- Да, право, нет! возразил сильно-огорченный молодой человек.

-- Что у вас там, мистрисс Пипчин? сказал мистер Домби, оглянувшись назад. - Прошу вас, потише!

Мистрисс Пипчин грозно взглянула на жертву своего гнева и пробормотала ему что-то. Бедняк, чрезвычайно-кроткий и вовсе не насмешливый от природы, заплакал с горя.

Доктор сидел в кабинете, с двумя глобусами по бокам, окруженный грудами книг. Гомер красовался над дверьми, а Минерва стояла на полке.

-- А! как вы в своем здоровье, сударь? сказал он мистеру Домби. - Каково поживает мой маленький приятель?

Голос доктора походил на басистый гул органа. Полю показалось, будто-бы маятник часов подхватил речь педагога и принялся повторять: "Ка-ко-во по-жи-ва-ет мой ма-лень-кий при-ятель?

Рост маленького приятеля не дозволял доктору разсматривать его из-за своих окопов, а потому мистер Домби взял сына на руки и посадил на столик посреди комнаты.

-- Э-ге! сказал доктор, откинувшись в своих креслах и запустив руку за пазуху. - Теперь я его вижу. Ну, каково ты поживаешь, мой маленький приятель?

Маятник часов безостановочно повторял прежнюю фразу.

-- Э-ге! Нам приходится сделать из него человека?

-- Слышишь, Поль? сказал отец.

-- Я бы лучше хотел остаться дитятей.

-- Право! возразил доктор. - А почему?

Ребенок смотрел на него, превозмогая свое волнение; одна рука его искала чего-то в пустом пространстве вокруг столика, на котором он сидел, пока не дотронулась до шеи Флоренсы. Тогда слезы, долго удерживаемые, вдруг хлынули из его глаз и по-видимому отвечали: "Вот почему!"

-- Мистрисс Пипчин, заметил отец недовольным тоном: - мне, право, очень-неприятно видеть такия вещи.

-- Отойдите от него, мисс Домби! сказала старуха.

-- Ничего, ни-че-то! произнес доктор Блимбер, снисходительно кивая головою. - Мы заменим это скоро новыми впечатлениями и заботами, мистер Домби. Вы желали, чтоб мой маленький приятель ознакомился...

-- Со всем, доктор, прервал с твердостью мистер Домби.

-- Да, сказал доктор, разглядывая Поля своими полузакрытыми глазами, как маленькое животное, из которого он намерен набить чучелу для музея натуральной истории. - Да, совершенно так. Э-ге! Мы передадим нашему маленькому приятелю множество разнородных познаний; мы быстро подвинем его вперед, смею сказать. Быстро, смею сказать! Вы, кажется, говорили, мистер Домби, что почва еще совершенно девственна?

-- Исключая кой-какого приготовления дома и у мистрисс Пипчин.

Доктор Блимбер снисходительно наклонил голову и заметил, потирая руки, что очень-приятно начинать с самого начала. Потом он снова прищурился на Поля, как-будто располагая сейчас же, на месте, окрутить его греческой азбукой.

-- Дальнейшия объяснения, доктор, будут, кажется, лишними, сказал мистер Домби. - Я не желаю отнимать драгоценное у вас время и...

-- Ну, мисс Домби! сказала кислая мистрисс Пипчин.

-- Позвольте на минуту! возразил доктор. - Позвольте представить вам мистрисс Блимбер и мою дочь, с которыми будет разделять домашнюю жизнь наш юный путник на Парнасс. (В это время вошли обе дамы.) Мистрисс Блимбер - мистер Домби. Мистер Домби - моя дочь Корнелия. Мистер Домбй, моя милая, удостоивает нас доверенности... видишь ты нашего маленького приятеля?

Мистрисс Блимбер сначала его не заметила, но, оглянувшись, принялась восхищаться классическими очерками его лица и сказала мистеру Домби со вздохом:

-- Завидую ему! Он готовится подобно пчеле влететь в сад, усаженный самыми изящными цветами, и будет всасывать в первый раз их сладость. Виргилий, Гораций, Овидий, Теренций, Плавт, Цицерон - сколько тут меда! Странным покажется, что жена такого мужа и мать такой дочери (она взглянула на прелестную могильщицу в очках) может говорить подобные вещи; но, право, я умерла бы счастливою, еслиб могла быть другом Цицерона и беседовать с ним в его уединении в Тускулуме. Прекрасный Тускулум! О!..

Ученый энтузиазм так заразителен, что мистер Домби почти поверил ей, а мистрисс Пипчин отозвалась звуком, средним между вздохом и стоном, как-будто один только Цицерон мог утешить ее в горести, которой источником были перуанские рудники.

Корнелия взглянула сквозь очки на мистера Домби и почувствовала желание привести ему несколько цитат безсмертного оратора, но ей помешал осторожный стук в двери.

-- Кто там? сказал доктор. - О, это Тутс! Войдите, Тутс. Вот это мистер Домби, сударь. Тутс поклонился. - Странное сцепление! Мы видим перед собою начало учения и конец: альфу и омегу! Это глава моих учеников, мистер Домби.

-- Прибавление к нашему маленькому портику, Тутс - сын мистера Домби, сказал доктор.

Молодой Тутс снова покраснел. Чувствуя, по воцарившемуся величественному молчанию, что от него ждут какого-нибудь изречения, он оборотился к Полю, сказав: "здоровы ли вы?" таким басистым голосом и с такими овечьими манерами, что всякий удивился бы меньше, еслиб услышал ягненка, ревущого по-львиному.

-- Попросите мистера Фидера, Тутс, сказал доктор: - чтоб он припас несколько приготовительных волюмов для сына мистера Домби и отвел удобное место для его будущих занятий. Милая моя, кажется, мистер Домби не видал еще спален наших молодых джентльменов?

-- Если мистеру Домби будет угодно подняться по лестнице, отвечала мистрисс Блимбер: - я больше чем с гордостью покажу ему владения сонного бога.

за ними, посматривая на все стороны, не увидит ли своего врага - слугу.

Пока они там ходили, Тутс исчез, а Поль сидел на столе, держа Флоренсу за руку, и оглядывался вокруг себя, робко посматривая по-временам на доктора, который, откинувшись в своих креслах, начал читать книгу. Самая манера его чтения имела в себе что-то грозное: в ней обнаруживалась решительная, безстрастная, непреклонная, хладнокровная система занятий. Поль видел вполне лицо доктора и невольно трепетал каждый раз, когда тот благосклонно улыбался своему автору, или хмурился на него, или покачивал головою с недовольною гримасой, как-будто говоря: "Вздор! Мне это лучше известно!"

Мистер Домби вскоре спустился по лестнице вместе с своею путеводительницею, с которою разговаривал во все время.

-- Надеюсь, мистер Домби, сказал доктор, положивший книгу, когда они вошли: - что вы довольны моим внутренним устройством?

-- Оно превосходно, доктор.

-- С вашего позволения, доктор и мистрисс Блимбер, сказал Домби: - мистрисс Пипчин будет от времени до времени навешать Поля.

-- Когда угодно!

-- Я полагаю, что кончил все, и могу распроститься с вами. Поль, дитя мое, прощай.

-- Прощайте, папа.

ребенка относились к одной Флоренсе.

Злейший и непримиримейший враг, которого мистер Домби когда-нибудь мог бы себе нажить, почувствовал бы себя удовлетворенным болью, которая уязвила в это время гордое его сердце. Он наклонился над сыном и поцаловал его. На личике ребенка отразилось странное, мучительное для отца выражение.

-- Я скоро с тобою увижусь, Поль. Ты будешь свободен по субботам и по воскресеньям, знаешь?

-- Знаю, папа, возразил Поль, глядя на сестру. - По субботам и по воскресеньям.

-- И ты постараешься учиться, чтоб сделаться ученым человеком; будешь стараться?

-- О, очень-скоро!

Опять появилось на лице Поля стариковское выражение, мелькнувшее как отблеск странного света. Старческий-старческий взгляд его упал на мистрисс Пипчин и погас на её мертвом бомбазиновом платье. Почтенная людоедка выступила уже вперед, чтоб проститься и увести Флоренсу, чего она давно алкала. Движение её привело в себя мистера Домби, безотчетно смотревшого на сына. Погладив сына по голове и пожав еще раз его ручонку, мистер Домби поклонился доктору, мистрисс Блимбер и мисс Блимбер с своею обычною морозною вежливостью, и вышел из кабинета.

Не смотря на просьбы мистера Домби не безпокоиться, доктор и все семейство его пошли провожать посетителя. Таким образом мистрисс Пинчин увидела себя на минуту отрезанною от Флоренсы диктором и мисс Блимбер; этому счастливому случаю Поль был обязан тем, что Флоренса подбежала к нему, обхватила его шею обеими руками и поцаловала его несколько раз с горячностью; лицо её он увидел в дверях последним: оно обращалось к нему с нежною, ободряющею улыбкой и казалось еще светлее сквозь слезы, блестевшия в выразительных глазах девочки.

"ка-ко-во по-жи-ва-ет мой ма-ленький при-я-тель?" как и прежде.

Он сидел скрестя руки на своем пьедестале и вслушивался молча. Он мог бы отвечать: "тяжело, очень-тяжело!" Бедный малютка просидел несколько минут в том же положении, с болезненною пустотою в юном сердце, окруженный холодомъ^ безчувственностью и совершенно-чуждыми ему предметами.