Домби и сын.
Часть третья.
Глава IX. Флоренса в одиночестве. Таинственность деревянного мичмана.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Часть третья. Глава IX. Флоренса в одиночестве. Таинственность деревянного мичмана. (старая орфография)

ГЛАВА IX.
Флоренса в одиночестве. Таинственность деревянного мичмана.

Флоренса жила одна в огромном опустелом доме. Никакое волшебное жилище волшебных сказок, скрытое в глубине густого леса, не было уединеннее и пустыннее дома её отца, в угрюмой его существенности.

Вход этого жилища не охранялся двумя стражами-драконами, которые обыкновенно стоят на часах у места заколдованного заточения невинных красавиц; однако странствующий оркестр роговой музыки ни раза не рискнул остановиться против угрюмого дома и не извлек ни одной ноты из своих раздутых инструментов.Шарманки с вальсирующими марионетками, и пляшущие савояры, как-будто уговорившись между-собою, спешили мимо, избегая безнадежного соседства унылого здания.

Чары, тяготевшия над этим домом, были не из тех, о которых повествуют волшебные сказки и старинные баллады: в тех чарах, хотя замки и погружены в сон, свежесть остается неприкосновенною, тогда как здесь безжизненная пустота напечатлевала следы свои на всем. Чехлы, занавесы и драпировки тяжело обвисли; зеркала потускнели, как-будто от дыхания на них времени; ковры линяли, и ключи ржавели в замках; сырость начинала выступать на стенах; плесень в чуланах и корридорах; половицы коробились и трескались от непривычных шагов, если кому-нибудь нечаянно случалось проходить по залам. Пыль скоплялась, никто не знал откуда; пауки, моль и черви разводились без помехи; любознательные жуки останавливались иногда на ступенях или в верхних покоях, оглядываясь вокруг себя и удивляясь, как они тут очутились. Крысы начали взвизгивать и возиться по ночам за панелями и в темных корридорах.

Флоренса жила тут одна. День проходил за днем, а она все продолжала жить в одиночестве, и холодные стены зевали на нее, как-будто собираясь превратить в камень её молодость и красоту.

Трава начала пробиваться на крыше, в трещинах фундамента и вокруг подоконников. Известь обваливалась в каминах. Два дерева с закоптелыми стеблями, чахшия на дворе, вяли, и мертвые сучья их возвышались далеко над листьями. Во всем строении белая краска пожелтела, а желтая стала почти черною; со времени смерти бедной хозяйки, строение это мало-по-малу сделалось в роде темного провала на длинной и скучной улице.

Но Флоренса расцветала тут, как прекрасная принцесса волшебных сказок. Книги, музыка и ежедневные учителя были единственными товарищами её одиночества, да сверх того Сузанна Ниппер и Диоген. Первая, присутствуя ежедневно при уроках своей госпожи, сделалась сама почти ученою; а Диоген, укрощенный, вероятно, тем же ученым влиянием, клал голову на подоконник и мирно открывал и закрывал глаза на улицу въпродолжение целого летняго утра; иногда он павостривал уши и выглядывал со вниманием на какого-нибудь шумного собрата, облаивавшого проезжавшую телегу; иногда, вспомнив нечаянно о своем невидимом неприятеле, бросался к дверям, поднимал бешеный лай и потом снова возвращался на прежнее место и клал морду на косяк, с физиономиею пса, оказавшого важную общественную услугу.

Так жила Флоренса дома, не выходя из круга своих невинных занятий и мыслей, и ничто её не тревожило. Теперь она могла спускаться в комнаты отца, думать о нем и приближаться к нему любящим сердцем, не боясь быть отверженною; могла смотреть на предметы, окружавшие его в горести, садиться около его кресел и не опасаться взгляда, который так глубоко оставался в её памяти; могла оказывать ему знаки своей привязанности, приводя все в порядок своими руками, оставляя на столе букеты цветов и переменяя завянувшие, приготовляя ему что-нибудь каждый день и оставляя какое-нибудь робкое напоминание своего присутствия около того места, где он обыкновенно садился. Сегодня, на-пример, она оставляла разрисованный футляр для часов; но завтра, испугавшись, что эта вещь будет слишком заметна, снимала ее и заменяла какою-нибудь другою безделкой своего произведения, которая бы не столько бросалась в глаза. Иногда просыпаясь ночью, она трепетала от мысли, что, может-быть, он возвратится домой, отбросит её подарок с досадой, и она поспешно сбегала в отцовский кабинет и убирала свою работу. Иногда она прикладывала лицо к его письменному столу и оставляла на нем поцелуй и слезу.

Но никто не знал об этом. Все домашние со страхом обегали комнат мистера Домби, и все её заботы оставались тайною, которую она никому не открывала. Флоренса спускалась в отцовския комнаты в сумерки, или рано утром, или в то время, когда домашняя прислуга обедала или завтракала.

Фантастические призраки сопутствовали Флоренсе, когда она проходила по пустынным комнатам, и сидели подле нея, когда она останавливалась наедине с самой собою; жизнь её делалась невещественным видением от мыслей, порождавшихся в одиночестве. Она так часто воображала себе, какова была бы её жизнь, еслиб отец мог любить ее и она была бы любимым дитятей, что по-временам даже верила в действительность этих мечтании. Тогда, увлекаясь сладостною фантазией, она припоминала, как часто сиживала вместе с отцом у смертного одра больного брата; как сердце Поля принадлежало им обоим; как соединяло их воспоминание об умершем малютке; ей казалось даже, что она говорила о нем с отцом, и отец в это время смотрел на нее кротко и ласково, увещевал не отчаяваться и возлагать надежду на Бога. То ей представлялось, что мать жива, и она с блаженством бросается ей на шею, прижимается к её нежному сердцу с пламенною любовью и доверчиво открывает ей всю свою душу! Как горько чувствовала она снова всю тяжесть своего одиночества, когда уносились эти очаровательные грезы!

Была одна мысль, едва образовавшаяся, но подкреплявшая юное сердце Флоренсы: в душе её зародилась мысль о странах, находящихся вне настоящей жизни, странах, где её мать и брат. Она была твердо убеждена в их замогильном участии, в их любви и сострадании, в том, что они знают, как она идет по жизненному пути, и бодрствуют над нею. Флоренса утешалась этою мыслью и лелеяла ее; но вдруг, вскоре после того, как она виделась с отцом в кабинете, ей вообразилось, что, оплакивая отвергавшее ее сердце отца, она может возбудить против него милые призраки умерших. Как ни странна, как ни причудлива была подобная мысль, приводившая ее в отчаяние, но источником её была безграничная детская привязанность к отцу, о котором Флоренса старалась с той поры думать не иначе, как с надеждою.

Отец её не знал, - в этом она по-временам усиливалась уверить себя, - как нежно он любим ею. Она очень-молода, давно лишилась матери и никогда не умела выразить ему свою любовь: кто мог научить ее, как это сделать? Но она вооружится терпением, приложит все усилия, чтоб современем приобрести это искусство и внушить отцу желание узнать покороче свое единственное дитя.

Вот что сделалось целью её жизни. Вот что одушевляло ее во время всех дневных занятий. Она воображала себе, как он будет доволен её успехами в науках, музыке, рисованьи; придумывала, нет ли для изучения какого-нибудь предмета, которым бы можно было доставить ему больше удовольствия, чем другими. Всегда, за книгами, за музыкой или рукоделием, в утренних прогулках или при вечерних молитвах, она имела в виду одну неизменную цель - приобрести себе любовь отца. Странное упражнение для дитяти - наука, как найдти путь к жестокому сердцу родителя!

Так жила Флоренса в огромном пустынном доме. День проходил за днем, а она все оставалась в одиночестве, и холодные стены зевали на нее, как-будто собираясь превратить в камень её молодость и красоту.

Однажды утром, Сузанна Ниппер стояла против нея и смотрела одобрительным взором на свою госпожу, которая запечатывала сейчас только написанную записочку.

-- Лучше поздно, чем никогда, мисс Флой,сказала Сузанна. - Уверяю вас, что поездка даже к этим старым Скеттльсам будет для вас преполезным развлечением.

-- Я очень благодарна сэру Барнету и лэди Скеттльс, отвечала Флоренса, кротко поправляя Фамильярное выражение Сузанны. - Они так любезны, что повторяют свое приглашение.

-- О, этот народ себе-на-уме! Верьте вы этим Скеттльсам!

--" Признаюсь, мне не очень бы хотелось ехать туда; но надобно ехать. Не хорошо отказаться, сказала задумчиво Флоренса.

-- Вот почему я обещала приехать, хотя и предпочла бы побывать у них не во время каникул, когда там верно будет много молодых людей.

-- О, вам нужно развлечение! Развеселитесь, мисс Флой!

-- Как давно мы не имеем никаких известий о Валтере! заметила Флоренса после краткого молчания.

-- Да, мисс Флой, давно. Перч сказывал, когда заходил сюда за письмами... да что его слушать! Этому жалкому человеку следовало бы родиться старой бабой, а не мужчиной. Он от всего приходит в отчаяние!

Флоренса вспыхнула и с живостию подняла глаза.

-- От-чего же в отчаяние?

-- Да нет, это пустяки, мисс Флой!

-- Но в чем же дело? Разве корабль в опасности?

-- Нет, мисс! Но эта мокрая папильйотка Перч ходит и ворчит, что имбирное варенье, которого он ждал от Валтера для мистрисс Перч, прийдет, может-быть, не во-время, и ему надобно ждать другой оказии...

-- Что он еще говорил?

-- Да все вздор, мисс Флой! Он рассказывает, что о корабле Давно нет известий, и что жена капитана приходила вчера в контору и очень безпокоится...

-- Я должна непременно увидеться с дядею Валтера, прервала торопливо Флоренса: - прежде, чем уеду отсюда. Я пойду к нему сегодня же утром. Пойдем туда сейчас же, Сузанна.

Так-как мисс Ниппер не находила против этого никаких возражений, то обе оне очень-скоро оделись и направились к деревянному мичману.

Флоренса шла по улицам в самом тревожном расположении духа. В глазах её, опасность и неизвестность были напечатлены на всем. Флюгера на колокольнях и старинных домах казались ей зловещими и таинственными указателями на бури, волновавшия дальния моря, где носились обломки погибших кораблей, на которых доживали последния минуты своей жизни несчастные плаватели; встречая толковавших между собою джентльменов, она боялась, не разсуждают ли они о крушении "Сына и Наследника"; выставленные у окон гравюры, на которых изображались боровшияся с волнами суда, наводили на нее ужас; дым и облака двигались для нея слишком-быстро и заставляли воображать, что теперь в океане свирепствуют ураганы.

Пришед к деревянному мичману и остановившись на противоположной стороне улицы, в ожидании удобного случая переправиться, обе оне удивились значительно, увидев у дверей лавки инструментального мастера кругловатого малого, который, обратя жирное лицо свое к небесам, вложил себе в широкий рот по два пальца каждой руки и принялся свистать необычайно-резко нескольким голубям, поднявшимся высоко в воздухе.

-- Это старший сын мистрисс Ричардс, мисс! сказала Сузанна: - и горе её жизни!

Так-как Полли сказывала Флоренсе о надеждах своих насчет Роба, у которого явился неожиданно спаситель и благодетель, то она знала, что найдет его у дяди Солля. А потому, выждав время, оне перешли через улицу вместе с Сузанной, тогда-как любитель голубей, не видя кроме их никого и ничего, свистал с самым неистовым энтузиазмом. Его, однако, скоро обратил к земным предметам добрый толчок Мисс Ниппер.

-- Так-то ты показываешь свое раскаяние, когда мистрисс Ричардс горевала о тебе целые месяцы сряду! сказала Сузанна, вталкивая его в лавку и следуя туда за ним. - Где мистер Джилльс?

-- Его нет дома.

-- Пошел отъищи его и скажи, что моя барышня очень желает его видеть и пришла к нему.

-- Так-то ты исправляешься? закричала ему резко Сузанна.

-- Да как же мне привести его сюда, когда я не знаю, куда он ушел? возразил удивленный Роб.

-- Сказал ли мистер Джилльс, когда он приидет домой? спросила Флоренса.

-- Да, мисс. Он хотел быть дома вскоре после полудня, часа через два, мисс.

-- Он очень безпокоится о племяннике?

-- Да, мисс, очень. Ему не сидится и четверти часа дома. Он не может просидеть на месте и пяти минут...

-- Не знаешь ли ты одного приятеля мистера Джилльса, капитана Коттля?

-- Который с крючком? Знаю, мисс. Он был здесь третьяго дня.

-- А после не был?

-- Нет, мисс.

-- Может-быть, дядя Валтера пошел туда, Сузанна?

-- К капитану Коттлю, мисс? возразил Роб. - Нет. Он велел мне сказать капитану, если он зайдет, что удивляется, почему он не был здесь вчера, и попросить его подождать.

-- Ты знаешь, где живет капитан Коттль?

Роб отвечал утвердительно, взял со стола переплетенную в пергамент книгу и прочитал адрес в-слух.

Флоренса обратилась тогда к своей горничной и советовалась с нею в-полголоса. Роб, помня тайные наставления своего покровителя, слушал с напряженным вниманием. Флоренса предлагала идти тотчас же к капитану Коттлю, узнать его мнение о безъизвестности на-счет "Сына и Наследника" и привести его к дяде Соллю. Сузанна сначала противилась, говоря, что это слишком-далеко, но когда Флоренса предложила ехать в наемной карете, она согласилась. Кругловатый Роб выпучивал глаза попеременно то на Флоренсу, то на Сузанну, и старался не потерять ни одного слова из их разговора.

Наконец, Роба послали за извощичьей каретой, и оне сели в нее, велев передать дяде Соллю, что непременно заедут к нему на обратном пути. Роб проводил их глазами, пока оне не скрылись из вида, и сел за письменный стол, за которым очень-прилежно начал делать иероглифическия заметки на лоскутках бумаги.

Карета между-тем продолжала ехать и наконец, после частых задержек на разводных мостах от встреч с обозами и непроницаемого столпления пешеходов, остановилась на углу Бриг-Плэса. Там Флоренса и Сузанна вышли на улицу и начали искать жилища капитана Коттля.

К-несчастью, это случилось в один из тех дней, когда мистрисс Мэк-Стинджер предавалась с особенным жаром страсти своей к мытью. В такие дни она всегда была сердитее обыкновенного и наделяла детей своих сверх-комплектными щелчками и толчками.

В то мгновение, когда Флоренса приближалась вместе с Сузанной к дому этой достойной, но грозной хозяйки, она влекла сына своего Александра за одну руку, в сидячем положении, через сени на мостовую. Детищу этому было два года и три месяца, и оно почернело от страха и физических болезненных ощущений. Чувства мистрисс Мэк-Стинджер, как женщины и матери, были оскорблены взглядом сострадания к Александру, который она подметила на лице Флоренсы; в-следствие чего она тряхнула его еще раз и обернулась спиною к подходившим незнакомкам.

-- Извините, сударыня, сказала Флоренса, когда ребенок несколько пришел в себя: - здесь дом капитана Коттля?

-- Разве это не девятый нумер?

-- Кто вам сказал, что не девятый нумер?

Сузанна Ниппер немедленно вмешалась в разговор и спросила мистрисс Мэк-Стинджер, что она под этим разумеет, и знает ли, с кем говорит.

Мистрисс Мэк-Стинджер оглядела ее с ног до головы: "А я бы желала знать, какая вам нужда до капитана Коттля?"

-- Желаете знать? возразила резко Сузанна. - Ну, так мне жаль, что желание ваше не исполнится.

-- Перестань, Сузанна, прошу тебя! сказала Флоренса. - Может-быть, вы будете так добры, сударыня, что скажете нам, где живет капитан Коттль, так-как квартира его не здесь.

-- Кто вам сказал, что он живет не здесь? возразила неумолимая мистрисс Мэк-Стинджер. - Я сказала, что это не дом капитана Коттля - и это не его дом и никогда не будет его домом... кэптен Коттль не умеет держать дома и не стоит того, чтоб иметь дом. Это мой дом; а если я отдаю верхний этаж капитану Коттлю, так делаю вещь неблагодарную: это все равно, что сыпать жемчуг перед свиньями!

Мистрисс Мэк-Стинджер нарочно возвышала голос, делая эти замечания в пользу верхних окон. Обитатель их протестовал из своей комнаты только слабым возражением: "Легче, внизу! "

-- А если вам нужен кэптен Котлль, так вот где он! заключила она, сердито махнув рукою. Флоренса и Сузанна вошли и начали подниматься по лестнице, а мистрисс Мэк-Стинджер обратилась снова к прерванному их приходом делу.

Капитан сидел в своей комнате, засунув руки в карманы и подобрав ноги под стулом, на весьма-маленьком одиноком островку, омываемом целым океаном мыльной воды. Окна капитана были вымыты, стены вымыты, камин вычищен, и все, за исключением камина, было мокро и сияло мылом и песком, запах которых пропитывал воздух. Среди такой печальной сцены, капитан, спасавшийся на своем островку, глядел с прискорбием вокруг себя и по-видимому ожидал появления на горизонте какого-нибудь спасителя-паруса.

Но, обратив взоры на дверь и увидев входящую Флоренсу с её горничною, капитан онемел от изумления. Голос мистрисс Мэк-Стинджер заглушал все остальные звуки, а потому он не мог ожидать других посетителей, кроме разве молочника или горшечника; по тут, когда Флоренса приблизилась к прибрежью острова и дружески протянула капитану руку, он вскочил как шальной и вообразил ее в то мгновение которым-нибудь из младших членов семейства Летучого-Голландца.

Пришед немедленно в себя, капитан прежде всего озаботился перемещением Флоренсы на сухое место, что ему удалось благополучно; потом, перебравшись снова на материк, капитан взял мисс Ниппер за талию и перенес ее также на остров. После этого, приложив с благоговейным восторгом руку Флоренсы к своим губам, он отступил несколько назад (островок был слишком-тесен для троих) и разглядывал ее из моря мыльной воды, как нового сорта тритон.

-- Вы удивляетесь, что мы здесь, капитан? сказала Флоренса с улыбкою.

Капитан, вместо ответа, поцаловал свой железный крючок.

-- Но я не могла успокоиться, не узнав вашего мнения на счет нашего милого Валтера, который теперь мой брат; мне хотелось знать, должно ли чего-нибудь опасаться, и не будете ли вы навешать его старика-дядю каждый день, пока мы не получим о нем удовлетворительных известий?

При этих словах, капитан Коттль машинально ударил себя но голове, на которой не было всегдашней жосткой лакированной шляпы, и смотрел очень-жалостно.

-- Не тревожетесь ли вы на счет его безопасности? спросила Флоренса, глядя пристально на капитана, который в восторге не мог свести глаз с лица её.

-- О, нет! Я не опасаюсь ничего. Вал'р такой малый, который пройдет цел через самые бурные и скверные погоды. Вал'р такой малый, что принесет удачу любому брику, на палубу которого ступит ногою. Правда, в тех широтах была самая гадкая погода и их все дрейфовало и сбило, может-быть, к другому концу света. Но брик славный брик, а малый славный малый. Вот вам и все, моя удивительная мисс; я до-сих-пор еще ничего не боюсь!

-- Да. А прежде, чем я начну опасаться, моя необычайная мисс, - и он снова поцаловал свой железный крючок, - Вал'р напишет домой с острова или из какого-нибудь порта, и все будет как следует, туго вытянуто и до места. А что до Солля Джилльса (тут капитан принял торжественный вид), за которого я буду стоять до страшного суда, хоть тут тресни щеки у самого жестокого норд-веста, я приведу к нему в кабинет моряка, который скажет ему такое мнение, что ошеломит его! Этого моряка зовут Бонсби, и он так умен и опытен, что старый Солль почувствует себя как-будто он стукнулся лбом об двери!

-- Возьмем с собою этого джентльмена к мистеру Джилльсу; у нас есть карета! воскликнула Флоренса. - Поедемте с нами за ним, капитан!

Капитан снова ударил себя рукою по голове, на которой не было обычной жосткой лакированной шляпы, и опять сконфузился. Но в это самое время произошло замечательное явление: дверь отворилась сама собою, и к ногам капитана подлетела, как птица, его жосткая лакированная шляпа. Дверь заперлась так же, как и отворилась, невидимою силой, и ничего не воспоследовало для объяснения дивного феномена.

Капитан Коттль поднял шляпу, повернул ее несколько раз с большим радушием и принялся полировать рукавом. Потом он пристально посмотрел на посетительниц и сказал им въполголоса:

-- Видите, я спустился бы к Соллю Джилльсу еще вчера или сегодня утром, по она... она унесла шляпу и спрятала ее. Вот вам и все.

-- Кто, ради Бога? спросила Сузанна.

-- Хозяйка этого дома, моя прекрасная, возразил капитан хриплым шопотом, делая таинственные сигналы. - Мы поспорили на счет мытья этой палубы, а она - прибавил капитан, взглянув безпокойно на дверь: - она застопорила мою свободу.

-- О! я бы желала, чтоб ей пришлось иметь дело со мною! вскричала Сузанна, вспыхнув. - Я бы ее застопорила!

-- Право, вы так думаете, моя прекрасная? сказал капитан, сомнительно качая головою, но удивляясь энергии своей гостьи. - Не знаю. Тут трудная навигация. С нею не легко управиться! Вы никогда не знаете, как она лежит, вот что. Она идет, кажется, полно, а потом вдруг, чорт-знает каким образом, мигом приведет на вас. А когда сатана заберется к ней в голову... тут капитан заключил свою речь трепетным свистом, не находя лучшого выражения. - Не знаю, а вы так думаете?

Сузанна ответила только отважною улыбкой, и капитан долго бы не перестал восхищаться её храбростью, еслиб Флоренса не повторила своего приглашения ехать немедленно к оракулу - Бонсби. Капитан, вспомнив свое обещание, надел лакированную шляпу, взял узловатую палку, которую добыл себе вместо подаренной Валтеру, и, предложив локоть Флоренсе, приготовился пробиться сквозь неприятеля.

Случилось, однако, что мистрисс Мэк-Стинджер переменила курс и привела к ветру на другой галс: она выколачивала в это время маты на крыльце и погрузилась в свое занятие так глубокомысленно, что не помешала ни словом, ни жестом капитану и его посетительницам. Капитан Коттль был очень-доволен этим обстоятельством, хотя и зачихался от пыли; однако, идучи от дверей к карете, он оглядывался несколько раз через плечо, не вполне доверяя своему счастью.

Как бы то ни было, они добрались благополучно до угла Бриг-Плэса, и капитан, усевшись на козлах - вежливость заставила его отказаться от приглашения поместиться вместе с дамами, хотя оне его и уговаривали - повел кучера как лоцман к судну капитана Бонсби, называвшемуся "Осторожною Кларой" и находившемуся около самого Рэтклиффа.

Подъехав к пристани, где "Осторожная Клара" была втиснута в числе пятисот других судов, которых обвисший такелаж походил на чудовищную, до половины сметенную паутину, капитан Коттль предложил дамам выйдти; он заметил им, что Бонсби имеет нежное сердце, очень уважает дам и почувствует себя вдвое мудрее от их присутствия на палубе "Осторожной Клары".

Флоренса охотно согласилась, и капитан, взяв её маленькую ручку в свою ручищу, с восторженно-гордым видом покровителя и вместе с тем с отеческою нежностью, смешанною с неловкою церемонностью, повел ее через грязные палубы нескольких судов. Дойдя до "Клары", они нашли, что на этом осторожном судне сходня была снята, и оно отделялось от своего соседа футами шестью реки. По объяснению капитана Коттля оказалось, что великий Бонсби, подобно ему-самому, страждет от жестокого обращения своей хозяйки, а потому находит за лучшее избавляться от её нашествий водяною преградой.

-- Клара э-гой! заревел капитан, приложив руку к одной стороне рта.

-- Бонсби дома? провозгласил капитан так же громко, как-будто перекрикиваясь на полумиле разстояния.

-- Эй, эй! отвечал юнга тем же тоном.

После этого юнга выдвинул капитану доску, которую тот положил осторожно между обоими судами и провел через нее Флоренсу; потом он воротился за мисс Ниппер и привел ее также на палубу "Осторожной Клары".

Вскоре показалась медленно из-за каютной переборки огромная голова с одним неподвижным глазом и одним глазам вращающимся, на основных началах вертящихся маяков. Лицо подходило цветом и жосткостью под красное дерево, а голова была украшена густыми косматыми волосами, подобными щипаной смоленой пеньке, не имевшими никакого преобладающого направления к северу, востоку, югу или западу, но расходившимися по всем румбам компаса. За головою следовал страшный небритой подбородок, широкие рубашечные воротники, непромокаемый лоцманский сюртук и такие же шаровары, поднятые так высоко, что бант их служил отчасти жилетом. Наконец, за появлением нижней части этих шаровар, обнаружилась вся персона Бонсби, с руками в широчайших карманах и взглядом, устремившимся не на капитана Коттля или дам, но на вершину мачты.

ладах. Шепнув Флоренсе, что Бонсби никогда в жизни ничему не удивлялся и не знает чувства удивления даже по наслышке, Коттль следил за ним взором, пока он глядел на верх и потом осматривал горизонт; наконец, когда вращающийся глаз направился повидимому на него, он сказал:

-- Бонсби, приятель, каково живешь?

Басистый, суровый, хриплый отголосок, неимевший, по-видимому, никакого сношения с особою Бонсби и конечно неоставивший на лице его никакого следа, отвечал:

-- Эй, эй, товарищ! каково живешь?

В это же время правая рука Бонсби выдвинулась из кармана, протянулась к руке капитана Коттля, пожала ее и снова скрылась в кармане.

-- Бонсби, вот ты здесь, человек с разсудком и такой, что можешь дат свое мнение. Вот молодая мисс, которой нужно это мнение на-счет моего приятеля, молодого Вал'ра, а также для другого приятеля, старого Солля Джилльса, человека ученого, на вид которого ты можешь придержаться... знаешь, ученость вещь великая и не ведает закона. Бонсби, не спустишься ли с нами? ты бы меня очень обязал!

Великий мореходец, выражение лица которого показывало, что он привык разглядывать только предметы на самом отдаленном горизонте, не замечая ничего, происходящого в разстоянии десяти миль около него, не дал никакого ответа.

-- Вот человек, сказал капитан, обращаясь к дамам и указывая на великого философа своим железным крючком: - вот человек, который сваливался сверху чаще чем кто-нибудь на свете; с которым было больше бед, чем со всеми инвалидами морского госпиталя; которого стукало но голове столько мачтовых и стеньговых деревьев и железных болтов, что из них можно бы заказать себе в Чатаме пребольшую яхту - а между-тем у него такия мнения, что я не знаю ничего умнее ни на берегу, ни на море.

Едва-заметное движение локтей мудреца обнаружило некоторое удовольствие от таких похвал, но лицо его оставалось неподвижно по-прежнему, и никто не взялся бы прочитать на нем его мыслей.

борт из-под гика: - а чего хотят выпить твои дамы?

Капитан Коттль, которого деликатность поражена была таким вопросом в-отношении к Флоренсе, отвел мудреца в-сторону и, по-видимому, пояснял ему что-то на ухо, а потом они оба спустились на низ и выпили вместе по гроку. Флоренса и Сузанна видели это, взглянув в открытый люк каютки. Наконец, оба снова показались наверху, и капитан, радуясь удаче своего предприятия, отвел Флоренсу назад к карете; за ними следовал Бонсби, конвоировавший Сузанну, которую он дорогою подталкивал слегка локтем - к большому её неудовольствию - с игривостью медведя, сохраняя, впрочем, ненарушимо свою наружную неподвижность.

Капитан усадил своего оракула во внутрь кареты и был так доволен этим приобретением, что часто подмигивал Флоренсе с козел сквозь переднее окошечко, или постукивал себя слегка но лбу, желая намекнуть на необъятные умственные способности Бонсби. В это же время, Бонсби продолжал подталкивать локтем мисс Ниппер (капитан Коттль нисколько не преувеличивал нежности его сердца); но лица мудреца выражало то же выспреннее невнимание по всему на свете, как и прежде.

Дядя Солль, уже воротившийся домой, встретил их у дверей и повел немедленно в свой кабинет, странно переменившийся со времени отплытия Валтера. На столе и на полу были раскинуты морския карты, на которых бедный инструментальный мастер прокладывал путь потерявшагося брика и на которых, с раздвинутым циркулем в руке, он сейчас только отмеривал разстояния, как далеко его должно было сдрейфовать, чтоб он попал в то или другое место. Он старался убедить себя, что должно пройдти еще много времени прежде, чем можно будет отчаяваться с основательностью на-счет участи "Сына и Наследника".

пугала ее. Раз ей показалось, что он говорит безсвязно и как-будто наудачу; объявив ему о своем утреннем посещении, она сказала, что жалела о его отсутствии из дома; он отвечал сначала, что заходил к ней, а потом, по-видимому, тотчас же хотел взять ответ свой назад.

-- Вы сегодня утром приходили ко мне?

-- Да, моя милая мисс, возразил он с явным смущением. - Я желал увидеть вас собственными глазами, услышать ваш голос собственными ушами, прежде... Тут он вдруг остановился.

-- Прежде чего? прежде, чем что?

-- Разве я сказал: прежде? - Если так, я разумел... прежде, чем мы получим верные известия о моем милом Валтере.

и решительности, сколько многие молодые люди? Не думало... Увидим...

В голосе и приемах его было что-то особенное, выражавшее несравненно-более слов. Это произвело на Флоренсу глубокое впечатление, и она хотела бы сообщить свое безпокойство капитану Коттлю; но тот излагал в это время мудрому Бонсби обстоятельства, на-счет которых требовалось знать его глубокомысленное мнение.

Бонсби, которого подвижной глаз старался, по-видимому, разсмотреть какой-то предмет, находившийся между Лондоном и Грэвзендом, выдвигал-было раза два или три свой косматый локоть, желая вдохновиться прикосновением к воздушному стану Сузанны Ниппер; но как она удалилась, в досаде, к противоположному концу стола, то нежное сердце командира "Осторожной Клары" не встретило никакого ответа своим влечениям. Наконец, после нескольких подобных неудач, мудрец, не обращаясь ни к кому в-особенности, заговорил так, или, лучше сказать, засевший внутри его голос произнес по собственному произволу и независимо от него-самого, как-будто находясь под влиянием чар хриплого духа:

-- Мое имя Джек Бонсби!

-- И что я говорю, за то стою, продолжал голос после краткого молчания.

Капитан, держа под руку Флоренсу, значительно подмигнул присутствующим, как-будто говоря: "Вот теперь-то он себя покажет! Вот зачем я привел его сюда!"

-- Значит, сказал опять голос: - почему и не так? Если так, что из этого? Может ли кто-нибудь говорить иначе? Нет. Значит, стоп так! Закрепи!

Голос приостановился и приотдохнул. Потом снова заговорил с разстановкою:

"Сын и Наследник" пошел ко дну, ребята? Может-быть. Утверждаю я это? Что такое? Если шкипер выходит из Георгиевского-Канала и берет курс к Доунсам, что у него прямо перед носом? Гудвинские-Пески. Его никто не заставляет набегать на них, однако он может. Румб этого замечания ведет к тому, каким курсом лететь. А тут ужь не мое дело. Значит, не зевать на руле, вперед смотреть и желаю удачи!

После этого голос вышел из кабинета и на улицу, взяв с собою капитана "Осторожной-Клары" и сопроводив его до самой каюты, где он немедленно завалился в койку и освежил свой ум крепительным сном.

Слушатели поучений мудреца, предоставленные собственному искусству приложить к делу его сказания, изложенные на основных началах, составлявших главную ножку треножника Бонсби, а может-быть и многих других оракулов, смотрели друг на друга с некоторым недоразумением; а Роб-Точильщик, позволивший себе невинную вольность заглядывать сквозь люк сверху и слушать, спустился потихоньку вниз в сильном замешательстве. Капитан Коттль один, которого удивление к уму Бонсби возрасло еще более после его теперешняго яркого проблеска, начал объяснять, что смыслом слов мудреца была надежда, что Бонсби никогда не ошибается, и что мнение такого мореходца должно ободрить всех и разогнать все опасения. Флоренса старалась поверить словам капитана, но Сузанна Ниппер решительно качала головою отрицательно и полагалась на Бонсби столько же, сколько положилась бы на Перча.

Философ оставил дядю Солля в прежнем недоумении; старик начал опять разводить по картам раздвинутым циркулем, отмеривать разстояния и не открывать себе в этом никакого успокоения. Пока он погружался в такое занятие и Флоренса шептала ему что-то на ухо, подошел капитан Коттль и положил свою тяжкую руку на плечо старику.

-- Ну, каково, Солль Джилльс?

кораблекрушениях: я едва мог отвлечь его от этого предмета.

Но, встретив взор Флоренсы, внимательно и с участием глядевшей на него, старик остановился и улыбнулся.

-- Не робей на руле, старый дружище! Бодрее! Знаешь что, Солль Джилльс: когда я провожу благополучно до дому нашу удивительную мисс (он поцаловал ей свой крючек), то ворочусь сюда и увезу тебя на буксире на весь остаток нынешняго дня. Мы отобедаем где-нибудь вместе, Солль, ге?

-- Не сегодня, Нед! возразил с живостию старик, по-видимому застигнутый в-расплох этим приглашением. - Не сегодня. Я сегодня не могу!

-- Это почему?

Капитан взглянул на инструментального мастера, потом на Флоренсу, потом опять на инструментального мастера. "Ну, так завтра?" сказал он наконец.

-- Я прийду сюда рано, Солль Джилльс.

-- Конечно, конечно, пораньше. А теперь прощай, Нед Коттль, Бог с тобой!

он произвел на капитана такое впечатление, что тот нарочно промедлил несколько минут и велел Робу быть с дядею Соллем как-можно-услужливее и ласковее до утра; наставление это он подкрепил всунутым ему в руку шиллингом и обещанием еще полушиллинга завтра утром. После этого, капитан, считая себя естественным телохранителем Флоренсы, взмостился на козлы и проводил ее до дома, уверив на разставаньи, что будет стоять за старого Солля на жизнь и смерть.

Когда двери заколдованного дома заперлись за его обитательницами, мысли капитана обратились снова к старику, инструментальному мастеру, и он почувствовал какое-то неопределенное безпокойство. Вместо того, чтоб идти домой, он прошелся несколько раз по улице, отобедал в одной таверне, куда часто заглядывали лакированные шляпы, и в сумерки направился снова к вывеске деревянного мичмана. Он заглянул в окно и увидел старика, очень-прилежно писавшого в кабинете; Роб готовил себе постель под залавком, а деревянный мичман, снятый на ночь с своего пьедестала, глядел на них обоих. Убедившись, что все спокойно и благополучно, капитан взял курс к Бриг-Плэсу, с твердым намерением посетить дядю Солля завтра рано утром.