Домби и сын.
Часть третья.
Глава VI. Мистер Домби отправляется путешествовать для разсеяния.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть третья. Глава VI. Мистер Домби отправляется путешествовать для разсеяния. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
Мистер Домби отправляется путешествовать для разсеяния.

-- Мистер Домби, сэр, сказал майор Бэгсток: - Джое Б. вообще человек не сантиментальный: он туг. Но у Джое есть свои чувства, сэр, и когда они разгорятся... годдем, мистер Домби! воскликнул он с внезапною свирепостью: - это слабость и я ей не поддамся!

Майор Бэгсток выразился таким образом, принимая у себя мистера Домби как гостя и стоя на верху лестницы своей квартиры в Принцесс-Плэсе. Мистер Домби пришел завтракать к майору перед отправлением их обоих в дальнейший путь; а злополучный туземец вытерпел мучения неописанные, приготовляя тосты, яйца в смятку и прочия принадлежности.

-- Не старому солдату Бэгстоковой породы, заметил майор: - разнеживаться как женщине, но, годдем, сэр! (предавшись свежему порыву бешенства) я вам соболезную!

Багровое лицо майора потемнело и глаза его выкатились как у морского рака, когда он пожимал протянутую ему руку мистера Домби, как-будто это дружелюбное действие предшествовало бою на жизнь и смерть. С вращательным движением головы и порывистым сопением, похожим на лошадиный кашель, майор повел своего посетителя в гостиную, где приветствовал его, успокоившись от внутренняго волнения, с открытою непринужденностью дорожного сотоварища.

-- Домби, я рад вас видеть. Горжусь этим. В Европе наберется немного людей, которым бы Дж. Бэгсток сказал то же самое - он крут, сэр, такова его натура - По Джое Б. гордится тем, что видит вас у себя, Домби.

-- Майор, вы очень-любезны.

-- Нет, сэр, чорт возьми! Это не в моем характере. Еслиб характер Джое Б. был таков, то он был бы давным-давно генерал-лейтенантом сэром Джозефом Бэгстоком, кавалером и командором рыцарского ордена Бани! Тогда бы он принимал вас не в таких комнатах. Я замечаю, что вы еще не совершенно постигли старого Джое. Но теперешний случай выходит из ряда обыкновенных и я горжусь им. Клянусь Богом, сэр, прибавил он с решительностью: - я считаю себя особенно в праве гордиться!

Мистер Домби, оценяя по справедливости себя и свое богатство, чувствовал, что майор говорил правду и не противоречил ему: инстинктивное постижение такой истицы майором и чистосердечие, с которым он это высказал, произвели на него приятное впечатление. Слова майора подтвердили мистеру Домби, еслиб он только мог в этом усомниться, что майор понимает вполне всю его великость, и что могущество его понято воином и джентльменом так же хорошо, как биржевым швейцаром.

Обстоятельство это, вообще утешительное для гордости мистера Домби, утешало его тем более, что недавним доказательством безсилия богатства была смерть сына, которого потеря разрушила все надежды и замыслы надменного богача. Бедный ребенок спросил его некогда, что могут сделать деньги? Припоминая себе этот детский вопрос, мистер Домби едва мог удержаться, чтоб не спросить себя внутренно: что же оне сделали?

Но мысли эти посещали его только в уединенные ночи, в припадках сердитой грусти, и самолюбие находило им всегда успокоительные противоядия. Мистер Домби, в надменном одиночестве своем, чувствовал некоторую наклонность к майору. Нельзя сказать, чтоб замороженное сердце его отогревалось при этом, по оно как-будто до некоторой степени оттаявало. Майор принимал некоторое участие - очень-незаметное, конечно, в днях, проведенных на взморье Брайтона; майор был человек светский и знал нескольких знатных людей; он говорил много, рассказывал разные истории и анекдоты, а мистер Домби был готов считать его в числе блещущих в обществе умов, незапятнанных непростительным пороком бедности, которая вообще значительно омрачает достоинства избранных умов. Положение майора в свете было несомненно по его военному чину, и вообще, его можно было считать довольно-приличным товарищем в путешествии. Кроме того, он знал несколько внутренность Англии, в которую мистер Домби, вечно живший в Сити, почти никогда не заглядывал.

-- Где мой мошенник? воскликнул майор, яростно оглядываясь вокруг себя.

Туземец, не имевший никакого христианского или языческого имени, но отзывавшийся на всякий ругательный эпитет, появился в дверях, не осмеливаясь идти дальше.

-- Где завтрак, мерзавец?

Темноцветный слуга исчез и вскоре послышались по лестнице шаги, сопровождавшиеся дребезжанием блюд и тарелок, происходившим от трепетного состояния его духа.

-- Домби, сказал майор, глядя строго на туземца и поощрив его сжатым кулаком, когда он уронил одну ложечку: - вот наперченный, поджаренный дьявол, паштет, почки и прочая. Прошу садиться. Старый Джое может угощать вас только лагерными кушаньями.

-- Вы, кажется, смотрели через улицу, сэр. Видели вы нашу приятельницу?

-- Вы говорите о мисс Токс? Нет.

-- Очаровательная женщина, сэр, заметил майор с жирным смехом, от которого чуть не задохся.

-- Мисс Токс, я думаю, женщина довольно-хорошого разбора.

Надменная холодность этого ответа доставила майору Бэгстоку неописанное наслаждение.

-- Старый Джое, сказал он пыхтя и потирая себе руки: - был некогда её Фаворитом. Но солнце Джое закатилось. Дж. Б. погашен, смят, стоптан, сэр. Знаете что, Домби?.. Майор приостановился и смотрел с таинственным негодованием: - Это чертовски-самолюбивая женщина, сэр.

-- Право! возразил мистер Домби с морозным равнодушием, смешанным, может-быть, с легким негодованием на то, что мисс Токс имеет дерзость ощущать честолюбие.

-- Эта женщина, сэр, Люцифер в своем роде. Старый Джое имел свои светлые дни, и хотя они миновались, однако глаза его зорки по-прежнему. Его королевское высочество, герцог Йоркский, замечал некогда о Джое, что он видит хорошо.

При этом случае, майор надулся и посинел до такой степени, что возбудил даже в мистере Домби некоторые опасения.

-- Эта забавная старая образина, сэр, имеет замыслы. Она заносится в небеса, сэр. В-отношении брачном, Домби.

-- Сожалею о ней.

-- Не говорите этого, Домби, возразил майор предостерегательным тоном.

-- Почему же нет?

Майор отвечал только своим лошадиным кашлем и принялся есть с удвоенным усердием.

-- Она очень интересуется вашим домом, заметил он после краткого промежутка: - и часто посещает вас.

-- Да, отвечал мистер Домби с большою величавостью: - мисс Токс была принята у меня в доме около времени смерти мистрисс Домби, как приятельница моей сестры. Она вела себя прилично, обнаруживала привязанность к моему младенцу, и потому ей было позволено - могу даже сказать, что она поощрялась к этому - повторять свои посещения вместе с моею сестрою; потом она постепенно сделалась в доме некоторого рода домашнею. Я имею, продолжал он тоном особенно-милостивой снисходительности: - уважение к мисс Токс. Она оказывала в моем доме кой-какие бездельные услуги, которыми обращала на себя мое внимание. Я даже отчасти обязан ей за удовольствие знакомства с вами.

-- Домби, нет! возразил майор с жаром. - Нет, сэр! Джозеф Бэгсток не может допустить такого мнения неопроверженным. Началом знакомства нашего был благородный малютка, сэр, который сделался бы со временем великим человеком. Да, Домби! Мы узнали друг друга через вашего сына.

Мистер Домби был, по-видимому, тронут. Он потупил глаза и вздохнул, а майор, почувствовав новый пароксизм ярости, объявил, что он в опасности подвергнуться слабости, которой ни под каким видом не намерен поддаться.

-- Приятельница наша играла тут очень-незначительную роль, Домби, и Джое Б. готов отдать ей всю должную справедливость. А не смотря на то, сударыня, прибавил он, взглянув в окно через Принцесс-Плэс, в сторону квартиры мисс Токс, показавшейся в это время у окна и поливавшей свои цветы: - вы Фигура коварная и ваше честолюбие принадлежит к числу самых неслыханных обращиков самонадеянности. Если от этого вы одне делаетесь посмешищем, сударыня, то Бог с вами. Джое Б. вам не мешает. Но когда вы, сударыня - тут он засмеялся всеми жилами своего лица, раздувшимися как веревки: - когда вы компрометируете других людей, благородных, не подозревающих ничего, в вознаграждение за их снисходительность, тогда вы расшевеливаете кровь старого Джое!

-- Майор, сказал мистер Домби, покраснев: - надеюсь, вы намекаете не на что-нибудь столько нелепое со стороны мисс Токс, как...

-- Домби, я не намекаю ни на что. Но Джое Б. пожил в свете, сэр, и с ушами на взводе: Джое говорит вам, Домби, что через улицу от нас живет чертовски-лукавая и честолюбивая женщина.

-- Джозеф Бэгсток не скажет ни. слова больше. Джое не сплетник, но он говорит, когда считает долгом говорить и когда захочет говорить! Годдем, сударыня, ваши проделки пришли ему не в терпеж!

Припадок этого негодования поверг майора в пароксизм лошадиного кашля, от которого он не скоро поправился. Прийдя в себя, он прибавил:

-- Теперь, Домби, так-как вы пригласили Джое, старого Дж. Б., который туг и открыт, хотя и не имеет других достоинств - быть вашим гостем и путеводителем в Лимингтоне,-то располагайте им как угодно, он весь ваш. Я, право, не понимаю, сэр, продолжал он шутливым тоном: - что вы находите в старом Джое и для чего он всем вам так нужен; я знаю только одно: еслиб он не был препорядочно туг, сэр, и упрям в своих отказах, то вы бы убили его вашими приглашениями давным-давно.

Мистер Домби выразил в коротких словах, что он ему очень благодарен за такое лестное предпочтение, но майор остановил его, объявив, что он внял в этом случае исключительно своим личным наклонностям, а оне объявили ему наотрез: "Джое Б., Домби человек, которого дружбу ты непременно должен приобрести!"

Как майор уже насытился до того, что эссенция паштета выступала из углов его глаз, а почки и наперченный дьявол сделали галстух слишком узким, да к-тому же время отъезда приближалось, то он позвал туземца, который напялил на него с величайшим трудом теплый сюртук; потом подал ему одно после другого, с разстановкою, замшевые перчатки, толстую палку и шляпу. Туземец еще заранее погрузил в экипаж мистера Домби, дожидавшийся у крыльца, невозможное количество чемоданчиков, дорожных сумочек и мешков такой же апоплексической наружности, как сам майор; потом, наложив в свои собственные карманы зельдервассеру, остиндского хереса, шарфов, сухариков, зрительных трубочек, дорожных карт и газет - все предметов, могущих понадобиться майору в каждую минуту путешествия, объявил, что все готово. Когда несчастный чужеземец, которого вообще считали бывшим князем одной из индийских стран, уселся под зонтом подле Тоулинсона, хозяин квартиры метнул в него целою связкой запасных плащей и теплых сюртуков майора, закрывших его совершенно, так-что он доехал до станции железной дороги, как за-живо зарытый в могилу.

Но прежде, чем карета тронулась, мисс Токс показалась у своего окна и грациозно замахала лилейно-белым платочком. Мистер Домби принял это прощальное приветствие очень-холодно - даже для него - и, удостоив ее самого умеренного наклонения головы, раскинулся в карете с недовольным видом. Это доставило неизъяснимое наслаждение майору, раскланявшемуся с мисс Токс с неимоверною любезностью; после того, он долго сидел в карете молча и только сопел, пыхтел и злодейски подмигивал, как объевшийся Мефистофель.

Пока готовился поезд железной дороги, мистер Домби и майор пошли прохаживаться вдоль ваггонов по галерее; один, молчаливый и угрюмый, а другой, рассказывая анекдоты и воспоминания о былом, в большей части которых Джое Б. всегда играл главную роль. Ни один из них не замечал, что они обращали на себя внимание работника, стоявшого подле самого паровоза и прикладывавшого руку к шапке каждый раз, как они мимо его проходили. Наконец, однако, при одном из их поворотов, он выступил вперед, снял шапку и закивал головою мистеру Домби.

-- Извините, сударь, по я надеюсь, что вы в добром здоровье.

Работник этот, одетый в парусинный костюм, обильно запачканный сажею, маслом и угольною пылью, был не кто, как мистер Тудль, в наряде своего звания.

-- Я буду иметь честь кочегарить вам, сэр. Извините, сэр, я полагаю, вы едете туда?

Мистер Домби взглянул на работника, как-будто один вид его мог запачкать ему зрение.

-- Извините, сэр, продолжал Тудль, видя, что его не узнают: - но моя жена Полли, которую у вас в доме называли Ричардс...

Перемена в лице мистера Домби выразила, что он узнал Тудля; но в то же время на нем обнаружилось в сильной степени сердитое чувство уничижения, которое сразу остановило бедного кочегара, хотевшого вступить в дальнейший разговор.

-- Твоей жене, вероятно, нужны деньги, сказал мистер Домби надменно, запуская руку в карман.

-- Нет, сударь, благодарствуйте. Ей не нужно, смею сказать. Мне не нужно.

Мистер Домби сконфузился в свою очередь и остался с запущенною в карман рукою.

-- Нет, сударь, начал Тудль снова, повертывая шляпу. - Мы живем благополучно, сэр; жаловаться нет причины, сэр. У нас после того родилось еще четверо, сэр, но мы живем-себе.

Мистер Домби хотел уйдти, по внимание его остановилось на лоскутке крепа, обвязанного вокруг шапки Тудля, которую он продолжал повертывать.

-- Недавно?

-- О, нет, слишком три года тому назад, но все остальные здоровы, все благополучно, сэр. А меня сыновья мои выучили писать, сэр.

-- Пойдемте, майор!

которого вы сделали милосердым точильщиком.

-- Ну, так что с ним? спросил мистер Домби самым суровым голосом.

-- Да что, сэр, покачивая головою с горестью: - он пошел по худой дороге...

-- Дошел по худой дороге?

-- Да, сэр. Больно говорить об этом, и Полли в отчаянии...

-- Приймите совет старого Джое, сэр, и никогда не воспитывайте этого народа. Годдем, сэр! это никогда не удается!..

Простодушный отец начал-было рассказывать, как жестокосердо в школе сек и мучил его сына учитель, и как колотили, дразнили и обижали товарищи, но мистер Домби повторил сердито: "Вот всегдашний результат благодеяний!" и увел с собою майора. Наконец ваггоны были готовы, они оба уселись и поезд тронулся.

Мистер Домби был в самом горьком расположении духа и смотрел, с нахмуренными бровями на мелькавшие мимо предметы. Причиною его пасмурности была не одна неудача благодетельного воспитания Байлера в школе Милосердых Точильщиков, - нет! Он видел на грязной шапке кочегара лоскуток свежого крепа и убедился из его ответов и выражения лица, что работник этот носит траур по его сыне.

Так вот! сверху до низу, дома и вне дома, начиная с Флоренсы и до запачканного простолюдина, который теперь подсыпает уголь в огонь дымящейся впереди их машины, всякий имеет более или менее притязания на участие в его сыне и оспоривает его у отца! Мог ли он забыть, как эта женщина рыдала над подушкою ребенка и называла его своим родным дитятей! или как маленький Поль, проснувшись от предсмертного сна, изъявил желание ее увидеть; а потом, когда она вошла, как он поднялся на постели и как лицо её засияло радостью!

предстояло наследовать ему в богатых замыслах, могуществе, в соединении с которым они бы отделились золотыми вратами от целого света - что этот самый ребенок впустил к нему стадо таких людей, которые оскорбляют его знанием его печали и разстроенных замыслов, и дерзают иметь общия чувства с ним, так неизмеримо от них отдаленным: едва они не втерлись в сердце ребенка и не вытеснили оттуда отчасти его самого!

Мистер Домби не находил никакого удовольствия в путешествии по железной дороге. Мучимый тяжкими мыслями, он проносился не через живописные местоположения, но через пустыни погибших надежд и гложущей зависти. Самая быстрота движения как-будто дразнила его своим подобием с юною жизнью, унесенною так неумолимо к её преждевременной мете. Сила, мчавшая теперь его-самого вихрем по железным рельсам, пробивавшая себе путь всюду, через все, пронзая насквозь все преграды и унося живые существа всех классов общества, возрастов и разрядов, сила эта напоминала собою торжествующее чудовище, смерть!

Тронувшись с места, из многолюдного города, с визгом, ревом и дребезгом, прорываясь среди человеческих жилищ, машина пронеслась мгновенно над зелеными лугами, потом сквозь сырую землю, через тьму и тяжелый воздух, и опять на Божий свет, на ясное солнце, с визгом, ревом и дребезгом через леса, поля, сквозь скалы, между предметами, близкими к путникам и пролетающими мимо: - это совершенно как путь незнающей угрызений совести смерти!

Машина визжит, ревет и дребезжит сильнее, порываясь к концу дороги, и путь её, как путь смерти, усыпан пеплом и прахом. Все здесь вокруг черно: черные лужи, грязные закоулки и жалкия обиталища людей, далеко внизу, под сводами арок. Все предметы смотрели угрюмо, холодно, мертвенно на мистера Домби, выглядывавшого из окошка ваггона; он смотрел на них так же мрачно, холодно и мертвенно. Везде и во всем, что он видел и что представлялось его воображению, находил он подобие своему собственному несчастно; во всем видел он злобное, безпощадное торжество, которое язвило его гордость и завистливость надменной души, в каких бы Формах оно ни представлялось: но больше всего, когда оно напоминало на раздел с ним кем бы то ни было любви и воспоминания умершого ребенка.

Было одно лицо, на которое он смотрел прошлою ночью и оно смотрело на него глазами, читавшими в его душе, - хотя их отуманивали слезы и закрывали дрожащия руки, - лицо, которое часто представлялось его внутренним взорам во время переезда. Ему казалось, что оно робко умоляет его с выражением прошедшей ночи. На этом лице не было упрека, но выражалось что-то в роде сомнения или скорее надеющейся недоверчивости, превратившейся в подобие упрека, когда оно убедилось в его нелюбви. Мистера Домби смущало воспоминание о лице бедной Флоренсы.

её казалось ему окруженным атмосферою преследования и ненависти; оно заостряло стрелу безпощадного врага, который занимал его мысли, и напитывало ее сверим ядом. Ему представлялось при этом, что жизнь имеет столько же участия в его горести, как и смерть: одного из его детей не стало, а другое уцелело - почему смерть унесла предмет его надежд, а не ее?

Кроткий, спокойный вид её, рисовавшийся перед его воображением, не возбуждал в нем никаких других чувств. Она была с самого рождения пришельцем нежеланным, а теперь стала тяжким бременем и источником горечи. Еслиб сын был единственным детищем мистера Домби и тот же удар сразил его, то, конечно, это сильно опечалило бы его; но все-таки ему было бы легче, чем теперь, когда удар мог пасть на нее и не упал - на нее, которой бы он лишился, как ему казалось, без сожаления. Любящее и невинное лицо Флоренсы, являясь ему, не производило никакого успокоительного или укрощающого влияния. Он отверг ангела и прилепился к демону-мучителю, терзавшему его сердце. Её терпение, доброта, юность, нежная любовь были не больше, как пылинками золы, которую он попирал пятою. В его глазах, светлый и чистый образ дочери не разсевал, а только сгущал окружающий его самого мрак. Часто, во время переезда по железной дороге, придумывал мистер Домби, что бы поставить между им и ею?

Майор, пыхтевший, отдувавшийся во всю дорогу, как другой паровоз, я часто поднимавший глаза от газеты на окрестные виды, как-будто лукаво разглядывая целую процессию уничтоженных мисс Токс, уносившихся назад вместе с дымом, пробудил своего спутника известием, что лошади запряжены и карета готова.

В вашем положении, сэр, вы должны быть далеко выше таких вещей.

Майор, делая даже дружеския увещания мистеру Домби, не переставал обращаться к чувствам его достоинства и гордости, а потому все более и более выигрывал в его мнении. Въследствие этого, он сделал над собою усилие, хотел слушать анекдоты своего спутника, пока лошади бежали рысью но гладкому шоссе, при чем майор, находя, что в коляске гораздо удобнее беседовать, чем в ваггоне, чувствовал себя особенно блистательным.

слугу. Несчастный туземец, носивший серьги в темно-коричневых ушах и наряженный в одежду, которая была ему очевидно чужестранною, потому-что сидела на нем, независимо от искусства портного, по своей собственной прихоти, съёживался всякий раз как озябшая обезьяна или высохший гриб, когда майор грозно обращался к нему. В таком расположении духа и разговора приехали они в Лимингтон, где расположились в Королевском-Отеле и заказали себе обед.

На следующее утро, майор поднялся как освежившийся исполин и принялся с исполинским аппетитом за завтрак, за которым они уговорились на счет своих ежедневных занятий. Майор должен был взять на себя ответственность заказов всего съестного и питейного; они положили завтракать ежедневно вместе, попозже, и обедать также вместе и также попозже. Мистер Домби предпочел на первый день пребывания их в Лимингтоне остаться в своей комнате и гулять один, но объявши", что на следующее утро будет иметь удовольствие сопровождать майора в прогулке по городу и пойдет вместе с ним в общую залу приезжих на воды. Таким-образом, они разстались на все время до поздняго обеда. Мистер Домби удалился предаться своим мыслям, а майор, в сопровождении туземца, несшого за ним складной стул, теплый сюртук и зонтик, пошел скитаться по всем гостинницам. Он заглядывал там в объявления и счетные книги, желая узнать, кто где жил; кокетничал с пожилыми дамами, которые были от него в восторге; уверял, что старый Джое Б. туже чем когда-нибудь, и при всяком удобном случае выставлял своего богатого приятеля Домби. Трудно было бы найдти человека, который стоял бы тверже за друга, чем майор, восхвалявший мистера Домби, с целью озариться самому лучами его блеска.

Удивительно, сколько набралось у майора занимательных материалов для разговора за обедом. Мнение мистера Домби о его светских достоинствах возвысилось еще больше. За завтраком следующого утра, он знал содержание всех вновь прибывших газет; говорил о предметах, имевших сношение с свежими новостями, на счет которых спрашивали его мнения особы такой важности и могущества, что он даже не решался называть их но имени, а только неясно намекал на них. Мистер Домби, живший так долго взаперти, да и в городе редко выходивший из очарованного круга операций контор Домби и Сына, слушал его не без удовольствия; вместо того, чтоб отказаться от общества майора еще на день, как он вознамерился-было сделать, оставаясь в своей комнате один, он взял его под руку и оба вышли гулять.