Домби и сын.
Часть вторая.
Глава V. Воспитание Поля.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть вторая. Глава V. Воспитание Поля. (старая орфография)

ГЛАВА V.
Воспитание Поля.

Через несколько минут, которые показались сидевшему на столе Полю бесконечно-долгими, доктор Блимбер возвратился. Походка доктора была величественна и располагала умы его воспитанников к торжественным размышлениям. Мистрисс и мисс Блимбер следовали за ним. Доктор снял со стола своего нового ученика и передал его дочери.

-- Корнелия, сказал он. - Молодой Домби поручается наперед тебе.

Мисс Блимбер приняла ребенка из рук своего отца; Поль, чувствуя, что она его разсматривает в очки, потупил глаза.

-- Сколько тебе лет, Домби? спросила она.

-- Шесть, отвечал Поль, взглянув на нее украдкою и удивляясь, от-чего у нея волосы не такие длинные, как у Флоренсы, и от-чего она сама так походит на мальчика.

-- Много ли ты знаешь из латинской грамматики?

-- Нисколько.

Почувствовав, что ответ его поразил мисс Блимбер горестью, он посмотрел на окружавшия его физиономии и сказал:

-- Я был нездоров. Я был слабым мальчиком и не мог выучиться латинской грамматике, когда старый Глобб ходил со мною на взморье. Скажите Глоббу, прошу вас, чтоб он пришел ко мне.

-- Какое неблагородное имя! заметила мистрисс Блимбер. - Такое не классическое! Кто это чудовище, дитя?

-- Какое чудовище?

-- Глобб.

-- Он столько же чудовище, как вы сами.

-- Что такое? воскликнул доктор грозным голосом. - Ай, ай, ай! Эге! Это что?

Поль ужасно испугался, однако решился стоять за отсутствующого Глобба, хотя и задрожал:

-- Он очень-добрый старик, сударыня, и возил меня в колясочке. Он знает все о глубоком море, и какие там рыбы, и какие чудовища греются на солнце, на скалах. Он говорит, что они снова ныряют в воду, когда их испугают, и плещут очень-сильно хвостами. Там есть животные, говорил он мне, не помню как их называют и какой они длины, - Флоренса знает, - которые притворяются будто плачут; а когда человек подойдет к ним из сожаления, оне схватят его своими огромными зубами и съедят его. А человеку тогда остается только бежать и бросаться из стороны в сторону, и тогда человек уйдет, потому-что животные эти худо ворочаются, и спины у них не гнутся. Глобб знает очень-много о море, хотя и не мог сказать мне от-чего оно всегда заставляет меня думать о моей мама, которая умерла, - или о том, что оно говорит, безпрестанно говорит! "Я бы хотел", заключил он, потеряв вдруг все одушевление, с которым сообщал эти сведения, и оглядываясь с отчаянием на безчувственные незнакомые лица: "я бы хотел, чтоб старый Глобб пришел ко мне сюда. Старый Глобб добрый человек и знает меня, а я знаю его очень-хорошо и люблю его..."

-- Эге! воскликнул доктор, качая головою: - худо! Но науки поправят все.

Мистрисс Блимбер заметила, вздрогнув, что Поль непонятный ребенок, и смотрела на него почти теми же глазами, как мистрисс Пипчин.

Домби повиновался и подал руку отвлеченной Корнелии, посматривая на нее искоса с недоверчивостью. Очки с блестящими стеклами делали ее такою таинственною, что он никак не мог понять, куда она смотрит, и даже есть ли за этими стеклами настоящие глаза.

Корнелия повела его сначала в учебную, отделявшуюся от залы двойными обитыми войлоком дверьми, заглушавшими голоса молодых джентльменов. В учебной заседало восьмеро молодых людей, в разных степенях умственного ослабления: все они трудились ревностно и казались весьма-серьёзными. Тутс, как старший, имел особый письменный столик и показался молодым глазам Поля человеком необъятного роста и безчисленных лет.

Мистер Фидер, баккалавр, сидел за другою конторкой и вдалбливал Виргилия четырем воспитанникам доктора. Из остальных четырех, двое, схватившись обеими руками за головы, были погружены в решение мудрых математических задач; третий, с лицом, походившим от слез на грязное окно, пытался пробиться к обеду через безнадежное число строчек; а четвертый сидел в окаменелом состоянии отчаяния за своим уроком.

Появление новичка не произвело никакого особенного впечатления. Мистер Фидер (бривший себе по-временам голову для охлаждения и неимевший на ней ничего, кроме жёсткой щетины) протянул Полю костлявую руку и сказал, что очень-рад его видеть. Следуя наставлениям Корнелии, Поль поздоровался с каждым из своих будущих товарищей. С Тутсом он был уже знаком, и потому глава учеников доктора Блимбера взглянул на него, пыхнул раза два сильнее обыкновенного и продолжал записаться своим делом. Оно было не из головоломных: Тутс, "прошедший через все", имел позволение заниматься по произволу, а главным занятием его было - писать к самому-себе письма от имени значительных особ, адресованные "П. Тутсу, конюшему, в Брайтоне", и сберегаемые им весьма-тщательно в конторке.

По окончании этих церемоний, Корнелия повела Поля наверх. Там, в комнате, выходившей окнами на синее море, Корнелия показала ему опрятную кроватку с белыми занавесками, подле самого окна, над которою красовалась дощечка, с надписанным отличным почерком именем "Домби"; в той же комнате были две другия кровати с именами Бриггса и Тозера.

Только-что они снова спустились с лестницы, Поль увидел слабоглазого молодого человека, навлекшого на себя негодование мистрисс Пипчин, который схватил огромную барабанную палку и принялся с разлету стучать в подвешенный к потолку гонг, как-будто он или сошел с ума, или горел жаждою мести. Корнелия объявила Полю, что этот гром означает скорое приближение обеда, а потому советовала ему подождать в учебной комнате, вместе с его новыми "друзьями".

Маленький Домби, пройдя боязливо мимо громко-чикавшого в зале маятника часов, отворил с трудом двери учебной комнаты и вошел в нее. Он нашел "друзей" своих разсыпавшихся по комнате, исключая окаменелого, который продолжал сидеть в прежнем безмолвном отчаянии. Мистер Фидер зевал так громко и потягивался с такими судорожными кривляньями, что Поль, глядя на него, невольно струсил.

Все воспитанники суетились, занимаясь своим обеденным туалетом: одни мыли руки, другие повязывали крутые галстухи, третьи причесывались или чистились в прилежавшей к учебной прихожей. Тутс, готовый прежде прочих, решился приласкать Поля и сказал ему с тяжелым добродушием:

-- Садись, Домби.

-- Благодарю вас, сударь.

Видя, как безплодно ребенок трудился, стараясь подняться на высокий подоконник, Тутс сделал важное открытие и сообщил ему свою мысль:

-- Ты очень-мал, Домби.

-- Да, сударь, я маленький. Тутс поднял его ласково и посадил на окно. - благодарю вас.

-- А кто твой портной, Домби?

-- Мне женщина шила платье; швея моей сестры, сударь.

-- Мой портной Бергесс и коми. Модный. Только очень-дорого.

У Поля достало сметливости, чтоб покачать головою, как-будто выражая: это и видно.

-- Отец твой регулярно богат, ге?

-- Да, сударь. Он Домби и Сын.

-- И Сын.

Тутс попробовал заучить эту фирму наизусть, повторял ее раза два или три про-себя; но, не успев в своем намерении, сказал Полю, чтоб тот напомнил ему название фирмы завтра утром, так-как это очень-важно. Мистер Тутс предположил себе написать на свое имя партикулярное и дружеское письмо от Домби и Сына.

В это время остальные воспитанники, за исключением окаменелого, были готовы. Все они были очень-чинны, но бледны, говорили вполголоса и казались такими унылыми, что юный Битерстон, в сравнении с ними, был олицетворенным веселием; а Битерстон не даром собирался несколько раз отправиться с отчаяния в Бепгал! л

-- Вы спите в моей комнате? спросил один чопорный молодой джентльмен, которого накрахмаленные брыжжи поднимались выше ушей.

-- Вы мистер Бриггс?

-- Нет, Тозер.

Поль отвечал утвердительно; а Тозер, указав на окаменелого юношу, сказал, что это Бриггс. Поль догадывался, сам не зная почему, что окаменелый непременно должен быть или Бриггс, или Тозер.

-- Вы крепкого сложения? спросил Тозер.

-- Я думаю, что нет.

-- Это бы не мешало. Вы начинаете учиться у Корнелии?

-- Да.

Все молодые джентльмены, за исключением Бриггса, испустили тихий стон, который был заглушен новыми бешеными ударами в гонг. Тогда все, кроме Бриггса, направились в столовую, откуда вынесли к Бриггсу хлебец на тарелке, покрытой чистою салфеткой.

Доктор Блимбер сидел уже в голове стола, с женою и дочерью по бокам. Мистер Фидер, в черном фраке, уселся на другом конце. Стул Поля был поставлен подле мисс Блимбер; но как в этом положении брови ребенка были только-только на высоте стола, то на стул подложили несколько книг. С-этих-пор, Поль всегда сидел на таком возвышении, которое в-последствии должен был регулярно приносить для себя сам и потом, по миновании потребности, относить назад в кабинет.

Доктор произнес молитву, и обед начался. Все было чинно и пристойно; кушанья хорошия, столовое белье, сервиз и прислуга опрятны; у каждого воспитанника по массивной серебряной вилке. Никто не говорил, если с ним не говорили, исключая доктора Блимбера, мистрисс Блимбер и мисс Блимбер. Когда молодые джентльмены не действовали ножом, вилкою или ложкой, взоры их притягивались неодолимою силою к глазам доктора, его супруги или дочери, и скромно на них устанавливались. Тутс казался единственным исключением из этого правила: он сидел подле мистера Фидера, на той же стороне, где был Поль, и часто смотрел через головы других мальчиков, чтоб взглянуть на Поля.

Раз только в-течение всего обеда завязался разговор, касавшийся молодых джентльменов. Это случилось в эпоху подавания сыра, когда доктор, выпив рюмку портвейна и крякнув раза три, сказал:

-- Достойно замечания, мистер Фидер, что Римляне...

При названии этого страшного народа, непримиримо-враждебного всем воспитанникам, каждый из них устремил взор на доктора с выражением глубочайшого внимания. Один из них в это время пил, и, поймав сквозь стекло стакана направленный на него взгляд доктора, в торопях поперхнулся, чем въпоследствии помешал речи своего наставника.

-- Достойно замечания, мистер Фидер, начал снова с разстановкою доктор: - что Римляне на своих великолепных пиршествах, о которых мы читаем в периоде царствования императоров, когда роскошь достигла высоты, неизвестной ни прежде, ни после, и когда грабили целые области для доставления лакомств на императорские банкеты...

Тут поперхнувшийся мальчик, который натуживался и делал над собою сверхъестественные усилия, чтоб не прорваться, вдруг разразился неудержимым откашливанием.

-- Джонсон, сказал мистер Фидер тихим голосом с выражением укора: - выпейте воды.

-- И когда, мистер Фидер...

Но мистер Фидер, чувствуя, что Джонсон непременно снова прорвется, и понимая, что доктору никак не кончить периода пока это не случится, не мог свести глаз с Джопсона, и таким образом не глядел на доктора, который в-следствие того остановился.

-- Извините, сударь, сказал мистер Фидер покраснев. - Извините, господин доктор.

-- И когда, продолжал доктор, возвысив голос: - когда, сударь, как мы читаем, - хотя это и кажется неимоверным невеждам нашего времени, брат Вителлия приготовил для него пир, на котором подавали тысячи одних рыбных блюд...

-- Выпейте еще воды, Джонсон... блюд, сударь, сказал мистер Фидер.

-- Пять тысяч блюд из живности.

-- Или попробуйте взять хлебную корку, Джонсоне.

-- И одно блюдо, продолжал доктор Блимбер, возвыся голос еще сильнее и грозно оглядывая присутствующих: - блюдо, названное по своим огромным размерам "Щитом Минервы", и составленное, в числе прочих дорогих припасов, из мозгов фазанов.

Джонсон закашлялся.

-- И куликов.

Джонсон разразился еще сильнее.

-- Печеной маленькой рыбы, именуемой скари...

-- Джонсон! у вас лопнет в голове один из кровоносных сосудов; лучше не удерживайтесь, сказал Фидер.

-- И икры выона, привозимой из Карпатского-Моря, продолжал доктор громовым голосом: - когда мы читаем об этих пиршествах и припоминаем, что у нас есть примеры Тита...

-- Джонсон, что почувствует ваша матушка, если вы умрете от удара! сказал мистер Фидер.

-- Домициана...

-- Да вы посинели; послушайте...

-- Нерона, Тиверия, Калигулы, Гелиогабала и многих других: достойно замечания, мистер Фидер - если вы сделаете мне честь выслушать, достойно особенного замечания, сударь...

Но Джонсон, будучи не в силах превозмочь себя дольше, прорвался таким страшным кашлем, что прошли полные пять минут прежде, чем он понравился, хотя во все это время его с обеих сторон колотили по спине, а мистер Фидер держал у рта несчастного стакан с водою. Наконец настало глубокое безмолвие.

апостола Павла к Эфесцам. Мистер Фидер, мы через полчаса займемся снова нашими уроками.

Молодые джентльмены раскланялись и вышли. Мистер Фидер, также. В-продолжение получаса свободного время, воспитанники прогуливались по-парно, рука-об-руку, взад и вперед по небольшой лужайке за домом. Но никто и не думал о такой неприличной вещи, как юношеския игры. В назначенное время снова раздались удары в гонг, и лекции начались под руководством доктора Блимбера и его помощника, мистера Фидера.

Так-как свободного времени, по милости поперхнувшагося не-кстати Джонсона, было дано меньше обыкновенного, то молодые джентльмены пошли гулять перед чаем. Даже Бриггс принял участие в прогулки, наслаждаясь которою он раза два мрачно посмотрел вниз с утеса. Доктор Блимбер пошел вместе с ними и оказал маленькому Полю честь - вел его за руку.

Чай прошел так же чинно, как обед; после чая, раскланявшись, молодые джентльмены пошли заниматься уроками, недоконченными в-течение дня. Мистер Фидер удалился в свою комнату, а Поль сидел в углу, размышляя, думает ли о нем теперь Флоренса, и что делается у мистрисс Пипчин.

Тутс, задержанный важным письмом от герцога Веллингтона, отъискал Поля через несколько времени; посмотрев на него довольно-долго, он спросил, любит ли Поль жилеты?

-- Да, сударь.

-- И я также.

В этот вечер Тутс не сказал ему ни слова больше, но все смотрел на Поля и как-будто полюбил его.

В восемь часов гонг прогремел призыв к молитве, в столовую. На боковом столе были хлеб и сыр для желающих. Церемония кончилась изречением доктора:

-- Джентльмены, завтра мы начнем лекции с семи часов утра.

Ученики поклонились и пошли по спальням.

Там, Бриггс сообщил Полю по доверенности, что у него нестерпимо болит голова и готова треснуть, и он бы давно желал умереть, еслиб у него дома не было матери и скворца, отлично-выученного. Тозер говорил мало, но безпрестанно вздыхал и посоветовал Полю вооружиться твердостью, так-как с завтрашняго утра начнутся и его испытания. После этого зловещого пророчества все трое улеглись спать. Поль долго не мог заснуть; обоих товарищей его преследовали уроки и во сне, потому-что Поль слышал, как они произносили речи на неизвестных языках, или бредили отрывками из латинской и греческой грамматики.

Поль погрузился наконец в тихий сон; ему виделось, что он гуляет рука-об-руку с Флоренсой по прекрасным садам, но вдруг, когда оба они остановились перед большим подсолнечником, он внезапно превратился в гонг и поднял оглушительный шум. Открыв глаза, Поль узнал, что настало дождливое, пасмурное утро, и что настоящий гонг звонит изо всей мочи.

Он встал и увидел, что товарищи его одеваются в самом кислом расположении духа. Бедный ребенок, непривыкший одеваться сам, попросил их помочь ему, но те сказали: "О, как же! как-бы не так!" и Поль, надев на себя как мог свое платье, спустился в другой этаж, где увидел молоденькую и хорошенькую женщину, которая в кожаных перчатках чистила камин. Она удивилась его появлению и спросила, где его мама. Когда Поль сказал, что она давно уже умерла, она сняла перчатки, завязала ему кой-какие тесемки, потерла руки ребенка, чтоб согреть их, и поцаловала его. Потом она сказала, чтоб он спросил Мелию, если ему что-нибудь понадобится относительно одеванья, и Поль обещал это, усердно благодаря ее. Потом он продолжал спускаться по лестнице в учебную комнату; проходя мимо одной отворенной двери, он услышал из нея голос: "Это Домби?"

-- Да, сударыня. Он узнал голос мисс Блимбер.

-- Поди сюда, Домби.

Он вошел.

Мисс Блимбер предстала ему точь-в-точь в том же виде, как вчера, в очках, но в накинутой на плечи шали. Поль подумал, не спит ли она в очках?.. Она сидела в своей комнатке, окруженная книгами, но огонь никогда не зажигался в камине, потому-что мисс Блимбер никогда не зябла и никогда не была сонлива.

-- Теперь, Домби, возьми эти книги: это для тебя.

Поль посмотрел на маленькую груду новых книг, которые мисс Блимбер очевидно сейчас пересматривала.

-- Это для тебя, Домби, повторила она.

-- Да. Мистер Фидер приищет тебе еще, если ты будешь прилежен.

-- Благодарю вас, сударыня.

-- Я теперь выйду, а ты к завтраку прочти места, которые я отметила в книгах: я после спрошу, понял ли ты чему тебе надобно будет учиться. Не теряй времени, Домби, и принимайся сейчас же.

-- Да, сударыня.

Книг было так много, что Поль никак не мог ухитриться забрать их все разом. Как он ни трудился, оне безпрестанно вываливались у него из рук. Наконец, он выбрался с ними из комнаты Корнелии, и, разсыпав некоторые из них по лестнице, внес главную массу в учебную комнату, а потом пошел за остальными и подобрал их. Окруженный своею новоприобретенною библиотекой и поощренный замечанием Тозера: "ну, теперь и твоя очередь!" Поль усердно принялся за дело и трудился до завтрака, после которого был уведен Корнелией.

-- Ну, Домби, каково идут твои занятия?

Книги заключали в себе немного английского, бездну латини, имена существительные и прилагательные, взгляд на древнюю историю, намек или два на новейшую, несколько первоначальных грамматических правил и примеров, две-три таблицы и несколько неименованных чисел. Все это было до крайности непонятно бедному Полю, который сбивался на каждом шагу и все перепутывал.

-- О, Домби, Домби! Это ужасно!

-- Еслиб вы позволили мне поговорить со старым Глоббом, сударыня, я бы, может-быть, понял лучше.

-- Вздор, Домби! Здесь место не для каких-нибудь Глоббов. Тебе, я думаю, надо приниматься за книги поочередно и усовершенствоваться в предмете А прежде, чем возьмешься за предмет В. Теперь, Домби, возьми верхнюю книгу и прийди ко мне, когда выучишь урок.

Поль удалился с верхнею книгой и принялся работать в учебной комнате без устали. Иногда он помнил урок от слова до слова, иногда забывал решительно весь и все постороннее; наконец, думая, что добился премудрости, он решился подняться к мисс Блимбер, которая совершенно сбила его с толку, закрыв книгу и сказав:

-- Ну, начинай, Домби!

Он, однако, отделался довольно-благополучно. Мисс Блимбер, в ознаменование своего удовольствия, немедленно снабдила его предметом B, а потом предметом C и наконец, перед обедом, даже предметом Д. Бедному ребенку показалось очень-трудно возобновить свои занятия после обеда: он чувствовал себя утомленным, отуманенным, сбитым с толку. Но все остальные воспитанники доктора подвергались тем же ощущениям, и занятия шли обычной чередою, как заведенные часы.

После чая опять работа, повторение старого и приготовление к завтрашнему дню. Сон бедного Поля также начинал тревожиться по ночам грамматическими примерами и всякою тарабарщиной.

О, субботы! О, блаженные субботы, когда Флоренса приходила за ним в полдень и не хотела переждать ни минуты, какова бы ни была погода, хотя ей за это каждый раз доставалось от мистрисс Пипчин! Субботы, эти были истинными суббатами для двух малюток, которых соединяла самая нежная взаимная привязанность.

задней комнате у мистрисс Пипчин, где Флоренса сладко напевала Полю, когда усталая голова его покоилась на её руке, - Поль был одинаково счастлив: подле него была сестра! Больше он не думал ни о ком и ни о чем. По воскресным вечерам, когда растворялась дверь доктора, чтоб проглотить Поля еще на неделю, он разлучался с одною Флоренсой, ни с кем больше.

Мистрисс Виккем вытребовали в город, и ее заменила бойкая Сузанна Ниппер, которая с первого же дня пребывания своего в зале людоедки извлекла меч битвы и отбросила далеко от себя ножны. Она неутомимо воевала с мистрисс Пипчин, не просила и не давала пощады, и не уступала ей ни на волос.

Мисс Ниппер возвратилась в один воскресный вечер вместе с Флоренсой, отведя Поля к доктору Блимберу, и девочка, показав ей лоскуток бумаги, исписанный карандашом, сказала:

-- Посмотри сюда, Сузанна. Это название книжек, которые Поль приносит домой для приготовления уроков; он всегда так устает после приготовления...

-- Не показывайте этого мне, мисс Флой, прошу вас. Это для меня то же, что видеть мистрисс Пипчин.

-- Я хочу просить тебя, чтоб ты их купила завтра утром, Сузанна. У меня довольно денег.

-- Ах, Боже мой, мисс Флой! Да разве у вас мало книг, и учителей, и учительниц?

-- Но мне нужны эти книги, Сузанна.

-- А на что? Еслиб на то, чтоб пустить их в голову мисстрисс Пипчип, прибавила она вполголоса: - готова накупить хоть полную телегу.

-- Я думаю, Сузанна, что могла бы помочь Полю, еслиб у меня были эти книги. Может-быть, это облегчит ему немножко следующую неделю. Прошу тебя, милая Сузанна, купи их; я тебе буду очень-благодарна!

Взгляд, сопровождавший эти слова, тронул бы сердце гораздо-жостче сердца Сузанны. Она молча взяла протянутый ей кошелек и пошла покупать книги.

Их не легко было добыть: в книжных лавках Сузанне отвечали, или что книги эти уже все раскуплены, или что их там никогда не держат, или что ждут нового подвоза. Но ее этим нельзя было успокоить. Она поймала какого-то беловолосого юношу у книгопродавца, где ее знали, и замучила его до того переходами из одного места в другое, что тот приложил все усилия отделаться от нея, и наконец отъискал-таки все нужное.

Запасшись этими сокровищами, Флоренса, по окончании своих ежедневных уроков, садилась по вечерам за работу и старалась выследить шаги Поля на тернистом пути учения. Одаренная понятливым умом, хорошими способностями, и подкрепляемая любовью к брату, она скоро попала на след и обогнала Поля.

Ни слова об этом не было сообщено мистрисс Пипчин. Девочка трудилась неутомимо, когда все в доме давно уже спали. Ничто не могло сравниться с её радостью и гордостью, когда в один субботний вечер она села подле Поля, расположившагося по обыкновению протверживать уроки, и принялась показывать ему все трудности, объяснять все темное, мудреное и непонятное. На исхудалом лице Поля обнаружилось сначала удивление, потом оно вдруг зарделось; он улыбнулся и бросился обнимать сестру.

-- О, Флой! Как я люблю тебя, Флой! как я тебя люблю!

-- А я тебя, мой милый!

-- О, я в этом уверен, Флой!

Он не сказал ни слова больше, но весь вечер просидел молча близехонько подле Флоренсы; а ночью, легши в постель в маленькой комнатке, смежной с комнаткою сестры, кричал ей несколько раз:

-- О, Флой, как я люблю тебя!

После этого, в следующия субботы, Флоренса регулярно садилась подле брата и терпеливо помогала ему просматривать и постигать, сколько они вместе предугадывали, уроки следующей недели. Ободрительная мысль, что он трудится над тем же, над чем Флоренса трудилась прежде его, облегчала Полю безпрестанные занятия: это спасло его от сокрушения, которое иначе непременно бы его подавило страшным бременем мудрости, неутомимо-нагромождаемой на его плечи прелестною Корнелией.

Не то, чтоб мисс Корнелия находила удовольствие мучить своего маленького ученика, или чтоб доктор Блимбер имел какую-нибудь злобу на молодых джентльменов вообще - нет! Корнелия держалась веры, в которой была воспитана; а доктор смотрел на всех молодых джентльменов, как на докторов наук и как-будто они родились взрослыми. Поощряемый ближайшими родственниками своих воспитанников и подстрекаемый их слепым тщеславием и необдуманною торопливостью, доктор даже не мог заметить недостатки своей методы, а еще меньше отступить от нея.

наклонность стиснуть его сильнее и приневолить еще круче. Когда доктор сообщил отцу Бриггса, что сын его несколько-туп, отец был также неумолим, основываясь на той же идее. Короче, как ни была неестественна Форсированная температура теплицы доктора, владельцы посаженных в нее юных растений всегда были готовы поддать в нее жару и приложить руку к раздувальным мехам.

Вся бодрость, какою Поль был наделен до вступления в дом доктора Блимбера, исчезла очень-скоро; но за то в нем уцелело все странное, стариковское, задумчивое и причудливое, чем прежде отличался его характер. Можно даже сказать, что он сделался еще страннее, задумчивее, старее и причудливее.

Но теперь он меньше обнаруживал себя. Он с каждым днем, при содействии методы доктора Блимбера, делался задумчивее и скрытнее, и никто в целом доме не возбуждал его любопытства столько, как некогда мистрисс Пипчин. Он любил уединение, и в краткие промежутки свободного от книг времени бродил один по комнатам, или сидел на лестнице, прислушиваясь к стуку часового маятника в зале. Бумажные обои комнат были ему коротко-знакомы, и он видел в узорах их Фигуры, никому другому неизвестные: миньятюрные тигры и львы карабкались в воображении его по стенам, а из квадратиков и Фигур разрисованного пола на него косились странные лица.

дремлет: вот и все.

Один только молодой Тутс, ненаделенный от природы проницательным умом, находил в Поле нечто особенное и невольно интересовался им.

-- Здоров ли ты, Домби? спрашивал он иногда раз по пятидесяти в день.

-- Здоров, благодарю вас.

-- Дай руку.

Раз, вечером, мистер Тутс сидел за конторкою, погруженный в свою корреспонденцию, как вдруг в уме его блеснула новая мысль. Он положил перо и пошел искать Поля, которого нашел, наконец, не без труда сидящим у окна спальни и выглядывающим в пустое пространство.

-- Послушай! О чем ты думаешь?

-- О! Я думаю о многих вещах.

-- Будто-бы?

Тутс отшатнулся с очевидным безпокойством.

-- Не лучше ли было бы умереть при лунном свете, когда небо чисто и ветер дует, как в прошедшую ночь?

Мистер Тутс, глядя недоверчиво на Поля, покачал головою и сказал, что не знает.

-- Или не то, что дует, а только слышен в воздухе, как шум моря между раковинами. Вчера была прекрасная ночь. Я долго слушал, как шумела вода, а потом встал и выглянул: там, далеко на воде, была лодка с парусом.

"Смогглеры, или таможенные".

-- Лодка с парусом, повторил Поль: - при полном свете луны. Парус походил на серебряную руку. Он все удалялся, и как вы думаете, что он делал, когда уходил вместе с волнами?

-- Раздувался.

-- Кто? вскричал Тутс вне себя.

Быстрый переход Поля к безграничной радости, когда он, стоя у окна, хлопал в ладоши и посылал обеими руками поцелуи милой сестре; потом терпеливая грусть, заменившая на его личике сияние, когда она удалилась - все это поразило даже мистера Тутса. В это время свидание их прервал приход мистрисс Пипчин, которая имела обыкновение навешать Поля раза по два в неделю, по вечерам.

Вечера сделались теперь длиннее, и Поль удалялся каждый раз к окну, чтоб взглянуть на Флоренсу, которая ходила взад-и-вперед перед домом, пока не увидит брата; встреча их взглядов была проблеском света в ежедневной жизни Поля. Часто бродила и другая одинокая фигура перед домом доктора: то был отец Поля, навешавший детей своих все реже и реже по субботам. Он не мог перенести их вида и предпочитал бродить один, неузнанный, и смотреть в те окна, где сын его готовился быть мужем совершенным. Он ждал, думал, строил планы и надеялся...

О! еслиб он мог видеть, или, подобно другим, видел худенького мальчика, прижавшагося к окну, который следил в сумерки за волнами и облаками с серьёзным лицом и внимательным взором, когда птицы проносились мимо его одинокой клетки, из которой душа его стремилась вылететь!